Процесс поиска идентичности ведет в качестве последствий к разделению населения – разделению столь же абсурдному, сколь и пагубному (1).

Чтобы уловить эту динамику, необходимо понять ее в связи с кризисом, который бьет по социальной мысли. Это кризис, который порождает сам процесс и, как в порочном круге, поддерживается им.

Критический дух, неотъемлемо присущий любой мысли, может развиваться только в определенном дистанцировании индивида. Идентификация индивида с тем или иным сообществом и часто происходящее слияние с ним служит главным препятствием. Она мешает такой необходимой дистанции.

Культура и смешение смыслов

Идентичности, сообщества, о которых здесь идет речь, взывают к понятию «культура». Эта последняя может основываться на территории, религии, личном положении или любой иной особенности (2). Многозначность термина «культура» (то есть различный смысл, который может иметь этот термин) облегчает путаницу. В целом, идентичности в своем подходе обыкновенно смешивают два основных смысла этого слова (3).

 Недавнее появление весьма смутного понятия «культурный плюрализм» облегчает этот процесс принятия идеологий идентичности, тем более что оно спрягается с версиями, которые перенимают такие слова из словаря «Просвещения» (4) как терпимость или равенство, – термины, призванные здесь на самом деле автоматически внушать «уважение» и тем самым избегать того, чтобы их каким бы то ни было образом поставили под сомнение.

 Желание сохранить  культуры (во втором смысле этого слова), официальная цель всех приверженцев идентичности, образует некий блокирующий феномен, который угрожает культуре (в первом смысле слова) как средству мышления, замораживая ее в плюрализме культов. Не случайно отмечено, что такое появление дебатов вокруг культур в социальном движении шло рука об руку с триумфом политической идеологии и социальной практики, воспринимающей капитализм как нечто непреодолимое. Здесь следует заметить следующее: объявление капитализма непреодолимой формой организации, единственно способной удовлетворить материальные потребности общества, никоим образом не ставится под сомнение, когда человек претендует на идентичность, вытекающую из (преимущественно) мифологического наследия, общего для той или иной группы. Обе позиции (согласие с непреодолимостью капитализма и требование «корней» - основы идентичности) укрепляют статус-кво. Вторая призвана удержать любовь тех, кто вынужден сносить более или менее драматические разочарования, которые неотъемлемо присущи пирамидальной, иерархической системе: ведь она отнюдь не дает то, что обещает, даже в экономическом плане. Взаимосвязь между тяжестью испытываемых разочарований и ростом чувства идентичности постоянно наблюдается при всех попытках разрешить кризисы капитализма. Достаточно вспомнить хотя бы об английских футбольных болельщиках 70-х гг. в экономически разоренных городах…

«Культура моей бабушки»

 Уже на протяжении нескольких десятилетий со времени окончания «славного тридцатилетия», в ходе процесса, который усилился в 1990-х гг. (при виде конца марксизма как теории преодоления капитализма им же самим) защита культур стала хорошим тоном. Можно легко найти культуру, которую предстоит защищать или даже возрождать. Многими активистами, оставшимися от марксизма, такая «культуризация» подается как способ сопротивления капитализму. Им кажется, что этот капитализм разрушает все, только потому что он разрушил их убеждения. Такое сопротивление обычно взывает к «культуре моей бабушки», как если бы подобный низкопробный  феминизм действительно нельзя было спутать с другими, теми, кто открыто демонстрирует свой реакционный дух и давно уже пристроился в сфере традиций, верований и культур. Но как бы ни ссылались при этом на «свою бабушку», «ценности борьбы нашего народа» и, наконец, в любом случае, «на наше общее наследие» (лежащее в основе культуры и ее народа) в коллективном бессознательном, результат остается один и тот же: культура перестает строиться на основе развивающейся динамики и превращается в культ. Это отчетливо видно прежде всего в культе «патера» (по-латыни, «отца», то есть предков), отсылающем к латинской этимологии слова «патримония» - «наследие. В этом плане ничего не меняется от того что в роли «отцов» выступают «бабушки». Всякий раз, когда человечество занималось сакрализацией наследия, это лишь укрепляло господствующую систему.

 Это служит объяснением и нынешних совместных усилий власти и представителей различных ассоциаций в защиту культурных корней, и той легкости, с которой можно им позволить вывесить таблички с названием улиц на самом невероятном местном говоре, предоставить им субсидии или финансировать сооружение религиозных зданий. Во Франции депутаты – большинство из них, следует напомнить, саркозисты, чистые реакционеры – даже проголосовали не так давно за закон, признающий региональные языки частью национального наследия. «Признание» в политике играет отнюдь не невинную роль. Это практика, унаследованная от феодализма: тот, кто признает, в свою очередь, получает признание.

