Исследователь РПЦ Николай Митрохин в интервью сайту PublicPost.ru рассказал, почему церкви хорошо жилось при Ельцине, что она позаимствовала у Муссолини, почему ополчилась на геев и с каких пор "русский" означает "православный".

— Государственная дума только что приняла поправки в Уголовный кодекс, защищающие чувства верующих — никто не скрывает, что речь идет прежде всего о православных. За оскорбление этих чувств теперь можно получить до трех лет колонии. Лет десять назад дела РПЦ касались по большей части верующих, а сейчас она — везде. Как это получилось?

Главная причина в следующем: российская власть не ощущает ни твердой общественной поддержки, ни поддержки со стороны институтов. После "оранжевой революции" в 2004 году на Украине в России государство стало существенно энергичнее поддерживать институты, которые однозначно демонстрировали свою лояльность и готовность к защите режима. И оказалось, что таких институтов на самом деле довольно мало.

Государство попыталось создать псевдоинституты вроде Общественной палаты, молодежных движений. В остальном государство могло рассчитывать только на всякие пенсионерские и воинские союзы, спортсменов, которые всегда демонстрируют лояльность власти в обмен на решение своих проблем, и на церковь, которая, во-первых, всегда заявляла о своей лояльности и поддержке государственнических идей, а во-вторых, пыталась внушить государству, что она — общероссийская организация, которая имеет влияние на 80 процентов населения страны.

— А она имеет это влияние?

На 80 процентов населения страны она влияния не имеет. В ходе социологических исследований порядка 60-80 процентов опрошенных заявляют о том, что они православные. Цифры эти очень неточные — например, по данным "Левада-центра", в пиковом 2009 году православными в течение года себя называли и 67%, и 80% респондентов, а двумя годами раньше — 56%. С точки зрения социологов религии, это мало о чем говорит: это не значит, что люди ходят в церковь, слушают патриарха, и уж совершенно не гарантирует, что они будут голосовать так, как скажет патриарх. Власть понимает, конечно, что ее надувают, но работать-то не с кем, искренней поддержки очень мало.

— Получается, что государство буквально попросило церковь усилиться?

Я бы сказал, что здесь встречное движение. С одной стороны, церковь хочет господдержки. Есть идея, что государство должно выделить специальный телеканал для церкви. Разумеется, при этом не проговаривалось, но подразумевалось, что оно же должно его финансово поддержать. Еще в начале 2000-х годов будущим патриархом Кириллом были сформулированы идеи, что государство должно собирать общецерковный налог, что надо ввести "Закон божий", "Основы православной культуры" распространить на всех школьников, надо согласовывать с церковью программы по биологии и естественным наукам. У государства, соответственно, есть свои пожелания к церкви, которые состоят в том, чтобы церковь всегда и везде выражала поддержку и агитировала за Путина, а не против.

— А чего хочет сама церковь? Ей влияние и деньги нужны для чего?

Там много различных задач. Например, внедрение "Основ православной культуры" в школах нужно для того, чтобы привлечь в церковь новое поколение верующих. Детей всегда стараются воспитать в нужном кому-нибудь духе.

— О каком именно прихожанине мечтает РПЦ? Консервативном?

Это с какой стороны посмотреть. В последние восемь лет инициатива в церкви перешла в руки "прогрессистов". Предпосылки этого начали складываться еще до прихода Кирилла. Дело в том, что в церкви примерно в середине 2000-х годов принципиально сменился состав верующих. С одной стороны, умерли те бабки, которые составляли консервативное большинство внутри церкви в 1990-е годы, и сейчас колоссальная проблема церкви — пустота сельских приходов. Раньше сельские приходы были основными, их было не только много, но и основной состав верующих был на них. В течение 2000-х численность верующих на сельских приходах годов сократилась в 4-5 раз.

— Это данные церкви?

Нет, официально такие сведения церковью не оглашались. Это данные полевых исследований, и это видно, например, из интервью со священниками, которые печатаются в православных газетах.

