Главная

Новомирский Д. И. (Яков Кирилловский): о синдикализме, терроризме и проблемах российского революционного анархистского движения начала двадцатого столетия

Новомирский Д. И. (Яков Исаевич Кирилловский, 1882 – после 1936): о синдикализме, терроризме и проблемах российского революционного анархистского движения начала двадцатого столетия.
 
Об экспроприации
 
Кроме буржуазии и интеллигенции, интересы которых более или менее отличаются от интересов пролетариата и вызывали поэтому различные теории экспроприации, есть в современном обществе еще одна своеобразная общественная группа – босячество. Эта общественная группа питается отбросами всех классов и рекрутируется преимущественно из наименее обеспеченных и наименее квалифицированных слоев рабочих. На этой общественной группе отражаются все ужасы и вся грязь буржуазного мира. Она дает наибольшую долю профессиональных воров, убийц и грабителей, она является как бы живым воплощением всех отрицательных сторон пролетарской психики, но не имеет ни одной из его положительных черт. Абсолютная необеспеченность материального положения делает ее особенно склонной ко всякого рода предприятиям и авантюрам, которые обещают какую-нибудь наживу. Поэтому босяки с удовольствием вмешиваются во всякую революцию. Но как эта группа не играет в производстве никакой полезной роли и как бы находится за бортом общества, общественные идеалы, партийные программы ее совершенно не интересуют или занимают крайне мало. И в революции босячество крайне мало привлекается идейной стороной: во всех народных движениях оно ищет немедленной материальной выгоды. Поэтому если босячество охотно поднимается на революцию, то еще охотнее идет на еврейский погром, «на патриотическую манифестацию», записывается в армии волонтерами за хорошие платы (в Соединенных Штатах, в Англии). В революции эта общественная группа, по внешности, занимает крайнее место, помогает самым опасным и безумным предприятиям самых левых партий. Но серьезным политическим партиям не следует забывать испытанной печальной истины, что эта революционность не результат глубины чувства, а следствие ненасытной дикой жадности, и потому босяки грабят, бьют, убивают представителей господствующих классов, когда видимо побеждает революция, и грабят, бьют, убивают с такой же дикой жестокостью революционеров, когда весы клонятся на сторону реакции. Понятно, как должны понимать «экспроприацию» такие «революционеры». Общество как организация производства для них не существует: в их глазах оно только склад продуктов. Твердыню капитализма босяк видит не в фабриках, а в магазинах. Что удивительного в том, что его «экспроприация» просто-напросто яд краж? Неудивительно также и то, что эти, с позволения сказать, «экспроприаторы» всегда становятся под знамя самых крайних партий. В Великую Французскую Революцию они «действовали» от имени гебертистов, в наше время они «работают» под флагом анархизма, потому что только самые крайние партии своей особенно сильной ненавистью к существующему строю дают некоторое оправдание их «революционным актам».
Имеют ли такие «экспроприации», попросту кражи, какое-нибудь революционное значение? Еще меньшее, чем индивидуалистическая или социал-демократическая экспроприация. Индивидуализм оставляет собственность, но он, по крайней мере, разрушает другую основу господства – государство. Социал-демократизм сохраняет политиче6ское орудие рабства, но зато хочет уничтожить частную собственность. «Экспроприаторство» оставляет и Собственность, и Государство, не затрагивая ни одной из основ современного общества. Является ли купля-продажа сколько-нибудь революционным актом? Этого, понятно, никто не станет утверждать. Но чем отличается босяцкая «экспроприация» от купли-продажи? Только тем, что со стороны «экспроприатора» она, так сказать, совершается «безвозмездно». Но сам акт по себе – переход известного количества продуктов из рук одного лица в руки другого – акт хотя бы и сопровождаемый насилием, скользит по поверхности буржуазного общества и так же «разрушает» капитализм, как насильственный захват иностранца в рабство «разрушал» рабовладельческое общество в древности. Скорее верно, что такие «революционные» акты поддерживают существующее общество: порабощение не уничтожало рабовладельчества, а увеличивало число рабовладельцев; кража не уничтожает собственности, а увеличивает число собственников. Кража, словом, настолько же экспроприация насколько погром – революция.
