Российский историк Александр Шубин уже много лет занимается вопросами изучения Испанской революции и гражданской войны 1936-39 гг.[1], а также в некоторой степени предысторией данных событий[2]. Для своего времени (конец 1980-х – 90е гг.) работы данного автора были в достаточной степени серьезным вкладом в дело развенчания мифов сталинистской историографии об испанском анархизме и войне в Испании[3].

Проблема, однако, состояла в том, что на смену старым мифам А.В. Шубин стал возводить новые, что проистекало из авторского мнения о превосходстве прудоновских и бакунинских анархистских взглядов над кропоткинскими. Именно отсюда вырастали тезисы о том, что в ходе войны испанские анархисты «вернулись от Кропоткина к Бакунину»[4], развивали (де факто) идеи рыночного социализма. При этом дело заключалось не только в том, что концепция ставилась впереди фактов, но также и в том, что автор рассматривал историю Национальной конфедерации труда (НКТ) и Федерации анархистов Иберии (ФАИ) что называется «сверху вниз», т.е. не учитывая (и, возможно, банально не понимая) самих принципов функционирования анархистских организаций, в том числе профсоюзного (анархо-синдикалистского) типа. Впрочем, данная проблема весьма типична для подавляющего большинства исследователей, привыкших к директивно-командному типу организации, когда лидеры являются руководителями, отдающими распоряжения, а рядовая масса – не более чем исполнителем чужой воли.

Не все, но значительная часть данных ошибок и авторских мифов перешла и в недавнюю работу автора, в которой он дает свое развернутое видение испанской войны и революции[5]. При этом к старым передергиваниям и ошибкам добавились новые.

Впрочем, разбирать по пунктам всю книгу я не вижу смысла, т.к. тогда критика приобрела бы  размах критикуемого, что не представляется в данном случае целесообразным. Поэтому я остановлюсь только на нескольких вполне типичных для книги «Великая испанская революция» эпизодах.

1) Одним из характерных примеров искажения автором приводимых данных является изложение полемики в рамках НКТ в 1920-30-е гг. Согласно версии А.В. Шубина, это были споры между «умеренными» лидерами (Анхель Пестанья и Хуан Пейро) и «радикалами» (Гарсиа Оливер, Абад де Сантильян, Буэнавентура Дуррути и др.). 

Согласно приводимой версии, «умеренные» «считали возможным некоторое взаимодействие между государством и анархо-синдикалистским движением», а «радикалы «отстаивали традиционное неприятие любого “оппортунизма” и право анархистской организации на руководство синдикатами»[6]. В дальнейшем дается изложение ряда высказываний Хуана Пейро, цитируемого весьма своеобразно[7], а также Абада де Сантильяна и некоторое количество сопутствующей информации, что вроде бы должно подтвердить правоту авторской версии.

Проблема, однако, состоит в том, что все это имеет мало общего с реальной полемикой в рамках испанского анархо-синдикалистского движения того периода, и приведшей в начале 30-х гг. к уходу из НКТ части синдикатов.

Среди прочего, в глаза сразу же бросается тот факт, что, по сути, состав участников дискуссии, пусть и далеко не полный, должен выглядеть иным образом, т.к., по меньшей мере, странно выглядит наличие в списке Дуррути, который никогда не являлся теоретиком-публицистом, и, одновременно с этим, отсутствие в нем такого человека как Исаак Пуэнте.

Безусловно, Дуррути был популярным оратором, однако же это еще вовсе не означало, что мысли, высказываемые и на многочисленных митингах, оказывали глубокое влияние на идейные воззрения широких масс трудящихся Иберийского полуострова. Не зря же известная анархистка первой половины двадцатого века Эмма Гольдман обращала особое внимание на то, что митинговые выступления могут разве что «пробудить людей ото сна», в то время как «печатное слово» («серьезные книги») познается именно тогда, когда в том у человека есть действительный интерес, заинтересованность познавать предлагаемые ему идеи, а не просто воспринимать оратора лишь в тот момент, пока последний произносит свою очередную речь[8].

В отношении Абада де Сантильяна, необходимо помнить о том, что его взгляды постепенно менялись на протяжении 1920-30-х гг. Так, например, до конца 1920-х г. он сотрудничал с Лопесом Аранго на страницах газеты аргентинской анархо-синдикалистской организации ФОРА (Аргентинская региональная рабочая федерация) «Ла Протеста» («Протест»). В этот период он активно вел критику революционного синдикализма с радикальных анархо-коммунистических позиций.

Кроме того важно учитывать то, что взгляды упомянутых выше Хуана Пейро и Анхеля Пестаньи были далеко не идентичны. Они то и дело то сближались, то расходились по тем или иным вопросам. Более того, как вспоминал много лет спустя известный активист испанского анархо-синдикалистского движения Маркос Алькон, когда он спросил вскоре после обнародования «Манифеста тридцати» Хуана Пейро, зачем тот поставил под манифестом свою подпись, Пейро ответил, что Анхель Пестанья, «этот сын Сатаны», обманул его. По мнению Маркоса Алькона это произошло по причине крайней доверчивости Пейро[9].

Но, безусловно, самое важное то, что споры шли не о том, можно или нет сотрудничать с государством (до 1936 г. вхождение в правительственные органы власти не входило в планы даже самых «умеренных» в НКТ), но о том, как организовать анархо-синдикалистское движение и какими методами следует «готовить революцию». Причем это все прекрасно видно из работ таких авторов как Жозе Пейратс и Гомес Касас[10], ссылки на которых в книге Шубина неоднократно приводятся.

Стоит также помнить и о том, что в конце 1920-х – начале 30-х гг. Хуан Пейро говорил, что «государство в любом случае не более чем административный аппарат». Он предостерегал от того, чтобы профсоюзы просто взяли на себя функции управления и распределения, так как тогда они, а точнее – профсоюзная бюрократия, станет, в сущности, новым государством. Хуан Пейро настаивал на необходимости кардинального изменения системы распределения и координации жизни общества «на следующий день после революции». В центре общества должен стоять индивид, а не само общество, и именно совокупность интересов разных людей должна определять жизнь на новых началах, чтобы позволить избежать бюрократизации и воссоздания государства в условиях, когда всеобщая забастовка его сметет[11]. Другое дело, что ему, как и другим умеренным в НКТ-ФАИ казалось бессмысленным рассчитывать на скорую либертарную революцию. Это видно, в том числе из его претензий к деятельности ФАИ, а также из рассуждений о вопросах организационного строительства с отсылками к французскому синдикалистскому опыту[12].

Собственно говоря, содержание «Манифеста тридцати»[13], положившего начало такому явлению, как «трентизм», и расколу НКТ, только подтверждает, что споры шли именно о том, как организовывать движение и какие методы применять при этом, а вовсе не о сотрудничестве или не сотрудничестве с государством, а также то, что подписавших данный манифест объединяло не более чем неприятие позиции «радикалов»[14]. Другое дело, что буржуазная пресса постаралась использовать «Манифест» для дезорганизации НКТ, демонизации в глазах общественности радикального крыла анархо-синдикалистского движения «возглавляемого “тремя бандитами” с именами Аскасо, Дуррути, и Гарсиа Оливер». В свою очередь радикалы выступили с резкой критикой содержащихся в «Манифесте» положений[15].

По оценке британского автора Криса Элама, написавшего обширное научное предисловие к работе Пейратса, а также монографию посвященную истории анархо-синдикалистской культуры в Барселоне, позиция «трентистов» сводилась к следующему: подтверждая свою приверженность революционным принципам, они считали, что в обозримой перспективе революции не произойдет, а потому необходим «период социального мира, перемирия с властями, что позволило бы профсоюзам функционировать более свободно». При этом, вместо критики властей за медлительность реформ, они обрушились на радикальное крыло анархо-синдикалистского движения за «уличное насилие». Как считает Элам, «надежды трентистов были крайне наивными», т.к. не бралось в расчет то, что государство попросту не даст НКТ возможности для развития[16].

