Статья одного из виднейших леворадикальных авторов современной Германии Карла-Хайнца Рота о социальном-экономическом развитии Китая написана в мае 2010 года, но до сих пор не потеряла актуальности. В ней анализируются результаты капиталистической модернизации и перспективы социальных протестов в стране.

Лишь насчет немногих аспектов нынешнего мирового экономического кризиса действительно сходятся все эксперты в наступившие бурные недели. К ним относится оценка, согласно которой большинство крупных пороговых стран тем временем завершили фазу восстановления и вернулись на путь стабильного роста. В то время как экономические нации регионов Триады (США, Японии и Европы) еще только по-настоящему поставлены на колени взваливанием своих гигантских антикризисных программ на государственные бюджеты, Бразилия, Индия и Китай выходят на старт в роли мотора глобального восстановления. Тем самым исход кризиса становится ясен, по меньшей мере, в двух отношениях. Центр тяжести мировой системы окончательно переносится на «растущие рынки», а в структурном отношении система авторитарного управления кризисом, которая лучше всего зарекомендовала себя, прежде всего, в Китае, утверждается в качестве альтернативы саморазрушительной гонке дерегулированных финансовых рынков.

В пользу этой точки зрения говорят новейшие экономические данные, и лишь немногие – как Уолден Белло в случае с Китаем – сомневаются в том, что крупные пороговые страны смогут предохранить мировую экономику от перехода к длительной депрессии[1]. Однако, с историко-хозяйственной точки зрения, бросается в глаза и ряд контраргументов. Во-первых, следует помнить о том, что в структурном отношении Китай все еще является развивающейся страной: средний доход на душу населения растет хотя м быстро, но все еще находится в нижней трети списка стран и в несколько раз уступает, скажем, уровню России. К этому по-прежнему добавляется растущий разрыв между крайне низкими доходами 700 миллионов мелких крестьян и доходами городских слоев населения. Правда, центральное правительство тем временем отменило аграрные налоги, повысило цены на сельскохозяйственную продукцию, предприняло меры по распространению сети социального страхования на сельскую местность и в рамках политики стимулирования с помощью прямых выплат субсидирует покупку потребительских товаров долгосрочного пользования. Тем не менее, ножницы между городом и деревней продолжают раздвигаться. В силу этого, вряд ли представляется возможным сравнивать китайскую модель развития с совершенно иными по структуре позднекапиталистическими экономическими нациями Триады. А во-вторых, нам следует помнить об опыте всемирного экономического кризиса 1930-х гг.: тогда некоторые национальные экономики в Африке, Азии и Латинской Америке также испытали мощный рост, но после окончания Второй мировой войны снова были отброшены назад, поскольку новая держава-гегемон США в рамках своей стратегии экспансии отдала главный приоритет реконструкции Европы и Японии и вновь затормозила взлет Трех Континентов.

Несмотря на эти исторические контраргументы, нам следует со всей серьезностью отнестись к оценке, согласно которой Китай переживает устойчивое и длительное капиталистическое развитие и способен к экономическому росту, открывающему перспективы преодоления массовой бедности на селе и интеграции сельского хозяйства в процесс капиталистической индустриализации. Основы для этого были заложены в 1978–1979 гг., когда КПК под руководством Дэн Сяопина отменила позднесталинистскую принудительную коллективизацию и заменила ее двойной системой, которая передала землю, остававшуюся в коллективной собственности деревенской администрации, в самостоятельную обработку семьям мелких крестьян[2]. Результатом стало значительное увеличение сельскохозяйственного производства и дохода до 15% в год, причем созданная стоимость с середины 1980-х гг. все больше переводилась в процесс ориентированной на экспорт индустриализации и использовалась прежде всего для создания инфраструктуры особых экономических зон на южном побережье. Это привело к ощутимому откату в аграрном секторе[3], но семьям мелких крестьян удалось компенсировать потери в доходах за счет более интенсивного использования земли и денежных переводов от своих сыновей и дочерей, мигрировавших в особые экономические зоны. Ситуация стала окончательно критической в течение 1990-х гг., когда бум индустриализации охватил и Центральный Китай, и местные правительства во все большей степени стали переходить к экспроприации мелких крестьян и широко приватизировать полезные сельскохозяйственные площади для осуществления инфраструктурных и индустриальных проектов. Вступление Китая в ВТО с  2001/2002  г. еще более усугубило проблему, поскольку теперь развернулась навязанная извне диверсификация сельскохозяйственной  продукции, причем акцент был сделан на растущий импорт сои и хлопка. Семьи мелких крестьян оказались перед реальной угрозой потерять основной источник своего существования – распоряжение маленькими участками земли, размером в среднем в 0,5 га. Начались массовые местные восстания, к которым отчасти примкнули и рабочие-мигранты, кочующие туда-сюда между деревнями и особыми экономическими зонами. Эти жакерии достигли своего апогея в 2007 – 2008 гг. Если вспомнить о том, что мелкокрестьянское население с его на тот момент 250 миллионами рабочих-мигрантов составляло треть всего потенциала рабочей силы Китая, станет ясно, что китайская модель развития действительно оказалась под угрозой. Начавшийся тем временем в полную силу и в Китае мировой экономический кризис усилил эту напряженность за счет массовых увольнений в работающих на экспорт особых экономических зонах.