Значит ли это, что мы попросту отвергаем всякую кражу, и пылаем нравственным гневом по отношению к тому, кто осмелился коснуться «священной собственности»? Такое отношение не только дышит холодной и грязной жестокостью к голодным и забитым рабам, но и целиком противоречит нашему учению. Разве анархизм не говорит, что собственность – кража? Почему же нельзя отнять у собственника, т.е. у вора, часть ограбленного им у народа? Во имя какого нравственного закона должен я корчиться от холода и голода в своем грязном и холодном углу, когда у моего соседа есть средства прокормить, одеть и согреть десяток несчастных? Кто может, кто смеет сказать мне, что я должен спокойно чувствовать, как вянут силы мои от острого голода, когда вокруг меня лавки и магазины переполнены товарами? Кто настолько подл, чтобы откровенно сказать голодному: ты не смеешь брать теперь и должен пухнуть с голоду, пока не настанет царство небесное на земле, т.е. до дня второго пришествия, когда по всем правилам искусства совершится социальная революция. Пусть это говорят самодовольные и сытые буржуи, хотя бы прикрывающие себя кличкой социалистов, мы, анархисты, не пойдем за ними. Нет! Мы открыто и громко говорим рабочим людям: каждый человек со дня своего рождения становится не только полноправным гражданином нашего всемирного отечества – матушки земли – но и собственником всех тех продуктов, которые необходимы для его жизни, необходимы ему для того, чтобы он удовлетворил все, по крайней мере, основные, необходимые потребности. Безразлично, кто владеет теперь, в данную минуту продуктами или деньгами, он – вор и грабитель, если он не торопиться накормить меня, голодного, стоящего рядом с ним, сытым. Он – вор и грабитель, потому что никто не смеет владеть имуществом больше того, что ему нужно для здоровой нормальной жизни. Я же совершаю самый нормальный и естественный, стало быть, самый нравственный, акт тем, что не даю чахнуть бесплодно разумному существу – человеку, этому благороднейшему сыну природы. Человек создан для того, чтобы жить весело и свободно, бегать по горам и долинам, наслаждаться всеми радостями жизни, как могучий вольный сокол, а не гаснуть в презренной борьбе с мучительным голодом. Быть сытым, одетым, наслаждаться всеми возможными благами жизни не только право, но и обязанность всякого нормального человека. Никто не смеет голодать там, где есть полная возможность накормить всех голодных. Кто предпочитает умереть вместо того чтобы с оружием в руках защищать свое самое главное, вечное, неотъемлемое право, свое человеческое право – право на жизнь, тот не мученик в моих глазах, а жалкий трус или бессильный раб отживших предрассудков. Мы говорим голодному человеку: сытый буржуа отказывается дать тебе работу, но никто не может отнять у тебя твоего священного права на существование, - бери же смело все, что тебе нужно! Голодному принадлежит все, что необходимо для утоления голода.
Мы, анархисты, не только не можем брать на себя позорной роли попа или лицемерного моралиста проповедовать рабочим смиренно-мудрую покорность идолу собственности, самому подлому и жестокому идолу из всех, созданных невежественной и напуганной фантазией дикаря, но, наоборот, мы должны помогать угнетенным и ограбленным массам где, когда и чем можем облегчить муки бедности и рабства. Мы никогда не оттолкнем от себя труженика, который с мечом в руках осуществляет свое право жить, мы никогда не бросим камнем в вора, потому что главные, действительные воры это те, которые у нас, пролетариев, отняли путем обмана и насилия все, чем жизнь красна, и толкают нас на душные фабрики, в подземные трущобы добывать им богатства и самим вянуть в бедности, грязи и темноте. Никакие законы и моральные права не обязывают нас сытое довольство эксплуататоров:
«Берегитесь, богачи!
Беднота гуляет!»