Стоит также добавить, что если и проводить разделение на «радикалов» и «умеренных», то оно должно проходить как раз по отношению к тактическим установкам: «революционная гимнастика» (как называл, используя фразу Бакунина, Гарсиа Оливер тактику организации восстаний[17]) – или постепенное упрочение позиций профсоюзов, входящих в НКТ, расширение социальной базы.  

Шубин полагает, что «“Триентисты” предложили сразу после революции не надеяться на немедленное наступление анархии, а создать систему переходного периода — демократический синдикализм, обоснованный ранее Пейро»[18]. Но подобный вывод основан попросту на элементарном непонимании всего комплекса дискуссий о будущем обществе в анархистском и анархо-синдикалистском движении первой половины 20 века. Интересно и то, что Шубин не дает при этом никаких ссылок. Зато ранее в его тексте была дана якобы цитата из Хуана Пейро из сборника «Экономика и революция», к которой в данном случае Шубин видимо и отсылает, чтобы пояснить, что имеется в виду.

Однако, во-первых, в «Манифесте» нет ни слова о переходном периоде, а, во-вторых, приписываемые Пейро слова – это мнение не его, а части трентистов, разъяснявших свою позицию по соответствующему вопросу[19].

Кроме того необходимо учитывать еще и тот момент, что сама дискуссия о необходимости некоего «промежуточного» синдикалистского периода с полукоммунистическими отношениями является более старой нежели разбираемые споры между «радикалами» и «трентистами». Речь идет о дебатах между сторонниками революционно-синдикалистской традиции французской Всеобщей конфедерации труда (ВКТ), до Первой мировой войны, и приверженцами более «анархистского» подхода к революции. При этом к первым относились отнюдь не только многие «трентисты», но также и часть собственно анархо-синдикалистских течений, оставшихся на радикальных позициях после начала гражданской войны и революции. Кроме того, «синдикалистам» отнюдь не виделась синдикалистская модель в качестве какого бы то ни было переходного государства, вытекающего из Испанской республики. Речь шла именно что от «синдикалистского» периода к собственно «коммунистическому». При этом оба периода предполагали безгосударственность.

Собственно говоря, даже мысль о «праве руководить синдикатами», приписываемая А. Шубиным «радикалам», происходила из лагеря трентистов, в то время как «радикалы» считали необходимым не контролировать НКТ, но скорее не допускать контроля над профобъединением со стороны каких бы то ни было политических сил. Речь шла о том, что Конфедерация является анархо-синдикалистской в соответствии с решениями конгресса 1919 г., и именно таковой и должна оставаться и в дальнейшем. Зато именно Анхель Пестанья выступал с идеей создания «синдикалистской партии», которую в итоге и создал.

На поверку ситуация выглядит так, что автор преподносит читателю свою концепцию в том виде, в каком она у него изложена, для подведения «доказательной» базы «исторической правоты трентизма» в смысле «исторической необходимости» произошедшего осенью 1936 г. вхождения представителей НКТ и ФАИ в правительства сначала Каталонии, а затем и общеиспанское. И не просто правоты. Автор пытается повернуть все так, что будто бы именно к этому якобы де факто и призывали «дальновидные» Анхель Пестанья и Хуан Пейро, и даже… Абад де Сантильян (аж в 1934 г., как это указано у Шубина)[20] еще до начала войны.

Последнее утверждение (относительно Сантильяна, которые де пропагандировал модель в духе «демократического федеративного государства»), к слову сказать, выглядит весьма любопытно, в особенности, если вспомнить давнюю полемику А.В. Шубина с ленинистским автором Александром Тарасовым. Речь идет о высказывании А. Тарасова относительно системы делегирования: «И не марксисты-ленинцы не смогут понять, почему “делегирование” (частный случай представительной демократии) противопоставляется представительной демократии в целом (П. Бурдье, вовсе не “марксист-ленинец”, 30 лет назад доказал, что это – одно и то же)»[21]. Применительно к дискуссиям в рамках испанского анархо-синдикалистского движения 1920-30-х гг. в исполнении А. Шубина все это выглядит не более чем признанием правоты излагаемого Тарасовым мнения Пьера Бурдье.

Что же касается предлагавшейся Абадом де Сантильяном модели, то это, бесспорно было не нечто, похожее «на демократическое федеративное государство», но как раз синдикалистская модель в духе французских революционных синдикалистов, воспринятая испано-аргентинским теоретиком через Пьера Бенара, и восходящая к книге Пуже и Пато «Как мы совершим революцию»[22]. Причем сам же Александр Владленович упоминает о влиянии на Абада де Сантильяна французских синдикалистов[23].

Весьма показательно, что используя свое «видение» идей Абада де Сантильяна, автор делает далеко идущий вывод о том, что его (Сантильяна) программа теперь «уже мало отличалась от идей триентиста Пейро», что, в свою очередь «создавало возможность для объединения анархо-синдикалистов на основе прагматической тактики, т.е. «для интеграции всех левых сил»[24]. Учитывая, насколько своеобразно при этом истолкованы идеи как Хуана Пейро, так и Абада де Сантильяна, становится понятным, что выводы Шубина не соответствуют действительности, да и к тому же весьма сильно отдают наложением на исследование испанской войны нынешних взглядов Александра Владленовича, являющегося отнюдь не последним человеком в доморощенном проекте, известном как «Левый фронт».

Бросается в глаза весьма небрежное (некритическое) отношение Александра Шубина к использованным им источникам информации. В этом смысле весьма показательно, как он обращаетс с воспоминаниями Гарсиа Оливера. Когда автору необходимо показать, что до революции Дуррути был более умеренным, нежели Оливер, слова последнего принимаются на веру, без каких либо комментариев. То же самое делается и в тех случаях, когда встает необходимость продемонстрировать серьезные разногласия между Дуррути и Гарсиа Оливером, якобы имевшие место еще задолго до начала революции, а также авторитарные замашки первого и их неприятие вторым[25].

Между тем, к свидетельствам Гарсиа Оливера как источнику информации стоит во многом относиться весьма осторожно. В сущности, задним числом, автор воспоминаний старался на страницах своей книги всячески приукрасить свою роль в тех или иных событиях, в частности в обороне Мадрида[26] и даже в создании черно-красного знамени якобы в 1931 г.[27] При этом одним из способов собственного возвеличивания в глазах читателя Гарсиа Оливер выбрал «принижение» роли своего бывшего друга и товарища по анархо-синдикалистскому движению Буэнавентуры Дуррути.

Всё это выглядит особенно странно на фоне того, что российский историк прекрасно знает и осознает необходимость критического отношения к мемуарной литературе[28] (в чем его мнение почти полностью совпадает с позицией Ильи Эренбурга, изложенной в самом начале его воспоминаний[29]).

Заметим также, что столь же некритический подход Шубин демонстрирует и в случае использования многих архивных источников, о чем речь пойдет несколько позже.

Возвращаясь к спорам в рамках испанского анархо-синдикалистского движения и их неверной трактовки Шубиным, подытожим: дискуссии внутри либертарного движения имели гораздо более сложную структуру, чем это представляется автору книги. И касались они не отношения между государством и анархо-синдикалистским движением, но тактических вопросов, а также устройства будущего общества (представителям «синдикалистского» крыла в НКТ безгосударственное общество представлялось базирующимся на профсоюзах). Причем следует отдельно рассматривать два периода этих дискуссий: до падения диктатуры Примо де Риверы, когда спор шёл вокруг вопроса о восстановлении легального статуса НКТ, и после падения, когда предстояло определить тактику в отношении новых властей, т.е. Второй республики. При этом в  каждом случае состав и группировки споривших были различными, а отнюдь не одними и теми же, как пытается утверждать Шубин.

