Лингвистический кошмар

Усиленно продвигаемые брюссельскими технократами, походя покровительствуемые правительством, финансируемые региональными советами, поддерживаемые ультраправыми традиционалистами и ставшие модой в различных течениях "левых" - "региональные языки" становятся частью обязательного официального единомыслия. Те, кто еще недавно посмеивался над нашим акцентом, млеют от счастья, услышав пару-тройку слов на диалекте (1)

Господствующее единомыслие стремится заставить поверить, будто у каждого региона есть свой язык и что этот язык должен стать официальным (и, значит, навязываться всем жителям). Главный аргумент для оправдания этого возврата назад – чисто эмоциональный. «Я хочу, – говорят нео-диалектщики, – говорить на языке моей бабушки». Давайте рассмотрим все это повнимательнее.

ОДИН РЕГИОН = ОДИН ЯЗЫК

Что такое регион?

Сначала все кажется просто: в Окситании (2) надо говорить по-окситански, в Каталонии – по-каталански… Первая загвоздка в том, что региональные границы так же текучи со временем, как и национальные. На протяжении истории каждый регион поглощал соседей или поглощался ими. Великолепный пример этой ситуации дает бывшая Югославия: Что такое Косово – часть Великой Сербии или Великой Албании? А Гасконь: часть Окситании или Большой Страны басков? Слово «гасконский» этимологически происходит от слова «басконский»; ЭТА может претендовать на Ош, а также на Бордо (где говорили по-гасконски в XII–XV вв.). Хорошенькое удовольствие нам предстоит!

Единый язык?

Но даже в таком ограниченном месте как тулузская Площадь Капитолия, дела обстоят не так просто. Каков исторический язык этого уголка Тулузы? Правильный ответ таков: их много, и они – самые разные. На заре времен, это был доисторический язык типа баскского; затем, вероятно, – кельтский говор. Наверняка можно сказать, что с приходом римских легионов стали говорить по-латыни. Потом – на вестготском (Тулуза была столицей их королевства). Затем вернулись к кухонной латыни, которая постепенно превратилась в лангедокский на правом берегу и гасконский на левом (3). Потом пришел французский. Ну, так и каков он, правильный язык?

А как быть с итальянским, испанским, португальским и т.д., на которых говорили десятки тысяч иммигрантов – их мы что, исключим из игры? А арабский? На этих языках говорили те, кто строил дома, рыл каналы и проводил воду, газ, электричество… В начале Третьего тысячелетия в Средних Пиренеях больше тех, кто от рождения говорил по-арабски, чем на окситанском! Ну так почему бы и этим языкам не быть официальными в нашем прекрасном регионе? С чего бы это они менее «правильны» с региональной точки зрения? Во имя этнолингвистической чистоты?

Эта вкратце набросанная языковая история характерна для любых регионов: у истоков любого языка всегда стоял какой-нибудь другой. Без латинского не было бы лангедокского, без «санскрита» – латыни и т.д. Выбрать какой-то один в качестве регионального языка, поставить его на место другого, – всегда значит сделать произвольный выбор. Это так же значит совершить насилие. В этом, как и во всем остальном, неорегионалисты ведут себя как всегда ведут себя националисты. Из того, что французский язык был отчасти навязан силой, не следует, что они имеют право подвергнуть нас такому же насилию в ином смысле!

Но что же такое окситанский язык?

Вы обратили внимание на то, что в длинном списке языков, на которых исторически говорили в Тулузе, отсутствует… окситанский. В официальном гимне города поется только «Наш гасконский язык, который нас соединил…». И вот почему. Окситанский – это более поздняя конструкция, совершенная региональными интеллигентами для того, чтобы в безвыходной ситуации «унифицировать», «привести к единой норме» различные говоры Юга. Ведь на самом деле, в 1950-х гг. скотовод из Пуйястрюка, который пожелал бы обратиться на своем говоре (по-гасконски) к скототорговцу из Сан-Дальма-де-Тандр (который понимал бы только по-низарски) или к мяснику из Антрэгю-сюр-Трюйер (доброму овернцу), столкнулся бы с такими же трудностями, как итальянец, говорящий с французом или португальцем. В конечном счете, наверняка можно сказать одно: на том окситанском, который учат сегодня в школе, уж точно ничья бабушка не говорила!

НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ

Различный язык для каждого перерыва, чтобы сбегать в туалет

Представим себе, что грандиозный проект ввести какой-либо говор в качестве официального языка региона удался. А вам надо возвращаться из Сан-Хуан-де-Компостелла в Перпиньян. На каждой остановке, где вам приспичит в туалет, вам придется менять язык: галисийский, астурийский, испанский, французский (то тут, то там еще останется какое-то количество варваров), баскский, гасконский, каталанский. Семь языков, чтобы проделать каких-нибудь 800 километров! «От станции к станции законы меняют, как лошадей», – иронизировал Вольтер. Два века спустя станции, на которых меняли лошадей, превратились в бензозаправки, а менять нам пришлось бы не законы, а язык. Вот он, прогресс!

Захоти вы теперь поговорить с несколькими жителями пересекаемых вами регионов, вы потратите большую часть времени на переводы. На самом деле, я сомневаюсь, что в митре найдется хоть один человек, способный переводить и делать комментарии на этих семи языках на профессиональном уровне, достойном Лакана или Пруста. Или даже, чтобы не быть чересчур требовательным, достойно продублировать «Белоснежку и семь гномов» (по одному на язык!).

Внутренние иммигранты

Продолжим работу нашего воображения. Если вы лишились работы в Тулузе и обнаружите таковую в Страсбурге или Рене, вам пришлось бы выучить эльзасский или бретонский! На практике, вы превратились бы в иммигранта. Не знать официальный язык означает оказаться в крайне невыгодном положении, в полной зависимости от хозяина, собственника, полицейского, администрации; это означает столкнуться с очень большими трудностями в защите своих элементарных прав и в организации коллективной борьбы. Если человек находится в таком возрасте, что ему трудно выучить новый язык, ему может понадобиться и 5, и 10 лет для того, чтобы просто выкрутиться из ситуации. Он отброшен в сторону. Языковое гетто – самое эффективное из всех.

Заново ввести язык в каком-либо регионе – это значит ввести в действие режим национальных предпочтений, столь дорогой сердцу Ле Пена. Только люди с корнями имеют шанс быстро усвоить язык. Таким образом, они образуют «элиту» от рождения. Именно так происходит в Каталонии: дети андалусийских или кастильских родителей, приехавшие работать в Каталонию, дома не говорят по-каталански. Все преподавание в школах ведется на каталанском языке, и они в пролете с самого начала (4)

Если в шестиугольнике (силуэт Франции на карте, – прим. перевод.) начнут говорить на 10 или 20 языках, в один прекрасный день все мы окажемся в такой трагической ситуации внутренних иммигрантов.

Все дву-, трех-, многоязычные?

Чтобы компенсировать вышеупомянутые неприятности, некоторые выдвигают идею двуязычия. Но это тоже не так просто. Прежде всего, нужно будет договориться о втором языке, который должен стать общим. Почему им должен стать французский, а не немецкий или испанский? Возможных комбинаций множество, и второй выбор будет столь же произвольным, как и первый.

Когда этот вопрос будет решен, тут же встанет второй: способность каждого человека владеть двумя языками. Ведь говорить – это не просто мочь спросить «Сколько стоит этот гамбургер?» Это – мочь прочитать книгу, вести разговор о политике, экономике, философии… Немногие люди способны на это! Подданный Швейцарии, «говорящий» на нескольких языках, всегда переходит на другую тему, как только ему приходится вести глубокую дискуссию по сути дела на важную тему. Так что, если есть люди, способные владеть несколькими языками, это отнюдь не общий случай. Даже среди подрастающего поколения многие уже не владеют их собственным языком (особенно в его письменной форме): многие французы не в состоянии читать тексты Малларме или Руссо (5).