Рабочие присоединяются к студентам в ходе протестов на площади Тянь Ань Мэнь в Пекине (1989). Надпись на плакатах: "Мы пришли"

Бунт рабочих-мигрантов (2011)

Протесты уволенных рабочих

Крестьянский бунт

Протестующие крестьяне разбивают полицейскую машину в Гуандуне

На этом фоне китайское партийное руководство решилось осенью 2008 года на далеко идущую модификацию прежних аграрных реформ. Были усилены владельческие права семей мелких крестьян по отношению к деревенской администрации; были  остановлены конфискации полезных сельскохозяйственных площадей с помощью введения установленной нижней границы в 120 млн. га. Одновременно крестьянские семьи поощрялись к объединению своих земельных участков, их сдаче в аренду или к взятию кредитов для осуществления специализации своих хозяйств или продукции (животноводства, первичной промышленной обработки и т.д.). К чему приведет такое «открытие», казалось сперва не вполне ясным, так как не исключались и кооперативные альтернативы агробизнесу или среднекрестьянско-капиталистическому развитию. Но нынешнее развитие, как кажется, определилось: возникли гигантские рынки торговли арендными правами, и деревенская администрация, стремясь улучшить свое финансовое положение, снова начала отчуждать коммунальную землю в пользу переживающего бум сектора недвижимости.  Параллельно с этим развернулась обширная технологическая перестройка, которая ведет к дальнейшей специализации аграрного производства, поскольку она позволяет увеличить урожаи со все более ограниченных площадей[4]. К тому предпринимаются все более энергичные попытки взять под контроль неминуемые экологические последствия аграрной интенсификации  и индустриализации села – уменьшение запасов воды, эрозию почв и загрязнение окружающей среды.

Но эти новые вехи не только выбили почву из-под ног аграрных бунтов (по меньшей мере, пока), но и интегрировали аграрный сектор в процесс капиталистической индустриализации. Вопрос лишь в том, удастся ли ускоренным процессам урбанизации всосать в себя от 200 до 300 миллионов человек, которые в результате дополнительно «высвободятся» в течение последующих лет, и до какой степени той трети сельского населения, которая останется  в аграрном секторе, удастся пробиться в трудоемкие и капиталоемкие сегменты и компенсировать утрату необходимого для их существования  парцелльного владения за счет обещанных систем социального страхования.

Такова, на первый взгляд, ахиллесова пята китайской модели развития. Правящим элитам на протяжении минувших трех десятилетий, со всей очевидностью, удавалось так дозировать и маскировать отмену коллективной собственности на землю – основу для легитимации самой политической системы – что жертвы этой отмены не реагировали на нее усилением сопротивления, а принимали ее как казавшийся безальтернативным путь из нищеты. Тем самым казалось устраненным главное препятствие на пути капиталистического развития, и сегодня встает лишь вопрос, продолжит ли китайское сельское хозяйство развиваться в духе всемирного разделения труда и глобального агробизнеса, или же уцелеет крепкий крестьянский средний слой, который сохранит в неприкосновенности вторую основу легитимации политической системы – самообеспечение Срединного Государства продуктами питания, в первую очередь, рисом, зерном и кукурузой. Вне зависимости от этого, у нас есть все основания исходить из окончательного прорыва китайской модели развития в направлении устойчивого капиталистического роста и подумать о вытекающих из этого последствиях.