Однакож, одного мы не должны забывать при этом, чтобы не впасть в чисто босяцкое понимание экспроприации: не нужно забывать того, что как ни законна кража, она не имеет в себе ни капельки революционности и на йоту не затрагивает устоев буржуазного общества. Эти устои могут и должны быть разрушены только одним способом – путем всеобщей всенародной экспроприации не только торгового, но и промышленного, и финансового, и земельного капитала. Такая экспроприация нисколько не связана с «экспроприациями», но и отчасти задерживается ими: рабочие, привыкая «экспроприировать», отхлынивают от своих классовых профессиональных организаций, дают заглохнуть чувствам братской солидарности, которые питаются только постоянной общей борьбой с Государством и Капиталом, а не удачными и неудачными кражами. Еще больше – начиная красть вначале с целью только в случае голода раздобыть необходимое, рабочий вскоре пристращается к наживе, развивает в себе самые дурные страсти и в конце концов иногда превращается в такого же эксплуататора, как и всякий другой жадный и развращенный собственник. Эти соображения должны избавить нас от крупной опасности – идеализации кражи. Мы, анархисты, должны открыто и мужественно заявить, что кражи нисколько не приближают нас к анархизму, что идеал наш будет осуществлен только всеобщей стачкой и вооруженным восстанием против Капитала, Государства и Церкви. Поэтому кто ворует под знаменем анархизма, тот или не понимает нашего учения, или босяцки извращает его. Пролетарская экспроприация одинаково далека и от буржуазного индивидуализма, и от интеллигентского социал-демократизма, и от босяцкого «экспроприаторства»: она есть захват не только продуктов, но и средств производства, не только магазинов, но и фабрик; захват, совершенный под естественным руководством передового организованного слоя пролетариата.
 
Наболевшие вопросы русского анархизма
 
Всмотримся в теоретические основы русского анархизма. Какой хаос! Какие взаимные противоречия! Какая путаница по всем тактическим вопросам! Одни считают все готовым для анархической революции, для которой якобы не хватает только ряда индивидуальных актов и нескольких бунтов. Отсюда тактика бессмысленного «безмотивного» и мелочного терроризма, который направляется против заснувшего городового, против кучки безобиднейших и трусливейших буржуев в ресторане, против лавочника, отказавшегося отдать свои крохи самозваным представителям «анархизма». Защитники другой тактики не видят никакой работы для анархистов в России и потому любезно предлагают нам «подождать». Есть даже люди, которые видят чуть ли не центр нашей работы в том, что срывать собрания социал-демократов и профессиональных союзов, которые им, «крайним» (?), кажутся слишком умеренными. Оригинальное «участие в рабочем движении», не правда ли? Наконец, есть люди, также смеющие называть себя анархистами и рекомендующие нам, как лучшее средство освобождения личности – заняться… кражами со взломом и без оного.
Какая путаница! Какой печальный хаос! С болью в сердце спрашиваешь себя: неужели над головой нашей висит какой-то злой рок, который гонит нас к вечным распрям, к убийственной фракционной борьбе на радость «друзей порядка и дисциплины»? Положительно, настало время положить конец этому печальному состоянию вещей.
 Но с чего начать? На этот вопрос может быть, кажется, только один ответ: нужно строго и отчетливо указать, каков наш идеал, к чему стремится передовое человечество под знаменем Анархии. Этим мы проведем резкую грань между нами и теми темными личностями, которые пользуются нашим именем для загрязнения нашего знамени. Этим мы громко на всю Россию крикнем: «Руки прочь!» всем профессиональным воришкам и сознательным хулиганам, которые присосались к нам и бесчестят наше великое дело. Когда мы освободимся от невольного союза с этой бандой и покажем русскому рабочему классу, кто мы и что мы, пролетариат увидит, какую великую идею принесли мы рабочему миру, как красив и грандиозен наш чудный идеал обновления человечества.