Священники описывают ситуацию на своих приходах примерно так: у нас еще в конце 1990-х годов ходило на службы 50-70 человек, а сейчас от них осталось 5-10. Зато произошло увеличение количества верующих в городах. Оно не очень сильное, но рост есть. И главное, состав верующих в городах тоже сменился. В 90-е годы это были те же сельские бабки, которые перебрались в 1950-1970-е годы в города, а сейчас это в основном женщины после 45-ти со средним техническим образованием. Условно говоря, бухгалтерши, продавщицы. Это повысило средний интеллектуальный запрос, потому что бабкам вообще ничего не надо было, а этим уже нужен какой-то разговор.

Одновременно произошла смена священников внутри церкви. Раньше большинством, особенно на административных позициях, были консервативные священники, рукоположенные еще в советское время, которые предпочитали не вылезать за церковную ограду, а сейчас административные посты повсеместно получили священники в возрасте между 35 и 47 годами, которые пришли в церковь в эпоху перестройки. И у них совершенно другой взгляд на мир, более молодой, более открытый, у них больше опыта жизни в современном обществе.

— Основными лицами церкви в общественном пространстве сейчас стали такие радикальные священники, как Всеволод Чаплин и Дмитрий Смирнов. Умеренного консерватора Андрея Кураева совершенно оттеснили на периферию, а либералов типа Алексея Уминского слушают три с половиной интеллигента. И это, конечно, никакое не прогрессистское лицо церкви, а нечто прямо противоположное.

За исключением Дмитрия Смирнова, который, тем не менее, московский интеллигент, выросший в классической диссидентской среде, это самая молодая и прогрессивная часть церкви. Другие люди, типа отцов Александра Борисова, Алексея Уминского, не представляют вообще никого, кроме двух-трех "интеллигентских" приходов в Москве. Ну, еще есть пара таких приходов в Питере и суммарно три десятка в провинции. Так что Всеволод Чаплин как раз типичный представитель этой самой "молодой церкви", человек, участвовавший в конце 1980-х в православно-"неформальной" деятельности, член клуба "Экумена". Это бывшие хиппи, анархисты, участники других "неформальных" групп, которые за 1990-е годы пришли в церковь, сделали священническую карьеру и теперь составляют максимально прогрессивную часть церкви. Во всяком случае, эти люди говорят о том, что надо привлекать молодежь, соответствовать реалиям нового века. С политической точки зрения они больше всего напоминают молодежные полуфашистские организации 1920-1930-х годов — они ориентируются на опыт русского христианского движения в Европе того времени, который как раз и был модернизационным проектом для русского православия.

— Это какого рода модернизация?

Это "консервативная модернизация" в духе Бенито Муссолини. Ее русский аналог — Народно-Трудовой союз российских солидаристов, Русское студенческое христианское движение. Это идеи Ивана Ильина, которые популярны у Путина и в церковных кругах: сильный национальный лидер, корпоративное государство, где церковь имеет большое влияние и где есть место всем, кто готов разделять определенные позиции, в частности выступать за сохранение традиционалистской модели семьи.

— Комитет Госдумы по делам семьи недавно представил семейную концепцию, которая почти дословно совпадает с разными программными документами РПЦ — там предлагается модель семьи не столько традиционная, сколько архаичная. Это уже не нуклеарная семья (супружеская пара с детьми), а большая семья с кучей детей, бабушками и дедушками.

Обратите внимание, что в преамбуле этого документа говорится про род. Это вообще уникальный случай, что в документах обосновывается необходимость возрождения некого рода, который связан с племенем и так далее. Большой род, большая семья, неизменность традиций в течение тысячелетий — это все идеи, идущие из классического фашизма — не гитлеровского нацизма, а именно классического фашизма муссолиниевского типа — переданные через русские эмигрантские круги 20-30-х годов и нашедшие себе благодарных читателей, вот этих самых мальчиков-неформалов, в 1980-е годы. Для русских националистов, которые имеют "контрольный пакет акций" в РПЦ, это вполне органичные идеи.

— Как "контрольный пакет" перешел к русским националистам?