В этой связи обращают на себя внимание последние статистические данные[5]. Китайское промышленное производство в апреле 2010 выросло, по сравнению с предшествующим месяцем, на 17,8% (в марте на 18,1%), капиталовложения выросли даже на 26,1% (26,4%), а объем банковских кредитов – на 24,1%. Этот рост, продолжающийся с конца 2009 – начала 2010 года, происходит, главным образом, за счет внутриэкономических факторов: внутреннее потребление в апреле 2010 года выросло на 18,5% по сравнению с предыдущим месяцем, тогда как импорт увеличился на 118,2 млрд. $ и тем самым вырос на 50,1% по сравнению с предшествующим месяцем[6].  Эти факты говорят сами за себя и подкрепляются дополнительным наблюдением: впервые со времени начала периода реформ в 1978/1979 году ощущается нехватка неквалифицированной и среднеквалифицированной рабочей силы[7] – рабочие-мигранты не едут в особые экономические зоны, поскольку для них появляются альтернативные возможности трудоустройства в переживающих бум провинциальных городах Центрального и Западного Китая; лишь устройство выпускников высшей школы (примерно 6 млн. человек в год) сейчас остается проблемой. Промежуточный итог достаточно бесспорен: самая крупная по численности населения (1,3 млрд.) экономическая нация мира, очевидно, сумела сделать то, во что до недавних пор не верил никто: ориентированное на экспорт капиталистическое развитие передало эстафету преимущественно внутриэкономической динамике, причем произошло это за какие-нибудь три года. Главная движущая сила и главный выигравший от этого консолидированного роста – новые средние слои, но и низшим классам (особенно промышленным рабочим) перепали отнюдь не только крохи. Под давлением новой волны рабочих выступлений начался заметный рост минимальных уровней оплаты труда, которые регулируются провинциальными правительствами, да и усилия по введению элементарных сетей социального страхования от рисков пролетарского существования явно становятся чем-то большим, нежели обычные в последние годы громогласные обещания партийного и государственного руководства.

И, однако же, последнее слово все еще не сказано. Уже в течение нескольких месяцев мировая пресса полна сообщений о коррупции, свирепствующей среди региональных и местных партийных кадров, и об угрозе пузыря с недвижимостью[8]. Цены на землю, жилье и квартплата в мегаполисах достигли астрономических размеров и безостановочно продолжают расти, рост цен захватил уже города-спутники и провинциальные города. В результате новые средние классы чувствуют, как их мечты о собственном жилье рушатся, а кредитов для финансирования все более спекулятивных вложений берется все больше и больше. Правда, центральное правительство предприняло ряд контрмер: повысило ипотечный процент, увеличило долю собственного капитала покупателя и запретило банкам выдавать кредиты на третью или последующую квартиру. Оно таким образом стремится к «мягкому приземлению» на рынках недвижимости, но эффект этих действий оказывается под вопросом. Ведь местные правительства не дают ввести себя в заблуждение и широко перепродают находящуюся в их собственности землю инвесторам, строительным фирмам, промышленным предприятиям и смешанным крупным инфраструктурным проектам. В конечном счете, центральное правительство мало что может – и хочет – сделать против этого, поскольку строительный бум остается основой запущенной осенью 2008 года бюджетно-политической программы стимулирования в объеме, достигающем почти 600 миллиардов долларов США. Но тем самым у него связаны руки и в отношении бьющей через край коррупции, ведь речь идет почти исключительно о лучших картах при приватизации ренты с земли под застройку. А это, в свою очередь, служит лишь симптомом охватившей все китайское общество жажды обогащения, которая принимает уже гротескные масштабы. Вполне может получиться так, что вышедший из пеленок политики модернизации китайский капитализм «вступает» в типичный ипотечный кризис, характерный для мировой системы со времени ее перехода во второй цикл индустриализации и кризиса, то есть с момента 140 лет назад. 

 Массовой потребности в как можно более быстром индивидуальном возвышении в рамках капиталистической лотереи, твердо укоренившейся в особенности среди новых средних классов, противостоит убежденность правящих элит в их способности оседлать тигра максимально ускоренного, догоняющего капиталистического развития с помощью смеси эффективности, логики планирования, непреклонной жесткости в отношении низших классов и последовательно-безликого прогрессистского оптимизма[9].  Для нынешних партийных и хозяйственных элит китайская история начинается с реформ, проводимых с 1978/1979, и все, что было до этого, стерто из их коллективной памяти. Однако столь массовый психологический синдром не может не иметь последствий в среднесрочной перспективе, поскольку его легитимация основана на слишком короткой истории успеха. Никто, казалось бы, не может оспаривать достижения недавнего периода реформ: всего за 3 десятилетия удалось снизить массовую бедность на селе до уровня ниже 10%-ной отметки, сократить долю аграрного производства с 40% до 10% ВВП и увеличить долю городского населения с 20 до 50%. Принудительная коллективизация сельского хозяйства была заменена двойной системой, которая закрепила коллективную собственность на землю за местной администрацией и передала ее семьям мелких крестьян для самостоятельной обработки. А когда крестьянские семьи начали отправлять своих детей в качестве рабочих-мигрантов в созданные после 1980 года особые экономические зоны, запущенный тем самым процесс отмены сельской прописки (системы хукоу) был принят, скрипя зубами, и интегрирован в модель развития. Не менее важно и то, что с начала 1990-х годов партийно-государственному руководству удалось преодолеть блокаду передачи технологий, установленную ТНК, которые активизировались в особых экономических зонах. Это было сделано путем привлечения фирм высоких технологий, принадлежащих зарубежным китайцам. Речь действительно идет о впечатляющей истории успехов, с большим числом важных событий и феноменов. Она служит добавлением к ежегодным темпам роста, которые с первого квартала 2010 года снова превысили 10%-ную отметку и обеспечат увеличение экономического потенциала Китая в 4 раза за период между 2000 и 2020 годами – если «все пойдет хорошо».