Но понятно, что даже самое ясное, самое громогласное заявление принципов еще недостаточно. Отвлеченные принципы своей красотой могут пленять только отдельных людей с особенно тонкой духовной организацией, народные массы остаются равнодушными даже к самым изящным отвлеченным формулам. Народ слишком занят повседневной борьбой с нуждой и голодом и не имеет времени любоваться благородными планами преобразования мира через многие, многие десятки лет. Он живет и работает и потому способен воспринимать только идеи, которые тесно связаны с этой самой работой, с его борьбой за хлеб. Народ может воспринять даже самую отвлеченную социальную идею, но при одном условии, вы должны уметь связать ее с повседневной жизнью, с его повседневными муками и радостями. Партия, которая не умеет это делать, должна неизбежно погибнуть. Не найдет она отклика в сердцах задавленного народа… вот почему кроме ясной и точной программы, нам необходима такая же ясная, такая же точная тактика. Программа является как бы яркой точкой, путеводной звездой, которая должна манить народ к великому будущему, придавать силы и бодрость ему – усталому тысячелетнему страннику. Тактика же служит как бы широкой тропой к великому идеалу; тактика – мост, по которому подъяремный, забитый работник из пассивной покорности переходит в область революционной борьбы за свое освобождение. Одним словом, программа есть наше «завтра», тактика – наше «сегодня». Партия[1], не имеющая ясной тактики, умерла.
Однако ж это только – наши первые шаги, правда, самые трудные. Если мы хотим оказаться на уровне своей великой задачи, мы должны сделать новый необходимый шаг: мы должны организоваться.
Я хорошо знаю, что одно слово «организация» способно вызвать судороги у буржуазных интеллигентов, которые считают себя «истинными» анархистами. Эти люди, живя в постоянно плену отвлеченных, метафизических формул, создали себе свой «собственный» анархизм, который, вероятно, за его карикатурность они сами иронически прозвали «истинным» анархизмом. «Истинные» анархисты, как типичные идеологи босячества, всякую реальную здоровую идею всеми силами стараются довести до абсурда. Уничтожение частной собственности они остроумно превратили в безобиднейшие маленькие кражи; разрушение государства в их «революционных» умах отождествляется с убийством квартального[2]; свободу любви они сменили самой грязной систематической проституцией и т.д. и т.д. Не трудно понять, что и свободу личности они должны были также гениально истолковать, как отрицание всякой организации, якобы стесняющей всякую свободу организующихся. (…)
Как можем мы фактически, а не на словах только отмежеваться от всех тех подозрительных господ, которые считают полезным, иногда с благословления полиции, брать на себя кличку анархистов? Как можно провести в жизнь тот наш тактический принцип, который признают даже самые буржуазные анархисты, именно: всеобщую стачку? Снизойдет ли на рабочих какое-то внезапное вдохновение, и они одновременно бросят работы, выставят ту же программу, стихийно примут одинаковые средства и бессознательно поведут один и тот же план борьбы? Кто вместе с нами отрицает эти вздорные грезы, должен непременно остановится на идее организации. (…)
 
***
 
(…)
Наш идеал не хаос, а гармония, не война, а мир, не вражда людей, а их братская солидарность. Но именно для завоевания этого светлого будущего, которое манит нас из чудной синей дали, мы должны теперь всеми силами стараться увеличить революционную сумятицу и не давать установиться «правовому порядку».
Народ только во время революции, т.е. во время реального открытого столкновения общественных сил, научается понимать, кто его друзья и кто враги его, научается ценить свои собственные силы; научается из жизни, а не из книг, самому важному трудному искусству – гражданской войне. Должен ли я напомнить о том, как революция самим своим существованием, ярко рисует все бессилие безжизненных формул закона перед живой творческой волей проснувшегося народа? Кто не знает, какие благородные чувства будит революция в сердцах угнетенных, как каждый революционный час разгибает спину согнувшегося раба, зажигает огонь в глазах трусливого, будит грозным набатом всех спящих и со всех сторон собирает и укрепляет великую рать восставшего народа? В революционное время иногда достаточно дикого крика, одного смелого акта, чтобы толкнуть широкие массы на такие шаги, которые кажутся бредом в мирное время обыденной, серой жизни, мелких интересов и шкурных забот.