Так, в период диктатуры Примо де Риверы, групп, участвовавших в полемике относительно тактических вопросов, было, по меньшей мере, четыре: сторонники более «синдикалистского» подхода (в данную группу входили не только сторонники соглашения с другими антидиктаторскими силами Пестанья и Пейро, чьи взгляды, как уже отмечались, тоже не были идентичными, но также и такие критиковавшие их за «соглашательство» фигуры, как Эусебио Карбо, чьи последователи в 1936 г. выступили с резкой критикой участия в выборах, а позднее – и в правительстве Республики); сторонники аргентинской модели ФОРА, предполагавшей не просто установку в программных документах НКТ на построение анархо-коммунизма, но анархизм в качестве идеологической платформы для всех членов НКТ, пусть даже и воспринимающих анархизм «стихийно» («интуитивно»)[30]; сторонники тесного взаимодействия («связки») НКТ и анархистов (с созданием Федерации анархистов Иберии речь стала идти о связке между НКТ и ФАИ); наконец, группы практических активистов, типа «Солидарных» (прежде всего, Дуррути и Франсиско Аскасо), делавшие ставку главным образом не на создание организационных структур, но на непосредственную работу анархистов в рядовых массах ради развития среди них революционного сознания, а также на игру на противоречиях внутри правящего режима. При этом главной задачей момента для всех группировок на повестке дня стояло свержение диктатуры Примо де Риверы. Вопрос был в том, как для этого стоит организовывать рабочее движение, на что делать ставку[31].

После падения диктатуры споры внутри НКТ разгорелись с новой силой. Теперь основными противостоящими течениями в рамках Конфедерации, по выражению А. Паса, были «пестаньизм и анархизм»[32]. С установлением в Испании режима Второй Республики ситуация внутри НКТ стала обостряться еще больше, что и привело, в конечном счете, к расколу с «трентистами».

Добавлю, что споры вокруг «Манифеста тридцати» шли отнюдь не только по линии ФАИ[33] – «трентисты». Было еще несколько сторон: группа «Солидарные» и ряд других не входящих в Федерацию анархистских групп, а также семья и сторонники известного анархиста Федерико Уралеса, занимавшая отдельную (полу-индивидуалистическую) позицию[34].

Вопрос относительно споров о «будущем обществе» крайне важен для понимания того, как и почему развивался процесс коллективизации в республиканской зоне в условиях, когда лидеры НКТ-ФАИ, не разобравшись в ситуации, пошли по пути «антифашистского единства» и отказа от немедленной реализации принятой в мае 1936 г. программы. Так, например А. Шубин пишет:

«Проект программы стал синтезом коммунитарной концепции анархиста А. Пуэнте и синдикалистских идей, разработанных в работах Пейро и Абада де Сантильяна. Из разногласий между коммунитаристами и синдикалистами вытекала разность подходов к степени автономии личности от синдиката (профсоюза, коллектива)»[35].

Между тем, это представляется в достаточной степени некорректной трактовкой данных дебатов. Споры шли вовсе не об автономии личности, а о том, как именно должно быть организовано общество: через систему синдикатов, либо коммун; использовать или нет денежное обращение и т.п. Эти дискуссии уходили корнями в споры девятнадцатого столетия между прудонистами, федералистами, бакунистами и кропоткинцами. В итоге в Испании существовала целая группа теоретических наработок, каждая из которых имела своих последователей. Среди таких идейных направлений можно назвать концепции Рикардо Мелья (1861-1925), Оробона Фернандеса (1901-1936), Игинио Ноха Руиса (1896-1972), Исаака Пуэнте (1896-1836), Альфонсо Мартинеса Рисо (1877-1951), Гастона Леваля (Робер Пиллар, 1895-1978) и Диего Абада де Сантильяна (Гарсиа Фернандес, 1897-1983)[36].

Принятие Сарагосской программы означало своего рода «компромисс» между основными направлениями, и должно было служить делу координации действий в случае начала революционных событий. Отказ же лидеров от реализации программы привел к тому, что действуя на местах, люди стали во многом исходить из своих личных предпочтений. Здесь нужно еще принимать во внимание тот факт, что значительная часть трудящихся Испании была на тот момент неграмотной, а потому вся ответственность ложилась на лидеров местного уровня, имевших достаточный авторитет среди «своих», чтобы проталкивать в условиях неразберихи, когда каждый стал действовать на свой страх и риск, близкую именно его сердцу доктрину.

Подытоживая разговор о спорах среди испанских либертариев, обратимся теперь к еще одной интересной версии Александра Владленовича. Речь идет о пресловутой «эволюции» радикалов в рядах ФАИ, которые «постепенно становились умереннее»[37]. Вот как описывает Шубин позицию Дуррути в начале 1936 г.:

«Дуррути считал, что нужно официально менять политическую линию, но “расставлял акценты иначе” — врагом теперь была не республика и “буржуазная демократия”, а наступающий фашизм. При этом Дуррути признавал, что в своих решениях анархо-синдикалистские лидеры шли за рабочими массами: “Сегодня подавляющее число рабочих забыло о репрессиях 1931–1933 гг., и у них перед глазами только зверства, совершенные правыми в Астурии. Независимо от того, будем мы пропагандировать неучастие в выборах или нет, рабочие проголосуют за левых”»[38].

Интересно звучит: чувствуется «эволюция» вчерашнего радикала-террориста в сторону «трентистской умеренности». Однако же, обратимся теперь к книге Абеля Паса, которую цитирует российский историк, чтобы лучше разобраться в ситуации.

И вот тут оказывается, что приведенные слова Дуррути лишь часть его речь, далее в которой он говорил совсем другое. Итак, после слов «Независимо от того, будем мы пропагандировать неучастие в выборах или нет, рабочие проголосуют за левых » в тексте речи говорилось (не знаю как во французском издании, на которое ссылается Шубин, однако в английском после этих слов точка не стоит, и предложение продолжается):

«... но мы должны сделать то же самое, что мы делали в ноябре 1933 г. Мы не должны обманывать пролетариат. Мы должны делать это, осознавая то, что прямо у нас под носом: если реакционеры победят, они будут навязывать диктатуру легально, если проиграют, они попытаются устроить переворот. В любом случае, конфронтация между рабочим классом и буржуазией неизбежна. Об этом мы должны говорить четко и решительно рабочему классу, так что бы его предупредить, чтобы он вооружился, чтобы он приготовился, и чтобы он знал, как защитить себя, когда придет время. Буржуазная демократия мертва, и республиканцы убили ее»[39].

Добавлю, что в немецком издании книги А. Паса данная речь цитируется еще более подробно. Так, перед последней приведенной выше фразой, содержатся такие слова Дуррути: «Нашим лозунгом должно быть: фашизм – или социальная революция, диктатура буржуазии – или либертарный коммунизм»[40].

Есть что-то во всем этом от истории с фразой «мы готовы отказаться от всего, кроме победы», которую Дуррути никогда не говорил[41], но которую ему приписали ревизионисты от анархизма.

2) В качестве еще одного, вполне наглядного примера «своеобразия» книги, укажу на освещение событий, происходивших сразу после подавления мятежа в Барселоне 19 июля 1936 г. Речь идет об описании автором отправки милиционных колонн из Барселоны на освобождение от мятежников соседнего Арагона. По излагаемой автором версии, колонны ополченцев отправились из столицы Каталонии именно на Сарагосу, причем, как указывается «на пути к ней мятежники уже успели занять все удобные позиции, включая Уэску и Хаку». Кроме того, по мнению А.В. Шубина, всеми колоннами командовал Дуррути[42].

В данном случае (все выше описанное изложено в книге в одном абзаце) имеют место, по меньшей мере, три серьезные фактические ошибки.

Во-первых, колонны шли на освобождение всего Арагона, а не одной только Сарагосы. Во-вторых, города Хака и Уэска находятся на значительном расстоянии от Сарагосы: Хака расположена более чем в 100 км. севернее столицы Арагона, а Уэска почти в 70 км. Поэтому оба этих города физически не могли находиться «на пути к Сарагосе». Ну и, наконец, в-третьих, Дуррути не командовал всеми колоннами. Под его началом была только одна из них. Остальные же колонны, в частности упомянутые колонны под командованием Доминго Аскасо, Грегорио Ховера, Гарсиа Виванкоса и Антонио Ортиса, официально Дуррути не подчинялись. Кроме того, Доминго Аскасо и Грегорио Ховер командовали одной колонной – колонной Аскасо, наступавшей на Уэску совместно с колоннами «Лос Агилучос» («Орлята», под командованием Гарсиа Виванкоса[43]) и колонной им. Ленина (колонна ПОУМ – Рабочая партия марксистского единства, оппозиционная сталинистам). Также в районе Уэски действовала колонна им. Карла Маркса (ОСПК – Объединенная социалистическая партия Каталонии, коммунисты)[44].