Марш арабов

 Если нужно будет назвать дату, обозначившую этот поворот, этот отказ от социальной критики в пользу сосредоточения на общинах, можно остановиться на реакциях, которые последовали за первым маршем французских арабов (1983 г.). В качестве своего лозунга марш избрал смешение: «Франция – как мопед: чтобы двигаться вперед, ей нужна смесь». Идея о том, что общество строится на основе смешения, была вполне справедливой. И именно поэтому элиты всех политических и религиозных толков поспешили перехватить это, по своему происхождению стихийное, народное движение и изменить его цели: следовало отказаться от смешения в пользу «плюрализма культур».

 Нельзя устанавливать для себя собственные правила жизни, если некоторые из них незыблемы. Любая способность к автономии – это способность к обновлению. Она по определению включает в себя возможную критику существующих истин. Она взывает к культуре размышления, к тому, чтобы все ставить под вопрос. Критика означает выбор. Она включает и отказ от той или иной практики. Но это становится очень трудным, даже невозможным делом в обществе, которое усиливает чувство уважения ко всему прародительскому и одновременно формирует блоки: эмоциональные (когда вид знамени вышибает слезу, а от гимна по коже бегут мурашки…), на уровне предрассудков («моральные»), стереотипов поведения (вокруг сексуальности, пищи, одежды…) и т.д.

 Когда Виктор Гюго, очевидец революции, совершенной в биологии Пастером, писал, что «наука идет вперед, зачеркивая себя», он великолепно выразил процесс созидания-разрушения, свойственный культурному движению познания и даже самой жизни. Сами языки, основа культурного поклонения, не избежали этого процесса. Романские языки вышли из разрушения латыни. Если бы тогдашним традиционалистам удались их замыслы… – сегодня не было бы ни каталанского, ни итальянского, ни румынского, ни французского, ни большого числа других диалектов… а английский был бы совсем другим! Языки, таким образом, – это результат разрушения других, предшествовавших им, и во все времена также результат смешения со своими соседями (а иногда даже с весьма удаленными говорами). Они не являются продуктом консерватизма и обскурантизма, необходимых для власти.

Плюрализм культур – это апартеид

 Это понятие культурного обмена, смешения абсолютно противоположно политическим и религиозным интересам, которые провозглашают консервацию культур.

Культурный обмен предполагает согласие с изменениями, иногда даже по существу, с критикой, с вкладом, с новым взглядом. Напротив, разделение на отдельные общины нацелено на сохранение культурного продукта в том виде, в каком он застыл в тот или иной данный момент. Эта воля к сохранению склонна сделать невозможным любое изменение в будущем. Знаменитый «плюрализм культур» выступает как параллельное сосуществование общин. Поскольку эти общинные целостности являются на самом деле результатом суммы разочарований и компенсаций под руководством ловких оппортунистов, между ними не происходит реального обмена, который выходил бы за рамки фольклора (музыкального или иного). Все сопровождается отгораживанием друг от друга, а часто и конфронтацией. Последствия этого двояки. С одной стороны, разделение по принципу идентичности, как в старые «добрые» времена апартеида, нацелено на практику «раздельного развития»... С другой же, и прежде всего, оно влечет за собой психологическую неспособность воспринимать вещи иначе, чем они есть сейчас… Во имя уважения культур, речь больше не заходит об уничтожении (о, проклятое слово!) – но лишь о сохранении, о консервации. Консерватизм пропитывает всю политическую жизнь. Любая оппозиция должна воспринимать и мыслить себя в духе такой преемственности.

 Далекие от приятия тех сигналов, что посылает нам система, чтобы сохранить себя, провозгласим, что прошлое, наследие, знаменитая культура, в которой нас хотят запереть, и, наконец, капитализм и государство не являются непреодолимыми рубежами. Далекие от любого консерватизма, заявим вместе с одним из тех наших товарищей, которые совершали революцию 19 июля 1936 г.: «Мы не боимся руин; мы несем новый мир в наших сердцах»

Активист CNT-AIT из Тулузы

“Anarchosyndicalisme!», №107, июль-август 2008 г.

Примечания:

1) См. статью «Национальные, региональные или этнические – «идентичности» это орудие власти» в «Anarchosyndicalisme!», № 106.

(2) Так, некоторые глухие требуют особой культуры и выдвигают концепцию «культуры глухих».

(3) Среди многих значений этого слова, одно обозначает накопленные знания, позволяющие развивать критический дух; другой смысл обозначает формы поведения в данном обществе.

(4) Тот факт, что движения за идентичность усматривают в «Просвещении» одного из своих главных врагов, не мешает им заимствовать часть его словаря…