Да, уже одно грозное воспитательное значение революции должно было убедить нас в абсолютной необходимости для нас продления революции. Но в этом вопросе есть еще одна сторона, едва ли не более важная. В обыкновенное, мирное время вряд ли возможна очень широкая открытая анархистская организация. Силы современного конституционного государства так громадны, что оно всегда находит «конституционные» поводы и реальную возможность тормозить и разрушать истинно-революционную работу. (…) Пока синдикаты были мирными профессиональными союзами, правительство Республики кокетничало с ними, даже субсидировало их. Но с той поры как они, под влиянием анархистов, пошли по революционному пути, правительство (и социал-демократы) начали против них ту бесславную кампанию, которая может кончиться полным или частичным разгромом революционной организации французского пролетариата. Да и в самом деле, может ли буржуазное государство спокойно смотреть на то, как его заклятый враг у него на глазах вооружается для уничтожения современного общества? Думать, что можно в мирное время беспрепятственно созидать действительно массовую рабочую организацию с истинно-революционной программой, на мой взгляд, так же утопично, как наивное мечтание социал-демократов захватить государственную власть посредством избирательного листка. В том и другом случае, так сказать, считают без хозяина, забывают о том важном обстоятельстве, что государство не должно и не может дозволить действительно, а не на словах только боевой партии пролетариата[3]. Поэтому в мирное время организация революционных масс встречает весьма значительные затруднения. Иное дело – революция. Закон не принимается во внимание не только революционерами, но и самыми умеренными и даже самим правительством. Организованные силы государства приходят в расстройство и теряют всякую веру в свое дело. При таких условиях государственная власть буквально не в силах препятствовать самым широким организациям народа. Русская революция[4] на своем пороге показала уже блестящие примеры. Вспомним хотя бы Советы Рабочих Депутатов, которые в некоторых местах представляли типичные органы восставшего народа и совершенно оттеснили на задний план государственных агентов, которые со скрежетом зубовным должны были видеть, как все законы попираются ногами, и народ открыто готовится к восстанию. Вспомним также грандиозные митинги солдат, матросов и даже казаков. В мирное время такие явления могут сниться только болезненно расстроенной фантазии, в эпоху революционной неурядицы государство бессильно им помешать. И так наш первый тактический лозунг момента: LaRevolutionaoutrance! (Революция до конца).
К этой цели, как мне кажется, раньше всего ведет широкий, массовый, развитой, всесторонний террор. Мы должны с оружием в руках встречать всякое нападение правительства. На разгоны наших собраний, на аресты наших товарищей, на конфискации наших газет мы должны ответить одним и тем же – смертью виновников, смертью наших насильников. Мы должны беспрестанно и смело сеять смерть в рядах врагов наших: револьвер и бомба самые надежные защитники народных вольностей[5].
(…)
Одного только должны мы опасаться, чтобы террор не выродился в ту пародию на террор, который находит себе сочувствие среди босяцких элементов русского анархизма и получил характерное название «безмотивного» террора: под этим разумеется бросание бомб в рестораны, убийства буржуев с целью пропаганды и т.п. Такой террор не только не содействует пропаганде, но, наоборот, отталкивает от нас массы. Для того, чтобы террор наводил панику на правительство, привлекал к революционерам внимание и симпатию масс народа, чтобы он поднимал революционное настроение, террор должен быть отмечен печатью некоторого величия и должен быть направлен против крупных, видных врагов народа, а не против мелких, слепых орудий Государства и Капитала. Мы должны всегда переносить внимание рабочих масс с неважных частностей на важное общее, с мелких пиявок на крупных гадюк: военное искусство требует, чтобы бить врага не в руки, а в самое сердце, целить в офицеров, а не в простых рядовых. Каждый террористический акт должен быть так понятен массам, чтоб не нуждался ни в каких оправданиях и чтоб мог служить как бы наглядным уроком. Поэтому «безмотивный» террор не только всегда бессмыслен, но часто глубоко вреден. Это видно, между прочим, из того, что когда правительство Западной Европы хочет окончательно развратить анархизм в какой-либо местности, оно всегда поручает своим агентам проповедовать и провоцировать именно «безмотивный» террор, который не только быстро истощает силы террористов на пустяки, но и возбуждает против них всеобщую ненависть. Эта неприятная, исторически доказанная связь «безмотивного» террора с весьма мотивными «видами» полицейского участка должна делать рабочих очень осторожными в отношении ко всякой подозрительной «безмотивности».