Но на этом странности в книге не заканчиваются. Буквально уже через абзац после описания того, как колонны анархо-синдикалистов якобы под общим командованием Дуррути подошли к Сарагосе, на пути которых при этом почему-то стояли находящиеся в десятках километрах севернее Хака и Уэска, А.В. Шубин пишет о том, что «колонна Ортиса взяла Мольтальбан[45] и подошла к Теруэлю с севера»[46]. Замечательно, но ведь еще полустраницей выше указывалось, что данная колонна подошла к Сарагосе.

К слову сказать, согласно схеме, имеющейся в книге Абеля Паса, Ортис действительно наступал на Сарагосу, с юга. Правда его колонна, известная под четырьмя названиями – «Вторая колонная» («Segunda Columna»), «Южное Эбро» («Sur-Ebro»), «Красная и черная» (либо, в другом написании, «Красное и черное» – «Roja y Negra» / «Rojo y Negro»[47]) и собственно «колонна Ортиса» («Columna Ortiz») – застряла на подходах к Бельчите[48], почти в сорока км. южнее арагонского регионального центра.

Откуда вдруг всплыло упоминание Теруэля, находящегося почти в 150 км. южнее Сарагосы, не вполне понятно.

Перечень колонн, действовавших в указанный период на Теруэльском фронте, можно найти в книге Абеля Паса (Диего Камачо) «Хроника Железной колонны». И, естественно, никакая колонна Ортиса там не упоминается[49].

Что же касается упоминаемого Шубиным, применительно к данной ситуации, полковника Вильяльбы[50], то с ним, как и с рядом других профессиональных военных, Дуррути консультировался в Бухаралосе (Роберт Александер упоминает о том, что Дуррути получил соответствующее распоряжение от Центрального комитета антифашистских милиций Каталонии (ЦКАМ), но уж никак не от самого полковника Вильяльбы), где располагалась штаб-квартира колонны Дуррути, после чего было решено не пытаться брать Сарагосу штурмом (милиционеры Дуррути находились на расстояние 20 км. от города), а ждать подхода остальных колонн[51].

Вильяльба действительно командовал, но отнюдь не наступлением на Сарагосу. Под его началом находилось до 3 тыс. бойцов, командуя которыми он участвовал в осаде Уэски, совместно с другими колоннами[52]. Впрочем, этим деятельность полковника не ограничивалась, т.к. его не устраивала отведенная ему ЦКАМ роль. В частности, Вильяльба оказывал помощь коммунистам создавая параллельный Военный комитет в Барбастро (в противовес Военному комитету Арагона, находившемуся в Сариньене, и в котором были представлены все милиционные колонны), а также организовывая конфликты на фронте. Все это вносило дезорганизацию и мешало наступлению на Арагонском фронте антифашистских сил[53].

3) Еще одной любопытной чертой книги является некритичное отношение к используемым архивным данным. Среди наиболее одиозных примеров упомяну два: описание Железной колонны, а также изложение участия в битве за Мадрид колонны Дуррути.

Так, например, опираясь исключительно на материалы из РГАСПИ, автор излагает историю октябрьского рейда (1936 г.) бойцов Железной колонны в Валенсию, когда «Колонна ворвалась в Валенсию, разоружила республиканскую милицию и подвергла ее бойцов издевательствам». И, что интересно, далее автор утверждает, что благодаря вмешательству руководства НКТ, конфликт был улажен, колонна «с большим трудом» преобразована в бригаду (читай – «милитаризована»), по итогам чего только и удалось вернуть её на фронт.

Более того, используя донесение некоего военного советника «Сида» (данные, позаимствованные из РГВА), который «присутствовал на собрании “Железной колонны”», Шубин утверждает, пересказывая слова «Сида», что эта самая колонна была «форменной бандой».

И далее: «Он был наслышан, что и в Арагоне творится то же самое. Но слухи об арагонских анархистах не подтвердились (это полезно помнить и современным авторам, которые судят по слухам, распространявшимся за пределами Каталонии и Арагона)»[54].

Самое интересное тут (с учетом процитированного в скобках), что Александр Владленович как раз таки и доверился тут непроверенным слухам. Причем в обоих случаях. Ну а от того, что информация, основанная на слухах, находится в каких либо архивах, она отнюдь не становится достоверной. В связи с чем вполне закономерно возникает вопрос: какие именно архивные источники были использованы, и почему доверие вызывают именно они, а не, допустим, книга Абеля Паса «Хроника Железной колонны», написанная в том числе и на основе прежде неопубликованных источников, но зато полностью обойденная вниманием российского историка.

При этом собственно предыстория рейда в Валенсию дана вполне реальная – убийство члена Железной колонны и обстрел похоронной процессии. Написанное же дальше – не более чем набор слухов при отсутствии желания понять причинно-следственную связь, и вполне согласующихся со сталинистской историографией войны[55].

Обратимся, в данном случае, к работе американского историка Роберта Александера, весьма близкого в своих политических предпочтениях в отношении гражданской войны в Испании к Шубину (симпатии к политическому курсу Ларго Кабальеро).

Согласно приводимым Александером данным, события, произошедшие в октябре (а также еще, по меньшей мере, два эпизода весной 1937 г.), имели своей подоплекой попытки «коммунистов и их союзников подорвать Революцию, которые происходили с начала войны». Обстрел похоронной процессии, состоявшей из членов Железной колонны, а также колонны Торреса Бенедикта, на похоронах Тибурсио Ариса Гонсалеса при этом происходил «из бывшей штаб-квартиры главнокомандующего и штаб-квартиры Коммунистической партии на противоположной стороне площади» Пласа-де-Тетуан. В результате Железная колонна потеряла убитыми 30, и ранеными 60 человек, а со стороны колонны Торреса Бенедикта насчитывалось 38 жертв. В своем «заявлении колонна подчеркивала: “Хотя мы теперь возвращаемся на фронт, пока фашисты не устранены, придет день, когда мы, расследовав и вспомнив эти факты, расставим вещи и людей на заслуживаемое ими место”»[56]. В соответствии с данными, приводимыми Бёрнетом Боллотеном, милиционеры потеряли в общей сложности 148 человек[57].

В целом же изложение данного эпизода у А.В. Шубина весьма смахивает на смешение сразу пяти основных инцидентов с участием Железной колонны, имевших место в сентябре-октябре 1936 г., а также марте 1937 г.[58]

Что же касается милитаризации "Железной колонны", то такое решение было принято только по итогам пленума конфедеральных колонн, проходившего 5-8 февраля 1937 г.[59] Ну а в силу решение вступило и вовсе только после его ратификации непосредственно активом колонны[60]. Таким образом, ни о какой реорганизации в бригаду после октябрьских событий, речь, разумеется, идти не может.

При этом милитаризация милиционных колонн была связана еще и с шантажом со стороны правительства Ларго Кабальеро, заявившего, что бойцы-анархисты должны получать оружие, боеприпасы, продовольствие и другие необходимые им материалы только в том случае, если они согласятся быть интегрированными в государственную республиканскую армию[61]. Именно такое давление вынуждало многих ополченцев, в том числе членов «Железной колонны», соглашаться на милитаризацию. Впрочем, при этом  несогласные с подобным решением были вольны покинуть фронт, что повсеместно и происходило[62].

После милитаризации «Железная колонна» стала 83-й смешанной бригадой, участвовала в дальнейших боях, в том числе в наступлении на Теруэль в конце 1937 – начале 1938 гг.[63]

Перейдем теперь к изложению боев за Мадрид в ноябре 1936 г. и участию в данных событиях колонны Дуррути. Автор и здесь крайне странно отнесся к подбору материала, не сверив его (насколько можно судить, исходя из содержания книги) должным образом с многочисленными данными в целом ряде исследований, посвященных испанской войне и подробно освещающих те же события.