РПЦ с момента ее образования в нынешнем виде, то есть в 1944-1945 годах, была под контролем убежденных русских националистов. Патриарх Алексий I был председателем Тульского отделения "Союза русского народа", многие из епископов и священников, которых он привлек на раннем этапе, в конце 1940-х годов, были бывшими заметными участниками черносотенных организаций. С тех пор доминирующая внутри церкви черносотенная концепция никогда публично не выражалась, но всегда подспудно существовала. И особо много идейных русских националистов пришло в церковь после красно-коричневого путча 1993 года.

— Именно в этот момент слова "русский" и "православный" стали делаться синонимами?

Публичная ассоциация между "русский" и "православный" началась в 1990-е годы. Сначала это было в националистической прессе, типа газет "День", "Завтра", и постепенно это сложилось как общее мнение, скажем там, всех народно-патриотических сил. В дальнейшем эту ассоциацию начала использовать часть государственной прессы, особенно в эпоху Путина. Но это отчасти и вина социологов, которые своими вопросами типа "к кому вы себя относите?" начали "подтверждать" цифрами это мнение.

— Социологи — это имеется в виду большие организации, типа "Левада-центра", ФОМ, ВЦИОМ?

Да. Вся их опросная деятельность идет из установок Валентины Чесноковой, которая была в 1970-е годы в узком кружке московских социологов вместе с Юрием Левадой и Борисом Грушиным, переводила Парсонса, который был ключевым авторитетом для этого круга, и одновременно была такой традиционно-православной. В результате ей отдали религиозную тему, и она сформулировала принцип опроса, которым теперь пользуются все крупные фонды.

Вопрос людям ставится так: кем вы себя считаете — православным, мусульманином, буддистом, протестантом? Хотя, на самом деле, если человек назвал себя православным, это ничего не значит, потому что православные — это и старообрядцы, и последователи других православных групп, существующих в России. Но самое главное — никто не спрашивал, ходит ли человек в церковь. Так что идея "русский — значит православный", с одной стороны, продвигалась националистическими, а потом государственными медиа, а с другой — социологи начали это подтверждать. Вот и получилось, что если человек не считает себя сторонником какой-то другой конфессии или убежденным атеистом, то он называет себя православным.

— Так в советское время все, кто не причислял себя сам или не был принудительно причислен к какому-нибудь национальному меньшинству, по умолчанию оказывались русскими.

Да. При этом посещаемость церквей в России остается примерно на одном и том же уровне. Хотя бы два раза в месяц, как показали исследования середины 2000-х годов, на воскресную службу приходят примерно полпроцента населения. Столько же людей регулярно участвуют в России в исламских и в протестантских практиках.

— То есть активных протестантов и активных православных в России поровну?

Протестантизм в России исследован очень слабо. По отдельным группам есть хорошие исследования, но нет ни одного исследователя, который занимался бы сетью протестантских групп в целом. Нет и достоверной государственной статистики по этим организациям. Но я могу однозначно утверждать, судя по исследованиям в регионах, что даже в центральной России протестантские группы и такие группы, как Свидетели Иеговы, представлены суммарно не меньше, чем православные.

— Какие группы входят в эту сеть?

Сейчас самые популярные в России группы — баптисты и пятидесятники. Есть харизматы, лютеране, широко представлена новоапостольская церковь, адвентисты седьмого дня. Если забраться в русскую провинцию, то в селах или деревнях может совершенно спокойно не быть никакого православного прихода, но зато будет протестантская группа или группа Свидетелей Иеговы. Или обе вместе. Причем это даже в таких относительно православных регионах, как центральная Россия.