Как ни велико значение террора вообще, а в революционное время в особенности, все же жалок тот, кто думает, что наша работа должна или может ограничиваться одной террористической деятельностью. Особенности теперешнего момента невольно выдвигают на первый план, на авансцену борьбы террор. Но кто думает, что бомба и револьвер составляют весь анархизм, тот никогда не понимал и уж никогда не поймет всего величия нашего учения. Мы теперь шествуем под шумом бомб, потому что против нас выступают под грохот пушек. Но не бомбы характеризуют нашу доктрину, а то, что находится позади их, тот идеал, который сидит в уме и сердце террориста, который во имя своего идеала отдает в жертву самый драгоценный из всех благоухающих даров природы – свою жизнь!
Чего мы хотим? Мы хотим беспощадно разбить все оковы рабства не только материального, но и нравственного. Мы хотим сорвать с человека все путы и пеленки, которые сжимают нас в тисках, развращают наш ум, делают из нас, по натуре добрых и благородных, грубых и грязных искателей наживы. Наш идеал связан с глубоким переворотом не только в социальных отношениях, но и в нашей душе. Неужели же достаточно отдельных нескольких смельчаков, чтобы поднять народ из бездны забот и невежества, и толкнуть его на бой со всем буржуазным миром? Мы, сторонники рабочего анархизма, отвечаем решительно: нет! тысячу раз нет! Террор, говорим мы, в борьбе за наш конечный идеал, может играть только подсобную роль. Наша главная работа – развитие сознания и организация городских и сельских рабочих в один грандиозный революционный Союз Труда, который охватил бы весь мир, проник бы во все фабрики, мастерские, во все копи, во все лачуги сельских пролетариев, во все светелки кустарей, во все казармы солдат. Этот Всемирный Союз Труда скрепит неразрывными узами солидарности единую, но разрозненную врагами братскую семью всех трудящихся, всех страждущих. Она создаст в рамках старого мира зародыш нового, фундамент чисто рабочего общества[6], рабочей ассоциации, без законов, без полиции, без хозяев и без бога. Когда грянет гром и народ проснется от умственной спячки, в которой держали его правительство и политиканы, и железным ударом разрушит Бастилию буржуазии, этот Всемирный Союз Труда станет единственной экономической и политической организацией человечества.
«L’internationale sera le genre humain».
(Интернационал будет человечеством).
Да и до этого светлого момента революционные профессиональные союзы вырвут у капиталистов, помещиков и правительства хотя бы долю тех ничтожных выгод, которых рабочие могут добиться и этим хотя бы отчасти облегчить то тяжелое бремя нищеты, голода и безработицы, которое делает из работника затравленного зверя, совершенно неспособного к постоянной стойкой борьбе с врагом. Голодный человек способен на один какой-нибудь нервный акт, но не на долгую, кропотливую, революционную борьбу. Дайте раньше всего хлеба народу, не кормите его только звучными фразами о будущем мире добра и красоты! Успокоенный сладкой музыкой народ, может быть, на время в экстазе пойдет за нами, но жизнь – увы! – не театр, народ не праздный зритель, а мы – не актеры. Суровая жизнь дает себя знать слишком грубо и слишком жестоко тем, которые стоят согнувшись на самом низу буржуазной пирамиды и платят голодом и страданиями за свои и чужие грехи. Народ, который мы будем кормить музыкой и картинками, рано или поздно разочаруется в нас и уйдет к тем политическим фокусникам, которые обещают ему сейчас хоть что-нибудь. Наш бесплодный, отвлеченный революционаризм послужит только на пользу ловким и беспринципным политиканам, которые искусно играют роль «реальных политиков». Чтобы спасти рабочие массы от ядовитого влияния этих проныр, мы должны сами организовать возможно больше революционных профессиональных союзов, объединять их в каждом городе и по всей стране. Наше участие в экономической борьбе городских и сельских рабочих и главным образом это участие превратит нас из кучки мечтателей в сильную массовую анархистскую рабочую партию, которая сможет смело вступить на борьбу с грозным лозунгом: Да здравствует Рабочая Коммуна!