Английский для богатых, говор для бедных

Наиболее вероятный сценарий в случае возвращения региональных языков таков: эти последние введут для маленьких людей (насилием школы, радио-теле, политики в сфере общественной занятости и т.д.). Политико-экономические «элиты» будут говорить на диалекте со своей горничной и по-английски между собой. Можно предвидеть, что произойдет усиление того, что происходит уже сейчас: наиболее состоятельные семьи посылают своих детей заканчивать обучение в Штаты. Крупные парижские школы требуют уже при поступлении наивысшего знания английского. Регионалистская вавилонизация только расширит эту тенденцию, и никакой язык больше не сможет быть противовесом английскому.

Троянский конь

«Любое сказанное слово – это акт идентичности», утверждают лингвисты. Связи, которые соединяют человека с его языком или языками, заслуживают специальной статьи. Ясно, что можно быть привязанным к тому или иному языку (скажем, родному), без того, что это превращается в политическую позицию. Например (и особенно) в Тулузе, есть множество детей беженцев 1939 г., чей родной язык – испанский, но это не делает их только поэтому пламенными националистами и защитниками политики Мадрида. И либертарий вполне может разговаривать на гасконском, турецком или бамбара просто ради удовольствия… говорить и обмениваться мнениями на этих языках.

Но удовольствие, испытываемое, когда человек услышит свой язык, сама эмоция, которая иногда ощущается (кто-то сказал мне, что у него идут «мурашки по коже» от удовольствия, когда он слышит, как говорят по-баскски) легко поддается эксплуатации. Игра на эмоциях – это один из тех видов манипуляции, которые используют власть имущие. Эмоция, как известно, убивает разум. Связи, которыми власть имущие хотят соединить каждого человека с его национальным сообществом, обычно ведут через язык. На протяжении длительной истории человечества языки слишком часто использовались для рождения патриотических чувств. Националисты, будь они французскими, американскими или из Дофинэ, прекрасно знают это: язык всегда служил им Троянским конем для того, чтобы протащить идею нации… даже если сами они могут сказать на этом языке всего 4 слова (как, кажется, часто происходит на Корсике).

За лингвистическим дискурсом более чем проступает дискурс националистический; более того, этот последний выставляется напоказ! Вот что, к примеру, пишет крайне левый журнал «Рефлекс», орган SCALP (французской антифашистской организации, – прим. перевод.): «Бретонцы – также и граждане мира, … но они прежде всего – бретонцы, нравится это или нет». А теперь просто замените в этом прекрасном утверждении слово «бретонский» на слово «французский», и вы получите… Ле Пена: «прежде всего – французский, нравится это или нет».

Вести людей к тому, чтобы они определяли себя прежде всего по отношению к геолингвистическим рамках, в соответствии с мифологическим предпочтением, – это основа национализма.

Баскский или окситанский эксплуататор – прежде всего эксплуататор. Нормандский или каталонский эксплуатируемый – прежде всего эксплуатируемый. Претендовать на то, что у них есть общий интерес «в качестве басков, французов, тех или этих», с небольшим куплетом на тему «корней», «идентичности» (модернистские синонимы слова «раса»), – такова (наряду с религией) наиболее старый поводок капитализма, используемый для того, чтобы побудить смириться с эксплуатацией. И под какой мотив это делается – бретонской волынки, флейты или «Марсельезы» – ничего не меняет.

К.Ф.

[1] Сегодня считается политически некорректным произносить слово «говор». Говор – это всего лишь язык, который был низведен до рамок региона. Национальный язык – всего лишь говор, который преуспел.

(2] Если Окситания существует… Это может быть объектом длинной дискуссии.

(3) Чтобы быть точным, следовало бы говорить о гасконских (беарнском, ландском, бигурданском, жирондском, арманьякском, комменжуйском) и лангедокских наречиях.

[4] Такая ситуация уже сложилась во Франции для детей недавних иммигрантов. Добавить им еще сверх этого пласт окситанского, бретонского или корсиканского – значило бы опустить их еще ниже и еще на более долгий срок.

[5) Многие лингвисты заявляют, что единственный язык, которым может овладеть большинство людей, помимо их родного языка, – это эсперанто. CNT-AIT высказывается в пользу эсперанто.