Я, например, проводил исследование в 2004 году в Тульской области, и там в областном центре было порядка 400 православных, которые регулярно ходили в церковь, и суммарно порядка 2-2,5 тысяч протестантов. По области отдельные сельские протестантские общины составляли до 30 процентов населения. В одном райцентре Орловской области, где я был в прошлом году, целая группа руководителей города и их жены — адвентисты седьмого дня. В российской провинции, если немножко покопаться, мы увидим протестантские общины в каждом населенном пункте, где живет хотя бы 500-1000 человек. А в Дальневосточном федеральном округе по числу зарегистрированных общин они намного опережают православных. Протестанты, поскольку это непьющие, рациональные люди, начали естественным образом занимать административные посты на местном уровне. Это явление пока еще малоизученное, и понятно, что протестанты, занимающие какие-то должности, стараются это не афишировать.

— Еще совсем недавно церковь активно боролась с сектами и христианскими конфессиями, которые она причисляла к сектам, а сейчас эта борьба как-то сошла на нет.

Главное, что заботит церковь сейчас, это вопрос ювенальной юстиции. Мне это и рядовые священники говорили, и прихожане, и это одна из вещей, обозначенных в семейной концепции комитета Госдумы. В семейной концепции, помимо прочего, прописана идея поддержки православных детских домов, передача детей в монастыри и прочее — это все такие розовые мечты, и на практике таких успешных православных социальных проектов на всю Россию, я думаю, в пределах пяти десятков. Степень их выживаемости — тоже открытый и неисследованный вопрос. Отдавать детей в руки церкви я считаю крайне опасном делом. Ювенальная юстиция понимается в церкви предельно просто — что православным запретят бить своих детей. И что если они продолжат это делать, то у них их отберут.

— То есть дети воспринимаются, по сути, не как субъект права, а как объект собственности.

Да. В концепции написано, что надо четко зафиксировать, что такое насилие над детьми. Это значит, что если детей бьют, но не убивают, это не должно классифицироваться как насилие. Кроме того, детей под православной опекой, в том числе в монастырях, нередко плохо кормят, если не морят голодом. Это опять же отражено в концепции: что недостаток материального обеспечения и жилищные условия не могут быть основанием для отъема детей. Это связано с тем, что детей заставляют в монастырях соблюдать те же посты, что и взрослых, активно используют на тяжелых физических работах. Как благословят, то и будут делать, — кирпичи таскать от рассвета до заката, грядку целый день полоть под палящим солнцем.

— А сколько детей в монастырях находятся?

Этого никто не знает. Органы соцопеки туда не пускают.

— А как они туда попадают? Это сироты или дети, у которых есть родители?

Есть несколько монастырей, которые я видел, где живут по 30, 40, 50 детей, и они там разного происхождения. В основном это дети из действительно малообеспеченных или неблагополучных семей, которых туда просто отдают. То есть им в семьях, возможно, было еще хуже. Но есть очень странные примеры: так называемые православные семьи, типа священник с женой, которые набирают по 50 или даже больше человек приемных детей. Как их всех реально обеспечить своим вниманием и заботой, не говоря уж о питании и одежде, воспитании и образовании? На мой взгляд, невозможно. Никаких убедительных свидетельств успехов этих православных экспериментов нет. Поэтому я считаю, что с ними надо заканчивать. Самое интересное в тексте концепции — что она написана именно про семейных священников с большим количеством детей.

— Они служат моделью для подражания?

Если из концепции вычеркнуть все, что связано с церковью, вычеркнуть отдельные лоббистские инициативы типа программы "Детская игрушка", программы создания семейных детских парков, программы поддержки СМИ, которые пишут о семейных ценностях, и оставить основу, то бросается в глаза, что концепция носит сильный социал-демократический характер. Ее авторы явно знают что-то про скандинавские и немецкие системы семейной поддержки.

— В каких моментах?

Оплата труда матери, которая ухаживает за детьми, зачисление этого как отдельной работы в трудовой стаж — это все вещи, которые были приняты в Северной и частично Центральной Европе в 1980-1990-е годы под влиянием социал-демократов.

Другой вопрос — от чего отказываются авторы концепции. А отказываются они от всей модели социального контроля, который связан в Европе с финансированием семейного воспитания. То есть они берут из европейской модели только оплату семейных усилий по воспитанию, но все европейские программы по контролю за расходованием, включая ювенальную юстицию, они выкидывают. Это общий подход РПЦ к получению государственных денег. Вы нам давайте и побольше, но не смейте контролировать, как мы их потратим. (...) 