Не вдаваясь в излишнее обсуждение всех подробностей, остановлюсь лишь на некоторых эпизодах, связанных с описанием участия в битве за Мадрид колонны Дуррути.

Так, Шубин настаивает на том, что колонна, которую российский историк с упорством, достойным лучшего применения, именует применительно уже к данным событиям дивизией, выступила на Мадридский фронт 8 ноября, и что в этом участвовала почти половина бойцов – 3 из 6,5 тыс. (данные архивов АВП и РГВА, и, как это как это часто оказывается в книге российского историка, без уточнения того, какие именно архивные материалы им используются). Далее упоминается о том, что колонна прибыла в Мадрид 11-го числа.

Что касается гибели Дуррути, то тут автор и вовсе высказывает весьма странные суждения. Он приводит краткое изложение нескольких версий случившегося: убийство агентами Франко, собственными бойцами, а также коммунистами. Упоминает и о том, что роста влияния Дуррути «могли опасаться также [как и коммунисты] Миаха и другие члены Хунты обороны Мадрида, на что намекает Гарсиа Оливер, рассказывая о планах назначения Дуррути главой Хунты». После чего делает вывод, что «все эти версии имеют мало доказательств, а гибель командира во время сражения, на линии огня, мало похожа на результат заговора». (До этого момента он, правда, весьма поверхностно, согласуется с позицией относительно разных версий Абеля Паса[64]) При этом больше всего его убеждают слова журналиста, члена НКТ Эдуардо де Гусмана, о том, что выстрел был произведен «с позиций противника, находившихся примерно в 500 м.» (Рональд Фрезер) А также мнение Эренбурга о том, что «его смерть была большим ударом по всем силам республиканцев».

Относительно судьбы бойцов колонны Дуррути, остававшихся в Мадриде после гибели своего командира, А.В. Шубин утверждает, что: «Часть их была направлена в анархистскую бригаду Меры, часть отправилась назад в Арагон».

Также автор упоминает о наличии на Центральном фронте «бригады С. Меры», а применительно к описанию действий милиции во время боев, приводит слова бойца «анархистской колонны Рошаля М. Карабаньо» (со ссылкой на Рональда Фрезера)[65]. В действительности ситуация такова, что до сентября месяца это были две отдельные колонны: колонна Сиприано Меры и колонна дель Росаля, после чего колонны были объеденены[66].

Что касается колонны Дуррути:

Во-первых, в Мадрид отправилось лишь около 1,4 тыс. бойцов, а не 3 тысячи, как утверждает автор.

Во-вторых, отправка в Мадрид началась не 8 ноября, а ночью 13, и прибыли они в Мадрид только утром 15 числа. Непосредственно же решение о том, кого отправлять в столицу Испании, принималось Дуррути на совещании в своей ставке Бухаралосе 12 ноября.

В бой прибывшие бойцы колонны Дуррути вступили ранним утром 16-го числа[67].

Интересно здесь еще и то, что Шубиным было полностью проигнорировано развенчание мифов связанных с отправкой в Мадрид колонны Дуррути, проделанное Абелем Пасом. В данном случае речь идет о дате отправки и количестве бойцов. Исходя из сведений, приведенных в книге «Дуррути в Испанской революции», видно, что в шубинской книге в который раз (и с очередной вариацией относительно датировок) были перепутаны колонна Дуррути (НКТ-ФАИ) и колонна Либертад – ЛопесаТьенды (ОСПК). Именно последняя выдвинулась в Мадрид ранее колонны анархо-синдикалистов, 9 ноября, и состояла из 2,500 бойцов. В Мадрид колонна ОСПК прибыла 13-го числа[68].

И, наконец, в-третьих, относительно гибели Дуррути. Тут Александр Владленович прав в одном – все имеющиеся версии гибели каталонского анархо-синдикалиста имеют свои пробелы и нестыковки. В частности, это видно из их рассмотрения Абелем Пасом, который в итоге так ни на одной и не останавливается[69]. Но в противовес  утверждениям Эренбурга стоит привести слова вдовы агента советской разведки Хаджи-Умара Мамсурова (известного под псевдонимом «полковник Ксанти»), одно время бывшего в колонне Дуррути в качестве советского военного специалиста. Они рисуют совершенно иную картину: «Для мятежников его смерть означала, что стало одним врагом меньше. Коммунисты не любили его из-за недисциплинированности и его огромной популярности, которой он пользовался в Каталонии, Арагоне, в Андалусии. Социалистам он был неудобен, потому что был человеком, который как в области политики, так и в военной области говорил всегда то, что думал». Кроме того, она упоминает о том, что при осмотре тела Ксанти констатировал, что Дуррути был убит выстрелом в спину[70].

Кроме того, стоит напомнить и о том, как Эдуадро Валь и Сиприано Мера специально уточняли у сержанта Хосе Мансаньи насчет возможной причастности к гибели Дуррути коммунистов, т.к. подозревать их имелись все основания. Мансанья опроверг подобную возможность, и в итоге было решено не обнародовать версию о причастности к гибели членов Компартии, т.к. это могло иметь негативные деморализующие последствия для защитников Мадрида, среди которых были уцелевшие члены колонны Дуррути, тем более что в эти дни шли крайне тяжелые бои за столицу республиканской Испании. Также о причастности к гибели Дуррути коммунистов свидетельствовали британская социалистка Этель Макдональд и Лео Волин, сын ветерана российского анархистского движения Всеволода Волина (Эйхенбаум), который даже называл одного из участников покушения на Дуррути – коммуниста Андре Париса[71].

Что касается судьбы оставшихся бойцов колонны, то она весьма серьезно отличается от приведенной Шубиным версии. Прежде всего, отмечу, что в колонну Сиприано Меры бойцов колонны Дуррути не отправляли. Более того – из Каталонии даже прибыло пополнение, а новым командиром был назначен старый товарищ Дуррути Рикардо Санс, командовавший до того частью колонны, остававшейся на Арагонском фронте. Часть же бойцов действительно вернулась в Арагон уже тогда: по словам Рикардо Санса небольшое число бойцов приняли такое решение.

В январе 1937 г. было принято согласие с милитаризацией колонны, ставшей 26-й дивизией республиканской армии. Части дивизии находились на Центральном фронте до апреля, после чего вернулись в Арагон, где воссоединились с остальными частями новоиспеченной дивизии[72].

Подводя итог разговору о крайне странном некритическом использовании архивных данных, добавлю, что есть и другой тип не вполне понятных ссылок на архивы: когда  использовали их, несмотря на то, что приводимая из них информация вполне доступна в открытых источниках. Впрочем, отсылки именно к архивам являются крайне модной манерой в современной российской исторической науке, и их использование считается, как правило, серьезным аргументом в пользу автора. При этом подчас упускается из виду тот факт, что архивные данные вполне могут содержать в себе неточную, а то вовсе откровенно недостоверную информацию[73].

Что касается примеров ссылок на архивы в тех случаях, когда их вполне можно было бы заменить ссылками на легко доступную литературу, приведу пару примеров связанных с использованием данных Ильи Эренбурга.

В частности Шубин приводит высказывания Эренбурга о том, что коллективизация в Арагоне носила стихийный характер (АВП, письмо Антонову-Овсеенко от 17 ноября 1936 г.); что крестьяне, в большинстве своем довольные новыми порядками (деревня Сесе), в условиях коллективизации стали есть больше мяса. А также его мнение о том, что в Арагоне: «Население, привыкшее к очень низкому уровню жизни, в большинстве своем не страдает от установленного режима» (АВП)[74].

Все это, безусловно, интересные свидетельства советского журналиста. Однако вопрос в том, до какой степени они являются «открытием». Чтобы прояснить этот вопрос, обратимся к «Испанским репортажам» И. Эренбурга. В частности в них мы можем найти следующие высказывания журналиста.