 
Новомирский Д. И. Из программы синдикального анархизма. – Б.м.: б и., 1907. - С. 157-161, 170-178
 
Из воспоминаний Новомирского Российской революции 1905-1907 гг.
 
[Октябрь 1905 г.]
Потемкинские дни[7] и октябрьские события сделали анархистов известными в городе: о них стали серьезно говорить. Но было бы чрезвычайно легкомысленно думать, что в этой славе было много положительного. Об анархистах в рабочих кругах создали себе представление, как о бомбистах, способных на отчаянные террористические акты, но не совсем чистых на руку. Может казаться диким, но это факт: анархистов смешивали с погромщиками и черносотенцами.
[Ноябрь 1905 г., Одесса – митинг, организованный местными анархо-коммунистами.]
Когда я набросал общий очерк наших воззрений на капитализм и государство и на способы борьбы с существующим строем, из толпы стали раздаваться одобрительные возгласы. Один молодой студент спросил меня: «Неужели у анархистов есть мировоззрение? А я думал, что это разновидность погромщиков». И этот наивный возглас студента поддержали многие.
(…)
[После этого организовавшие митинг анархо-коммунисты попросили Новомирского прекратить выступление, и на его место полез другой оратор, из организаторов:]
Товарищи, то, что говорил Новомирский, это его собственный взгляд (…) Анархисты-коммунисты резко расходятся с ним, мы говорим: «Режь, грабь, бей. Не надо никаких [проф]союзов, никаких организаций: Грабь, режь, бей» (…) В зале раздался настоящий хохот. Над ним буквально издевались. Это предательское выступление надолго отбило у меня малейшую охоту вступать в какие бы то ни было отношения с той публикой, которая прикрывалась чернознаменством.
(…)
17 декабря группа чернознаменцев, главным образом приезжих из Белостока, организовала террористический акт, надолго сокрушивший влияние анархистов-коммунистов в Одессе. Это знаменитое нападение на кафе Либмана (…) - второклассный ресторан, который посещали отнюдь не крупные богачи, а люди самых различных классов, вплоть до мелких служащих и захудалых интеллигентов (…)
Никто не верил, что это дело рук революционеров. Я лично был в толпе, собравшейся после взрыва, и слышал, что говорили рабочие: «Неужели теперь революционерам нечего делать, как только бросать бомбы в рестораны? Разве царское правительство свергнуто, разве власть буржуазии уничтожена? Наверное, бомбу бросили черносотенцы, чтобы дискредитировать революционеров».
(…)
Когда я говорю, что чернознаменцы и безначальцы загубили русское анархистское движение, я отнюдь не руковожусь фракционной ненавистью. Нет, в результате очень печального опыта у меня сложилось убеждение, что безначальцы и чернознаменцы в сущности отпрыски чисто буржуазного либерализма: это взбесившиеся либералы (…) Чернознаменцы и безначальцы гордились своей ненавистью к буржуазии. В «Черном Знамени», «Бунтаре» и «Анархисте» мы на каждом шагу встречаем это дикое сочетание «святая ненависть». Что может быть святого в ненависти, которая в лучшем случае неизбежна и необходима, но ни в коем случае не достойна поклонения. На ненависти нельзя ничего построить: это закон жизни. Ненависть отталкивает, ненависть разрушает, но увлекать, объединять и вести на великое дело можно только под знаменем великого, обобщающего и в даль ведущего чувства. Такова любовь к классу или человечеству, такова гуманность.
Но и хлебовольство никогда меня не удовлетворяло. Меня отталкивала его народническая сентиментальность (…) Хлебовольство всегда отдавало филантропией. Это не политическое учение, не политическая программа, а скорее какая-то система социальной морали. В хлебовольстве не было того, без чего я не мыслю политического движения: не было строго социалистического анализа и конкретной, деловой программы построенной на данных этого анализа.
[В конце 1905 – начале 1906 годов анархисты увлеклись «эксами» и «мандатами» - рассылкой писем частным лицам с требованием денег, что сильно криминализовало движение. В тоже время рабочие интересовались собственно идейным анархизмом.