— Как получилось, что вопросы семейного устройства и сексуальной морали стали для церкви центральными? Однополые отношения, например, еще несколько лет назад никого особо не интересовали, а сейчас такое ощущение, что они — главная угроза церкви, государству и русскому народу.

Россия быстрыми темпами наверстывает в плане социальных структур и практик то, что она пропустила в советский период. То, что в Европе происходило в 1970-1980-е годы с точки зрения признания прав ЛГБТ-сообщества, в России происходит сейчас, и это вызывает такое же сопротивление консервативной части общества.

С моей точки зрения, ключевая история, почему эта тема начала раскручиваться — это идея провести в Москве гей-парад. Я провел больше 30 интервью с епископами, а церковь — это епископы. Я спрашивал, что их беспокоит, интересовался, как и о чем они вообще думают. Они в большинстве из рабочих семей, с 8 классами образования. Это очень простые люди, и информацию о жизни они берут либо из телевизора, либо из желтых газет, которые к ним попадают. Для них совершенно не важны геи, которые не попадаются им на глаза.

В России проходили гей-парады, на которые не было такой острой реакции, либо где епархия принимала участие в своеобразной форме. В 2005 году был парад гей-клубов по Екатеринбургу, после чего епархия собрала священников, выстроилась в колонну и прошла вслед за колонной геев, как бы освящая улицы Екатеринбурга после их осквернения, то есть де-факто приняла участие в гей-параде. В Питере проводились гей-парады, и их епархия не замечала. Правда, ситуация в России принципиально меняется, когда что-то такое происходит в Москве. Вот если на главной улице Москвы пройдет гей-парад, то дальше в регионах, не во всех, но во многих, будет так: окей, в Москве прошел гей-парад, значит и у нас можно. Даже если этот гей-парад первый раз соберет 30 человек, и против него будут стоять несколько тысяч противников, но если это пройдет под охраной властей, это будет означать легализацию гей-парадов и геев как общественной группы в масштабах всей России.

— И все-таки почему РПЦ так болезненно реагирует на эту тему? Католиков если что и беспокоит, так это однополые браки, а у западных протестантов попадаются открытые геи даже среди пасторов.

В РПЦ тоже много геев, много геев приходит на службы, много геев среди священников, в епископате и монашестве РПЦ.

— Но это только догадки — официально этого никто не говорит.

Количество гей-скандалов внутри епископата и монашества таково, что, возможно, гомофобская позиция церкви — это отражение внутренней коллективной травмы самой церкви. Ей трудно объяснить, в том числе самой себе, как это получается, что множество клириков — геи, и более того, часть из них активно развлекается с детьми. Чтобы не быть голословным, могу сказать, что два года назад был посажен за педофилию сотрудник Костромской епархии, игумен. До этого православные газеты обвиняли в педофилии высокопоставленного сотрудника Нижегородской епархии протоиерея Валентина Сазанова. Был арестован и осужден, а потом освобожден по амнистии настоятель челябинского храма во имя иконы Богородицы "Нечаянная радость" игумен Севастиан. В общем, таких историй, даже уже с судебными прецедентами и публикациями в прессе, достаточно.

— Церковь как-то этому противодействует?

Пару лет назад получил награду от патриарха бывший екатеринбургский епископ Никон (Миронов), ставший героем самого известного гей-скандала.

— Это в его епархии ходили крестным ходом за гей-парадом?

Да, но уже при другом епископе. Там вообще смешные люди.

Никон придумал организовывать "Дмитриев день" — типа, есть женские конкурсы красоты, это неправильно, надо продвигать среди юношей "традиционную мужскую культуру". И епархия ежегодно организовывала соревнования по бодибилдингу, дракам стенка на стенку, игре на гуслях и прочим мужским видам спорта. Все это, конечно, очень странно выглядело.