Вот, например, рассуждения Ильи Эренбурга, помеченные июлем 1937 г.:

«Революция отдала крестьянам землю, но пестрота экономических условий и соперничество различных политических направлений исключают возможность какой-либо общей установки. По-прежнему трудолюбиво возделывают свои сады мелкие хозяева Леванта. Каталонские крестьяне — рабасейрос — больше не платят аренды. Земли помещиков и фашистов конфискованы и переданы в ведение муниципалитетов. Кое-где местные “комитеты” заменили помещиков: они продолжают выплачивать батракам по шесть-семь песет в день. В других деревнях конфискованными землями распоряжаются действительно крестьянские общины. В третьих эти земли поделены между крестьянами. В Сиудад Либре, Гвадалахаре, Толедо, где имелись латифундии, крестьяне предпочитают обрабатывать землю сообща. Каждый из сельских кооперативов управляется на свой лад. В одном временно выплачивают всем членам заработную плату, как рабочим; в другом деньги, полученные за урожай, делятся по числу членов семьи, в третьем при распределении прибыли учитывается число рабочих дней. Я побывал в десятках сел. В одних крестьяне не нахвалятся на свое объединение, в других они ворчат — все зависит от руководителей.

Вот два больших села Ла-Манчи — Солана и Мембрилья. В Солане большой кооператив. Кто не хотел войти в него, получил надел. Члены кооператива увеличили в полтора раза посевную площадь, завели специальные культуры, выписали агронома. Село цветет. От Соланы десять километров до Мембрильи. В Мембрилье деньги уничтожены. Председатель комитета после долгих вечеров работы установил, что “каждая семья состоит из 4,52 члена”. На этом он успокоился, приказав выдавать столько-то хлеба и молока предполагаемым 4,52 члена.

В Арагоне я тоже видел две соседние деревни, не похожие одна на другую, — Сесу и Уэрто. В Сесе вместо денег талончики, установлена трудовая повинность, каждый крестьянин имеет право раз в неделю бриться, а врач должен ходить пешком за двадцать километров, чтобы лечить больных, — машину у него отобрали как предмет роскоши. В Уэрто превосходный кооператив. У каждого крестьянина теперь своя коза, начали есть мясо, обзавелись обувью, открыли читальню. Легко догадаться, что село Уэрто дало фронту втрое больше добровольцев, нежели Ceca, — людям есть что защищать.

Таких деревень, как Ceca или Мембрилья, немного. Это самые бедные, самые отсталые деревни. До революции в них хозяйничали “касики” и попы. Для огромного большинства крестьян республика — залог новой, лучшей жизни. Без поддержки крестьян республика не продержалась бы и месяца; ее армия на три четверти — крестьянская армия. В Каса-де-Кампо и в Ла-Гранха крестьянские части сражались с еще невиданным в испанской армии упорством. Всю зиму и весну крестьяне Леванта и Каталонии слали Мадриду хлеб, рис, картофель, апельсины. (…)

В трудные дни идет битва за урожай. Но испанский крестьянин оказался мудрее многих политиков и стратегов. Глядя на убранные поля, мы вправе сказать, что он выиграл эту битву»[75].

И еще:

«Крестьяне Арагона жили бедно. Среди них больше половины неграмотных. (…) Несмотря на самодурство некоторых невежественных или фанатичных заправил, крестьяне ненавидят фашистов. Революция дала им помещичьи земли, она освободила их от жандармов, от попов, от алчных и бездельных “сеньоритос”. Сколько раз я видел в нищих деревушках крестьян, которые несли кто яйцо, кто кружку козьего молока: “Бойцам на фронт”»[76].

Цитаты, конечно, весьма пространные, однако они хорошо демонстрируют то, что Эренбурга вовсе необязательно штудировать по малодоступным для широкой читательской аудитории архивам, но вполне можно найти немало интересного и в давно опубликованных его работах. Безусловно, приводимые Шубиным архивные данные и написанное в «Испанских репортажах» различается, в частности применительно к той же арагонской деревне Сесе, однако же это не отменяет того факта, что и в своих «репортажах» Эренбург вовсе не занимался исключительно оголтелой руганью в адрес коллективизации и действий анархистов, как это он делал на страницах своих воспоминаний[77].

4) В довершении разбора отдельных эпизодов приведу мнение А. Шубина относительно конгресса в Каспе и коллективизации в Арагоне, из чего прекрасно видно авторское отношение к революционным процессам, происходившим в тот момент в Испании:

«Работа коллективов Арагона координировалась Арагонским советом и Федерацией коллективов Арагона, в которую входили 24 кантональные федерации, 275 селений и 141,430 человек. Арагонский совет направлял коммунам удобрения и семена (хотя и немного). В Арагоне анархистская модель предполагала наличие экономического центра, выполняющего роль социального государства. (...)

Крестьянским и профсоюзным организациям пришлось разрешать множество противоречий и конфликтов. Во-первых, между коллективами, частниками и государственными органами, которые за пределами Арагона по инициативе коммунистов уже с октября 1936 г. вставали на сторону единоличников и кулачества (“неправомерно” экспроприированных). Во-вторых, между производителями продовольствия и структурами сбыта, вынужденными учитывать интересы не только селян, но и горожан, не говоря уже о потребностях фронта. В-третьих, между экстремистами анархо-коммунизма и крестьянской массой, стремившейся к более мягкой коллективизацией.

14-15 февраля 1937 г. в Каспе был проведен конгресс Федерации коллективов. В нем приняли участие 600 делегатов от 300 тыс. членов и 500 коллективов»[78].

Относительно конгресса в Каспе автор добавляет в сноске:

«Как мы видим, эти официальные данные различаются с цифрами, которые привел Г. Леваль. Это можно объяснять как некоторым “ростом рядов” в конце 1936-1937 гг., так и бесконтрольными “приписками”»[79].

Сходу бросается в глаза противопоставление «экстремистов анархо-коммунизма» и «крестьянской массы, стремившейся к более мягкой коллективизации». Нет, можно конечно припомнить то, что анархо-синдикалисты участвовали в деле развития коллективизации[80], однако делать из этого вывод в духе сталинистской (и либеральной) историографии[81] относительно «экстремистов анархо-коммунизма», по меньшей мере, недальновидно. Эксцессы, безусловно, имели место, однако они далеко не носили систематического характера[82]. Стоит также отметить и тот факт, что нередко милиционеры-анархо-синдикалисты вмешивались в жизнь новосозданных коллективов по той простой причине, что сталинисты всеми силами старались саботировать происходивший процесс коллективизации[83].

Замечу, что использование термина «экстремист» выглядит именно как попытка «доказать», что развитие коллективизации по анархо-коммунистической схеме могло происходить только посредством насилия над крестьянами, не желавшими следовать данным путем. Более того, стоит заметить, что использование термина «экстремизм» в условиях современных российских политических реалий выглядит, по меньшей мере неприглядно. Именно в такой связи подобные высказывания выглядят ничуть не лучше чем следующие перлы: утверждения о «дочиста ограбленном экстремистами Каспе» (Данилов, речь идет об анархо-синдикалистах), «бредом оказались их [НКТ-ФАИ] широковещательные заявления июля-августа 1936 года о быстром захвате “доблестными” анархистскими колоннами Арагона и его столицы Сарагосы» (Платошкин, о согласии лидеров анархо-синдикалистов на роспуск ЦКАМ и вхождение в Женералитат), или например весьма «научное» определения в качестве «бреда» идеи мировой революции (Телицын)[84].

Вообще говоря, подобное противопоставление «экстремистов» и «умеренных», последние из которых «адекватнее оценивали ситуацию», отдает уходящим в советскую историографию подходом противопоставления все тех же безумных «экстремистов» и «адекватной» части НКТ-ФАИ, готовой плясать под дудку КПИ и Кремля[85]. Только теперь вместо коммунистов оказываются левые социалисты из группы Ларго Кабальеро, однако в целом смысл остается примерно прежним, пусть и в заметно более смягченной (в духе вполне себе либеральной (псевдо-)«объективности») форме.