В мае 1906 г. происходила забастовка печатников за восьмичасовой рабочий день, изменение расценок и ряд других менее важных требований. К июню забастовка зашла в тупик, и тогда, 1 июня анархист Покотилов убил Кирхинера, директора «Южно-русского акционерного общества печатного дела». Покотилов был схвачен в ходе погони (на него сзади напал грузчик и выдал полиции. Позже, узнав из газет, кого он выдал, этот грузчик покончил с собой)
После убийства Кирхинера «Общество» полностью удовлетворило требования забастовщиков.
13 сентября Покотилов был приговорен к смерти и повешен.] 
Рабочие с восторгом говорили о героическом акте[8]. Группа анархистов-коммунистов немедленно заняла типографию и отпечатала прокламацию, в которой объясняла смысл убийства Кирхинера. Трогательно было отношение к Покотилову со стороны рабочих: на другой день после его ареста стачечники послали ему в тюрьму букет цветов.
[В конце 1905 г. Новомирский уезжал в Нью-Йорк, откуда вновь прибыл в Одессу в сентябре 1906 г.
Осенью 1906 г. была создана «Южно-русская группа анархистов-синдикалистов» (ЮГАС). Данная группа имела боевую дружину, в которую осуществлялся тщательный отбор. Во время ее наибольшего расцвета в группу входило не более 35 человек.
В декабре 1906 г. в ЮГАС по словам Новомирского входило «около 5.000 членов, но сфера влияния ее была, конечно, значительно обширнее. К тому времени мы были самой сильной и самой популярной организацией в городе.
Работу организации затрудняло отсутствие материальных средств. Эсеры предложили им принять участие в нападении на «Петербургский Международный Банк».
В результате чего погиб один из анархистов – его забыли в банке после удачного ограбления!]
Эта первая экспроприация была чревата последствиями: мы не только потеряли прекрасного товарища, но и впервые испытали отрицательные стороны экса (…) Самые ничтожные и наименее деятельные из работников заявили о своей нужде и стали требовать себе пособия (…) Однако, дух дисциплины был тогда еще достаточно силен и первые дурные поползновения были быстро подавлены.
 
Новомирский Д. И. Анархическое движение в Одессе // Михаилу Бакунину 1876-1926. Очерки истории анархического движения в России. – М.: Голос труда, 1926. С. 253-259, 261-262, 264-265

[1] Новомирский, как и французский анархист и революционный синдикалист Эмиль Пуже лелеял надежду создания некой «анархистской рабочей партии» (Пуже выступал за создание «Партии труда»), стараясь доказать при этом, что речь идет не «политической партии» в традиционном понимании. Отчасти это связано с тем, что в начале двадцатого столетия термин «партия» был сродни современному термину «движение», и не всегда означал то, что мы сегодня понимаем под понятием «партии». Далее по тексту я снимаю рассуждения Д. Новомирского о столь желанной им партии, как устаревшие и потерявшие актуальность, особенно в свете развития анархо-синдикалистской теории и практики создания массовых анархистских профсоюзов (особенно в 1920-1930-е годы). - прим. А. Ф.
[2] Полицейского – прим. А. Ф.
[3] Отсюда видно, кстати, что для Д. Новомирского создание массового профсоюзного движения равносильно созданию партии. То есть массовая профсоюзная организация была для него синонимом рабочей партии. – прим. А. Ф.
[4] 1905-1907 гг. – прим. А. Ф.
[5] Тут важно обратить внимание, что Д. И. Новомирский противопоставляет массовый террор, террору индивидуальному. То есть, по сути, речь о массовом вооруженном сопротивлении в противовес индивидуальным актам отдельных активистов. – прим. А. Ф.
[6] Новомирский находился под сильным влиянием идей революционного синдикализма, видевшего профсоюзы основой безгосударственного общества, что несколько искажало традиционные коммунистические (анархо-коммунистические) рассуждения о безгосударственном обществе как бесклассовом, в связи с чем применительно к такому обществу само понятие «рабочий» теряет всякий смысл. – прим. А. Ф.
[7] События на броненосце «Потемкин» в Одессе, июнь 1905 г. – прим. А. Ф.
[8] Убийство Кирхинера. – прим. А. Ф.
  • От admin2 в 09/24/2010 - 14:11