Этот самый Никон (Миронов) на последнем заседании Священного Синода на прошлой неделе назначен снова епископом. То есть он ушел по болезни, находился в монастыре, потом возглавлял приход в Москве, а сейчас вот стал викарным епископом, но уже в Пермской епархии. Можно вспомнить и московских "хоругвеносцев", бородатых мужиков в черном и кожаном, также награжденных патриаршими наградами, которые в прошлом году вывесили на заборе плакаты с гей-порно и расстреливали их из арбалетов. Ну, и так далее. То есть активная борьба с гомосексуальностью — это попытка преодолеть самих себя, ничего не меняя в себе. Либо способ отмазаться от неизбежного разоблачения. Я думаю, что Россию ожидают такие же откровения, как Штатах в 2010-2011 годах, когда значительное количество католического епископата и духовенства были разоблачены как педофилы.

— Вы упомянули церковный налог. Это действительно обсуждаемый вопрос?

Да, Кирилл несколько раз выступил по этому поводу. Идея эта немецкая, и Кирилл, который хорошо знаком с Германией, пытался ее продвинуть в России: надо, чтобы все граждане платили налог, кто не хочет, тот откажется. Но подразумевалось, что по умолчанию многие будут платить. После нескольких таких выступлений было довольно жесткое заявление министра по налогам и сборам, что такого не будет. Вообще, для церкви лучшие времена были при Ельцине, хотя сейчас официальные церковные представители их осуждают. При Ельцине церковь получила по максимуму из того, что было возможно.

— А сейчас откуда у церкви деньги?

Основная часть церковных финансов — это доходы от свечей. Свечи изготавливаются из парафина, который является остаточным продуктом от переработки нефти, это стоит копейки, производство свечей стоит копейки, продается уже за полновесные рубли. Там несколько тысяч процентов дохода с каждой проданной свечки. Это порядка 70 процентов церковного бюджета. Остальное складывается из доходов от треб, то есть служб, которые выполняются внутри храма, поминальные записки, молебны разные и прочее, и продажи всяких товаров в церковной лавке. Средства на реконструкцию храмов или строительство новых церковь получает от спонсоров — сейчас в основном от государственных или связанных с государством. Доходы церкви очень невелики. Я думаю, что это сопоставимо с бюджетом Российского футбольного союза.

— Вопреки распространенному мнению, церковь — организация бедная? О каких суммах вообще речь идет?

Она небогатая. Государство предотвратило опасность, которая была в начале 2000-х годов, что церковь превратится во внутрироссийский офшор. А так доход, может быть, несколько сотен миллионов долларов в год, может быть, миллиард — это на 19 тысяч номинально существующих приходов. Другой вопрос, что священники, епископы ездят на дорогих автомобилях. Эти автомобили иногда покупаются вскладчину с приходов, иногда дарятся большим спонсором.

— Кто эти спонсоры, что ими движет?

В самом невинном варианте это люди, которые строят храмы, особенно на крупных предприятиях, потому что это социальный объект. На металлургическом заводе, на въезде, построили красивую церковь, а у нас нет? Это была распространенная фишка в 1990-е годы. Сейчас осталось три основных мотива.

Один мотив — просто похвалиться богатством перед земляками. Условно говоря, я или мои родители родились в таком-то селе, надо это как-то отметить, ну, давайте я церковь построю. Мне рассказывали, что есть деревни, где по 2-3 подобных церкви построено, в которые, естественно, никто не ходит, они просто стоят под замком.

Второй мотив — что-то где-то строится по просьбе церковного начальства. Условно говоря, епископ приходит к губернатору или к мэру города и говорит: у нас в таком-то районе много верующих, им неудобно ездить, выборы впереди, не хотите ли вы построить там церковь? Мэр звонит хозяину рынка и говорит: в этом месяце ты мне не переводишь на Кипр, а церковь построишь. Вот строят фундамент церкви, после чего до следующих выборов ничего дальше не делается. К следующим выборам строятся стены. И иногда такими темпами — лет за 10-12 — церковь достраивается.