Шубин, безусловно, отрицает, что коллективизация была в целом насильственной[86], однако (традиционно для себя[87]) делает акцент на том, что имевшие место инциденты были связаны именно с попытками продавить среди трудящихся анархо-коммунистическую доктрину, в то время как те хотели идти «более мягким путем». Чего стоят только следующие пассажи: «Однако в отдельных коллективах устанавливались диктатуры пришлых радикалов» (далее цитата из Фрезера). «Рейды городских анархистов, пытавшихся форсировать коллективизацию, резко критиковались лидерами НКТ» (Хуан Пейро). «(…) республиканская милиция также вмешивалась в ситуацию в селениях Арагона, помогая не желающим жить в коллективах против анархистов-экстремистов». «Отмена денег иногда сопровождалась отъемом их у крестьян в пользу колонн милиции» (отсылка к РГВА, и вновь без уточнения того, что именно используется)[88].

В действительности тезис о противопоставлении крайне левых (анархистских) «экстремистов» и «крестьянской массы» не выдерживает серьезной проверки. Милиционеры, безусловно, участвовали в процессе коллективизации, как уже отмечалось выше, однако этот самый процесс стал набирать обороты стихийно уже с первых дней войны, и зачастую отнюдь не по инициативе анархо-синдикалистов, и носил при этом весьма радикальный характер, о чем можно найти немало свидетельств. Во многих случаях уже на первых порах происходил стихийный отказ от хождения официальной валюты, вплоть до полного отказа (реже) от введения каких бы то ни было местных денежных эквивалентов[89].

К тому же надо помнить, что А.В. Шубин делает упор на описании крестьянской коллективизации именно в Арагоне, практически не упоминая о процессе коллективизации в других регионах. И это неудивительно, учитывая один из пассажей автора относительно того, почему нельзя говорить о «насильственном характере коллективизации», т.к. «коллективы развивались и в тех регионах, где влияние анархо-синдикалистов не было доминирующим, - в Леванте и Кастилии».

Сюда же стоит отнести и статистику по количеству коллективов, приводимую Александром Владленовичем, указывающим на то, что в общей сложности было создано порядка 2,5 тыс. коллективных хозяйств, из которых порядка 800 находились под контролем не анархистов, но социалистов и коммунистов.

Относительно данных по регионам, автор приводит следующие цифры:

- Арагон: около 450 коллективов;

- Хаен: всего создано 400 коллективов.

Упоминает он и о создании коллективных хозяйств в Андалусии, Кастилии и Леванте[90].

Между тем автор мог дать и более полную картину, чтобы продемонстрировать весь размах сельской коллективизации.

В своей статье для Кропоткинских чтений 2012 г. я уже давал подробную статистику коллективов, составленную на основании данных разных авторов, потому приведу здесь лишь самые общие сведения:

- Арагон: от 306 до 481;

- Левант: 437-932;

- Кастилия: 240-664;

- Каталония: 60-480;

- Андалусия: от 147 до 941;

- Эстремадура: 30-33;

- Кантабрия: 100;

- Мурсия: 37-122.

Многие коллективы были созданы совместно активистами НКТ-ВСТ, часть – «другими организациями». Данные о количестве вовлеченного в аграрную коллективизацию населения также очень сильно разнятся: от 758 тыс. (Франк Минц) до 3 млн. (Вальтер Бернеккер, Роберт Александер)[91].

Теперь, что касается конгресса в Каспе. Дело в том, что Александр Шубин сначала пишет о том, что в коллективах Арагона проживало 141,430 человек, а далее – что на февральском конгрессе в Каспе было представлено 300 тыс. жителей региона. Из чего им делается вывод о «некотором росте» и «бесконтрольных приписках». Причем из написанного не вполне ясно, в какой же период в коллективах состояло 141 тыс. жителей Арагона. Также отмечу, для полноты картины, что на одной из страниц своей книги, оспаривая тезис советского историка Кивы Майданика о насильственной коллективизации, он упоминает о данных последнего, заимствованных у Жозе Пейратса, согласно которым в коллективы в данном регионе было «загнано» 433 тыс. человек[92].

Чтобы прояснить вопрос о размахе коллективизации в Арагоне, а также о конгрессе в Каспе,  обратимся к работам Диего Абада де Сантильяна, Гастона Леваля и Феликса Карраскера. Как можно легко выяснить, цифра 141,430 – это не количество вовлеченных в коллективизацию жителей Арагона, а количество представленных на конгрессе в Каспе семей. При этом Гастон Леваль отдельно подчеркивал, что по его подсчетам всего было представлено как раз таки 300 тыс. человек. При этом, согласно данным Абада де Сантильяна и Г. Леваля, на конгрессе присутствовали делегаты от 275 коллективов[93].

Что касается общего числа вовлеченных, в конечном счете, в процесс коллективизации жителей Арагона, то тут цифры расходятся от 300 (Бернеккер) до 433-500 тыс. (Пейратс, Леваль)[94].

Кроме того обращает на себя еще и тезис о том, что якобы де факто в Арагоне развитие шло в духе «социального государства». Это весьма любопытно смотрится по соседству со все тем же противопоставлением «экстремистов анархо-коммунизма» и крестьян, желавших «более мягкой коллективизации». Сразу вспоминаются стародавние высказывания автора относительно «анархистского социально эксперимента в Испании» применительно к синдикализации (коллективизации) на предприятиях: «Однако на практике нарушение имущественного равенства между коллективами означало возвращение анархизма от коммунистической концепции П.Кропоткина к коллективистской концепции М.Бакунина. Практики социальной революции на предприятиях, выбирая между равенством и свободой, выбрали свободу»[95]. В последней книге таких либеральных высказываний уже не встречается, однако теперь книга пестрит осаннами «социальному государству» якобы развивавшемуся благодаря происходившим революционным преобразованиям[96].

В действительности же с самого начала войны массы рабочих, и, в особенности, крестьян Испании стихийно стремились именно к реализации положений Сарагосской программа, т.е. анархо-коммунистических идей. Однако дезориентация и нескоординированность, вызванные ошибками лидеров НКТ-ФАИ, привели к тому, что постепенно радикализм в преобразованиях вытеснялся более умеренными действиями, поскольку приходилось считаться с «партнерами» по антифашистской коалиции. Это видно и из развития ситуации в Каталонии летом 1936 г., и из ситуации в Леванте осенью того же года, а также из общей ситуации на юге и в центре республиканской зоны.

При этом, что касается Арагона, то на февральском конгрессе в Каспе было принято решение об отмене товарно-денежных отношений в рамках всего региона, что имело принципиально важное значение, хотя его реализация и не была полноценной[97], а летом-осенью 1937 г. в жизнь коллективов к тому же вмешались силы нескольких республиканских дивизий, которые попытались уничтожить революционные преобразования в целом.

В завершении хочется обратить внимание, на чем был сделан упор автором при написании им раздела, посвященного вопросам аграрной коллективизации. Основной массив ссылок приходится на данные из российских архивов: АВП – 32 отсылки, РГВА – 11 и РГАСПИ – 2. Т.е. всего – 45 отсылок. В принципе – это меньше половины ссылок, однако если смотреть по остальным источникам информации, то в своем большинстве это по 1-3 ссылки на книгу, больше только при использовании работ Гастона Леваль – 8 отсылок, Аугустина Сухи – 10, и Рональда Фрезера – 16.

Все это смотрится особенно интересно на фоне почти полного отсутствия здесь и в книге в целом указаний на то, на что же конкретно ссылается, либо что же цитирует автор из архивных материалов, а также с учетом явных ляпов при использовании книги того же Леваля, когда речь заходит о конгрессе в Каспе. Что же касается Фрезера, то его книгу «Кровь Испании» Александр Шубин традиционно использует во многом для того чтобы показать минусы и проблемы коллективизации. Разве что небольшая книжка (вернее будет сказать – брошюра) Аугустина Сухи использована, что называется, «по делу», т.е. из нее заимствована, в том числе собранная немецким анархо-синдикалистом информация о жизни коллективов.

При этом совершенно не использованными оказались исследования таких авторов как Бёрнет Боллотен, Вальтер Бернеккер, Роберт Александер, Франк Минц, Сэм Долгофф, Жозе Пейратс[98], а основной массив информации того же Гастона Леваля почти проигнорирован. Между тем, в работах этих и других авторов, таких как Джером Минц[99], содержится огромное количество важнейших подробностей о происходившей революции.