Но опыт истории учит, что истории успеха начинают обращаться в свою противоположность в тот самый момент, когда их ответственные действующие лица без всякого ограничения проецируют их в будущее. Китайские правящие элиты это прекрасно понимают, но не видят никаких инициатив для действий. С тех пор, как они отказались от маоистской статики равномерно распределенной массовой нищеты, они попали в плен все более раскованной общественной динамики, контроль над которой снова и снова угрожал выскользнуть из их рук. В 1988–1989 их поставил на грань пропасти тяньаньмэньский союз прекаризованных пролетариев из «ржавого пояса» Северо-Восточного Китая и городской интеллигенции, в 1990-х годах бунтовали 35 миллионов безработных перестраиваемого госсектора, а в начале нового тысячелетия их держали в напряжении десятки тысяч местных восстаний мелких крестьян и крестьян-рабочих. Они смогли справиться с этими социальными бунтами с помощью смеси деспотической жесткости и социально-экономического «бегства вперед». До сих пор удавалось раздробить процесс экспроприации семей мелких крестьян на множество мелких этапов, использовать образовавшийся избыток населения в качестве рабочих-мигрантов  и, в конце концов, затащить его в модель форсированной урбанизации, удержав в границах неформальный сектор и трущобы как оборотную сторону ориентированного на экспорт капиталистического развития.  Но предпосылкой для этого была и остается динамика крайне быстрого роста, который удваивает объем производства каждые 10 лет. Такова элементарная основа того неписанного общественного договора, который связывает новые средние классы с собравшимися в компартии правящими элитами хозяйственных, научных, политических кадров и армии и гарантирует стабильность их позиции в противостоянии с мелкими крестьянами, крестьянами-рабочими и промышленным пролетариатом.  

Исходить из такой перспективы длительного и сверхпропорционально сильного роста, однако же, было бы нереалистично. Как показывают наши наблюдения за набухающим пузырем недвижимости, Китай уже готовится вступить в динамику циклического развития, характерную для зрелого индустриального капитализма. За ускоренным ростом неминуемо следует крах, который может стать фатальным, если будет пересекаться с переходной смутой приходящего к своему концу процесса развития. Вероятно, Китаю потребуются еще минимум 10 лет ускоренного роста, прежде чем его экономическая система выйдет из нынешнего положения, в котором перекрещиваются старые и новые структурные проблемы. Но по чисто внутриэкономическим причинам в высшей степени невероятно полагать, что это удастся.

Следует учитывать и контекст мировой экономики. Конечно, китайская национальная экономика в сильной степени защищена от глобальных циклических перекосов, благодаря сохранению монополии внешней торговли, регулированию курса китайской валюты, с 2001 года привязанной к американскому доллару, накоплению гигантских валютных резервов и подчинению банковской системе регулирующим указаниям Центробанка. Ее действующие лица извлекли уроки из «азиатского кризиса» 1998 – 1999 годов, когда они оказали сопротивление давлению со стороны МВФ, отказались от девальвации своей валюты и вместо санации бюджета запустили гигантскую антициклическую программу стимулирования, которая почти достигала объемов антикризисных программ 2008 – 2009 годов. И, тем не менее, они остаются сильно зависимыми от мировой экономики из-за своей ориентации на экспорт. Экспортный сектор будет играть значительную роль и в последующие годы, пусть даже он отступает на фоне внутриэкономических факторов. Конечно, в наступающие годы на мировую экономику будут излучаться сильные импульсы к росту, но они вряд ли будут в состоянии сдержать обозначившуюся долгую депрессию. Даже при сохранении общей системы управления народным хозяйством, Китай как экономическая нация все равно будет подвержен колебаниям глобальных циклов.

С учетом всех этих внутренних и внешних факторов, мы можем исходить из граничащей с уверенностью вероятности того, что сохранить нынешний ускоренный рост китайского капитализма в среднесрочной перспективе окажется невозможным. Как показывает нынешнее развитие на рынках недвижимости, уже в течение следующих лет следует рассчитывать на кризисные срывы, которые будут усилены сохраняющейся неустойчивостью погоды мировой экономики. При таком положении дел возможны новые перспективы для союза между низшими классами и критически-интеллектуальным крылом средних слоев, как это было в 1988 – 1989 гг. И это стало  бы началом конца истории успеха бюрократически регулируемого капитализма Срединной Державы в одежде переодетой в коммунистов модернизаторской элиты.

Май 2010.

Опубликовано: Lunapark 21. H.10. 2010. Sommer

Перевод: В.Д.