Третий, возможно, самый распространенный вариант — к чиновнику заходит очередной посетитель решать вопрос, а тот говорит: знаете, вы не суйте в конверте, у нас теперь новый вице-губернатор по вопросам безопасности, зверь-зверем, но я вот тут задумал церковь в своем родном селе построить. Ну, и начинается строительство этой церкви в родном селе. Стоимость работ для каждого храма индивидуальная, никаких общих нормативов не существует, зато для храма существует масса отдельных видов работ, не только стены и купол, но и отделка, украшение, подведение дороги, ограда и прочее. Перечислить по всем этим поводам строительной фирме или приходу, если там "понимающий" священник, можно много, и какая-то часть из этого пойдет на возведение храма.

— То есть строительство церквей — это способ перекачки коррупционных денег?

Да. Причем, насколько я могу судить, очень распространенный.

— Вы не допускаете, что очень религиозный человек идет и строит храм, потому что считает, что это хорошо и правильно?

Такие есть, но их очень мало. И где там религиозность, а где тщеславие — не всегда понятно. Есть энтузиасты, но, как правило, православные энтузиасты — люди бедные. Если бы была какая-то более-менее значимая масса православных бизнесменов, то эти бизнесмены, как это принято в российской истории, становились бы ктиторами храмов, председателями приходских советов. Храмы бы развивались, туда бы кроме них еще какие-то люди ходили, и в результате формировалась бы сильная община верующих.

— Это кажется логичным. Почему бы не тратиться на какую-то работу или построить богодельню, которых, в отличие от храмов, очень мало.

Их мало, потому что люди тратят некую фиксированную сумму на храм, и все. Много незавершенки храмовой стоит — денег не хватило. А если ты заводишь богадельню, там люди постоянно работают, за свет надо платить, то есть надо создавать какой-то эндаумент. К этому никто не готов.

— Каковы перспективы нынешнего церковно-государственного альянса? Что реально может быть принято и сделано? Насколько у этого может быть большая народная поддержка? И как может развиваться ситуация?

Ситуация такая. Путин, в принципе, не религиозный человек, и он не склонен разбрасываться ресурсами просто так. При нем церковь получила гораздо меньше, чем при Ельцине. Притом внешне, на уровне телевизора или на уровне публичной риторики, вроде бы ей оказывались большие знаки уважения. Церковь не будет с этим спорить, потому что лучше получать знаки уважения, чем вообще ничего или, тем более, испытывать прямое государственное давление. А Путин может и придавить, взять церковь за какое-нибудь нежное место, чтобы она делала все то же самое, но уже под принуждением.

Был хороший момент для церкви при Медведеве, что связано даже не столько с его собственной позицией, сколько с позицией его жены. При Медведеве церковь получила продвижение в школьном образовании (когда в сильно ослабленном виде, по выбору учащихся, но тем не менее массово были введены ОПК, это не то, что церкви хотелось, но это больше, чем ничего) и в армии (институт военных священников, эксперимент был с треском провален).

После возвращения Путина ничего ощутимого церковь пока не получила. Есть православная пропаганда по телевизору. Есть антигейский закон, имеющий поддержку со стороны администрации президента, поскольку отвлекает население от реальных проблем. При этом раздражение населения против церкви быстро растет. Городская публика, до сих пор довольно благожелательная к церкви — то есть в церковь не ходим, но хорошо, когда где-то блестят золотые купола, иногда можно даже зайти в церковь, поставить свечечку и сразу выйти — все более жестко занимает позицию антицерковную. В случае смены политического климата это может привести церковь к большим неприятным последствиям. В прошлом году в Орловской епархии священники меня спрашивали: "Что будет с нами после революции?" То есть они проводят прямые аналогии с 1917 годом. Я абсолютно уверен, что до принудительного закрытия храмов дело не дойдет, но возможна маргинализация церкви, если победители сократят на 90 процентов ее присутствие в государственных медиа, свернут внедрение ОПК или, например, заставят церковь платить налоги.

"PUBLICPOST", 12 июня 2013 г.

http://ijkl.ru/a472