5) Заканчивая данный небольшой разбор отдельных, зато при этом весьма показательных эпизодов книги А.В. Шубина «Великая испанская революция», отмечу, что автором оказались неучтены многие важные работы, использование которых представляется крайне желательным при написании столь массивного обобщенного исследования о гражданской войне в Испании.

Так, например, неиспользованными оказались разного рода книги таких авторов как Мюррей Букчин, Вальтер Бернеккер, Роберт Александер, Франк Минц, Энтони Бивор, Аугустин Сухи, Джером Минц, Сэм Долгофф, Марта Акельберг, Мэри Нэш, Кастельс Дуран, Пол Престон (использована только биография Франко), Мигель Аморос, Агустин Гильямон, Крис Элам, Антонио Бар, Джеральд Бреннан, Феликс Карраскер, Эдуардо де Гусман, Хосе Диас, Идальго де Сиснерос, Николай Кузнецов, Рикардо Санс, исследование Абеля Паса о «Железной колонне» и ряда других[100].

При этом реальная ценность многих использованных архивных данных выглядит сомнительной, либо полностью под вопросом в связи с их недостоверностью. Вместе с тем, даже указанная литература подчас выглядит не изученной должным образом: в частности, речь идет о книгах Жозе Пейратса, Абада де Сантильяна, Хелен Грехэм, Гарсиа Оливера, Гомеса Касаса и Гастона Леваля.

Подводя итог разбору книги А. Шубина об испанской революции, хочется отметить, что похвала автору на страницах «Свободной мысли», высказанная Олегом Ауровым, выглядит скорее неуместно. Среди прочего, рецензент пишет, что «Уважение к простому человеку, эта неотъемлемая черта великой русской культуры, выступает здесь в качестве универсального мерила оценки как людей, так и событий»[101]. Между тем этого-то как раз в книге и незаметно. Изложить действительную историю реальной народной революции А.В. Шубину так и не удалось, причем, насколько можно судить, далеко не в последнюю очередь по идеологическим причинам: подлинная история испанской революции 1936-39 гг. не укладывается в Прокрустово ложе авторской концепции. Телега вновь оказалась впереди лошади. А в России так и не появилось толкового исследования одного из ключевых событий новейшей истории. 

 

---

 

Некоторые авторские уточняющие дополнения от июля 2016 года:

Данная рецензия на книгу российского историка Александра Владленовича Шубина «Великая испанская революция» (2012, реально вышла в конце 2011 года, почему у меня и указан был именно этот год в примечаниях) была мною написана в первой половине 2013 г. За прошедшие с того момента более чем три года у меня накопилось немало новой информации по истории Испанской гражданской войны и революции 1936-39 гг., в связи с чем рецензия требует некоторой корректировки. Так, например, «Федерация анархистов Иберии» должна переводиться как «Иберийская анархистская федерация» (от исп. Federación Anarquista Ibérica).

Что касается упоминаемого документа из Российского государственного военного архива (РГВА) за подписью «Сида», в которой в резких словах критикуется «Железная колонна», то, которую тот называет «форменной бандой», то, если мы обратимся к собственно документу, то увидим, что причинно для такого рода высказываний было, главным образом, посещение им собрание колонны, на которой обсуждался вопрос ее милитаризации, и преобладало резко отрицательное к этому отношение. Также причиной резкого возмущения «Сида» являлось осознание невозможности оказания политического влияния на членскую базу колонны в манипуляторских целях (Из письма тов. Сид о политической обстановке в Каталонии [скорее всего март 1937 – прим. А.Ф.] // РГВА. Ф.35082. Оп.1. Д.338. Л.3-6).

Относительно изложения битвы за Мадрид стоит добавить, что на сегодняшний день опубликованы две, несколько стилистически отличающиеся версии записки Антонова-Овсеенко, на вариант которой, хранящийся в Архиве внешней политики Российской Федерации (АВП РФ, а не просто «АВП», их два, есть еще Архив внешней политики Российской империи, АВП РИ) во многом и ссылается Александр Владленович. Так вот, как показывает знакомство с обеими опубликованными версиями (Донесение генерального консула СССР в Барселоне В. Антонова-Овсеенко в Москву по военным вопросам (18 ноября 1936 г.) // Рыбалкин Ю.Е. Сталин и Испания. М., 2016. С.191-195. (док. №1); Записка В. Антонова-Овсеенко (18 ноября 1936 г.) // Вестник Архива Президента Российской Федерации. СССР и гражданская война в Испании: 1936-1939: [документы] – М.: Архив Президента Российской Федерации, 2013. С.139-141. (док.№146)), они серьезно отличаются от их изложения в книге «Великая испанская революция».

Относительно моего утверждения, «что до сентября месяца [1936 г.] это были две отдельные колонны: колонна Сиприано Меры и колонна дель Росаля, после чего колонны были объеденены», то тут требуется некоторое уточнение. Так, в преамбуле к переизданию мемуаров Сеприано Меры 2011 г. сказано, что колонны Сиприано Меры и Франсиско дель Росаля были объединены в середине августа 1936 г. (Olaya Morales F. Preámbulo // Mera C. Guerra, exilio y cárcel de un anarcosindicalista. 2 ed. – Madrid: LaMalatesta - Solidaridad Obrera, 2011. P.18)

Добавлю, также, что упоминаемое письмо Ильи Эренберуга Антонову-Овсеенко от 17 ноября 1936 г. на самом деле было давно опубликовано, и ознакомится с ним может любой желающий: Эренбург И. Письма разных лет // Вопросы литературы. 1973. №9. С.214-215. При этом необходимо также добавить, что в собрании писем Эренбурга (Эренбург И.Г. Письма. 1908-1967. В 2-х томах. Т.2. 1931-1967. «На цоколе историй…». – М.: Аграф, 2004) интересующая нас часть письма (приложение) отсутствует. Поэтому в принципе не вполне понятно, зачем нужно было использовать в данном случае архивный вариант письма. Теперь, что касается конгресса Федерации коллективов в Каспе 14-15 февраля. Дело в том, что как показывает более детальное изучение данного вопроса, история с данными конгресса весьма запутанная. Так, с одной стороны мы может обратиться к официальным документам, в которых значится, что на данный конгресс собрались 456 делегатов от 275 коллективов, представлявших 141,430 членов (Actas del Primer Congreso Extraordinario de Colectividades celebrado en caspe los dias 14 y 15 de Febrero de 1937 // Díez Torre A.R. Trabajan para la eternidad. Colectividades de trabajo y ayuda mutua durante la Guerra Civil en Aragón. – Madrid: , 2009. P.354. (doc. №30)). Ранее я использовал, главным образом, данные Абада де Сантильяна (наст. Синесио Гарсиа Дельгадо), писавшего, что 141,430 – это было именно «семьи» (Abad de Santillan D. Por que perdimos la Guerra. Una contribucion a la historia de la tragedia espanola. - S.l.: Ediciones HL, 2006. P.71-72.). Однако, как показывает в своем исследовании Давид Вела Севилья (Vela Sevilla D. ¿Economia de guerra o revolucion social? Las colectividades agrarias libertarias durante la Guerra Civil en Aragon, 1936-1938. Trabajo Fin de Máster. – Zaragoza: s.n., 2013) эти данные противоречивы и некорректны, т.к. в некоторых случаях делегаты представляли «актив», в некоторых – семьи, что в итоге делает невозможным установить точно, сколько же все-таки участников процесса коллективизации в Арагоне было представлено на конгрессе в Каспе.

Что касается приснопамятной ссылки в рассматриваемой работе на книгу за подписью «Santillan P.», то видимо такая подпись все же стала результатом досадной опечатки (в опубликованной в Сети Интернет «авторской версии» текста выходные данные исправлены – Шубин А.В. Великая Испанская революция [Авторский текст]. [URL: flibusta.is/b/309311/read]), что, впрочем, не отменяет других ляпов с использованием данной книги.