Мы перепечатываем статью австрийского исследователя Х. Азенбаума, несмотря на расхождения с содержащимися в ней оценками "советского опыта", "реформаторского коммунизма" и "государственного социализма" в "Советском Союзе". Несмотря на иную точку зрения по этим вопросам, мы считаем исследование самоуправленческих идей и дискуссий периода "Перестройки" заслуживающим несомненного интереса.

История Перестройки, в ходе которой новый советский лидер Михаил Горбачев начал программу реформ, нацеленную на обновление социалистической системы, а затем утратил контроль на процессом, приведшим в конечном счете к гибели СССР в 1991 г., хорошо известна. Такая версия событий была выдвинута либеральными историками, ретроспективно провозгласившими "конец истории" (1) и представившими эту историю под специфическим углом зрения.

Парадигма "провалившегося социалистического эксперимента" сфокусирована на сильном лидере и его действиях, результируясь в повествовании об индивиде, который оказался перед историческим выбором.

Предлагаемое исследование акцентирует внимание на обществе и идеях. Как следствие, главным становится вопрос "Что думало общество?", а не "Что делал лидер?". Тот факт, что параллельно с официальной программой Перестройки, продвигавшейся частью государственной элиты, существовало так называемое "неформальное движение" (2), которое состояло из социальных инициатив, дискуссионных кружков, политических клубов и более крупных общественных организаций, зачастую игнорировался или не учитывался историками. Автор ставит своей задачей обогатить общепринятую историю идеологии Перестройки оригинальным материалом из двух основных источников: серии интервью, взятых им в Москве в июне 2011 г. у активистов периода Перестройки, и оригинальных документов различных организаций – учредительных программ, деклараций, самиздатских статей и т.п. (3) Результатом стал живой полилог различных групп в гражданском обществе и элите.

Если мы будем рассматривать ход истории не как предопределенный путь, но как сумму бесчисленных альтернативных возможностей, то сразу же обратим внимание на важность изучения многочисленных разнообразых идей, которыми была охвачена Россия периода Перестройки. Если воспринимать эти идеи всерьез, тогда следует поставить под вопрос трактовку "реформаторского коммунизма" как просто государственного социализма, обогащенного некоторыми "капиталистическими" элементами, такими как смешанная экономика и известная свобода слова. Изучая широкое многообразие подходов к реформированию социалистической системы, мы не только расширяем наше понимание термина "реформаторский коммунизм", но и открываем новые перспективы для проекта построения социализма в реальности.

Социальные изменения как источник Перестройки

История Перестройки, как правило, начинается с прихода к власти Горбачева со ссылкой на то, что быстрый процесс реформ был запущен и управлялся политической элитой. Однако при таком подходе недооценивается роль общества как движущей силы, приведшей к столь драматической трансформации в официальной политике (4). С точки зрения зрелости социальных процессов, советское государство может рассматриваться как модель ускоренной модернизации (5). Государственная элита была озабочена, в первую очередь, проблемой военной и экономической конкуренции с Западом, а простой народ интересовал главным образом вопрос повышения уровеня жизни. Модернизация с ее быстрой урбанизацией и стремительным повышением уровня грамотности, в свою очередь, порождала профессионально более подготовленное население, с более высоким уровнем политической культуры и культуры в целом (6). Как заметил в этой связи американский исследователь Фредерик Старр, "с ростом числа тех, кто умеет читать, растет и число тех, кто умеет читать между строк" (7). Длительный экономический прогресс в послесталинский период потребовал различных стимулов: принуждение мало подходило для задачи развития квалифицированной рабочей силы. Так, репрессии уступили место своего рода "социальному договору", который обещал улучшение условий жизни посредством расширения социального государства в обмен на политическую лояльность (8). Парадоксальным образом, именно эти аспекты "договора" подготовили почву для широкого социального движения оппозиции против власти элиты. Смягчение репрессий и повышение уровня политической сознательности в широких слоях населения привели к усилению социального давления, которое в середине 1980-х гг. элита уже больше не могла игнорировать.

Оставляя в стороне важные, но специфические по своему характеру примеры националистических движений среди нерусского населения, можно сказать, что политический спектр российских диссидентов простирался от либералов и различных разновидностей социал-демократов до альтернативных социалистов и коммунистов, которые рисовли себе картины "настоящего социализма", без эксплуатации или дефектов существующей советской системы. В их числе был Александр Тарасов, коммунистический диссидент, действовавший в предперестроечное десятилетие. Он был одним из основателей Неокоммунистической партии Советского Союза (НПСС) в 1974 г. (9) Тарасов и его соратники были революционерами в двойном смысле слова. Они не только находились в радикальной оппозиции к советскому государству, критикуя его за "сверхэтатизм" и отсутствие политических прав, но и предлагали использовать компьютерные технологии как основу для нового демократического строя. Хотя персональные компьютеры были практически неизвестны в СССР в 1970-х гг. и обычные люди, вроде Тарасова, никогда их не видели и вряд ли пользовались, НПСС предлагала полностью компьютеризированную форму прямой демократии как альтернативу авторитарному правлению, предполагая, что такие новые формы массовой коммуникации позволят всем принимать решения по касающимся их вопросам (10): "Жители той или иной местности участвуют в принятии решений, касающихся этой местности. Если решения касаются более крупного района, то участие принимает большее число людей. Если решение касается общепланетарных интересов, то, разумеется, решение должно приниматься на планетарном уровне" (11).

Как полагал Тарасов, если бы новые технологии использовались не для извлечения частной прибыли, а ради общего блага, то они бы позволили сэкономить рабочее время в традиционном смысле слова. Это, в свою очередь, позволило бы сделать труд творческим и приносящим удовольствие процессом, вплоть до принятия политических решений. Этот процесс Тарасов представлял себе не столько как голосование, сколько как дискурсивное обсуждение с целью достижения консенсуса. Поскольку материальный статус людей при коммунизме будет одинаковым, как он подчеркивал, то их интересы будут совпадать, поэтому мнения людей по различным вопросам не будут так сильно расходиться, как сегодня. "Конфликты возможны только в связи с различными представлениями о том, как выполнить данную задачу. Отсюда следует вывод: если будет более, чем одно предложение, одно из них окажется более очевидным" (12). Подобная вера в универсальную объективность была типичной для марксистской мысли того времени.

Хотя такого рода альтернативные идеи искоренялись жесткими репрессивными методами (Тарасов в 1975 г. был на год помещен в психиатрическую лечебницу), в советском обществе существовало достаточно свободы и возможностей для критических размышлений, имея в виду высокоразвитую систему образования как предпосылку расцвета альтернативной мысли. Эти процессы протекали не только в подполье, но и находили легальные каналы. Начиная с 1960-х гг. многие молодые люди приобщились к различным музыкальным субкультурам, кое-кто успел поэкспериментировать с альтернативными образами жизни, выражал свое недовольство действительностью через собственное воспри-ятие американской популярной музыки (13). Другие использовали формально-демократические структуры Советского Союза для продолжения своего дела. Несмотря на однопартийную систему и безальтернативные выборы, участие в таких официальных общественных организациях, как комсомол и профсоюзы, и особенно в местных структурах могло быть продуктивным и приносить удовлетворение. И хотя эти официально-демократические структуры могли быть предназначены для того, чтобы направить общественную энергию в угодное властям русло и тем самым разрядить общественное недовольство, они могли служить – и служили – задаче обученить граждан общественной деятельности, прививая им навыки политических обсуждений (14).

Ранний энтузиазм: представляя альтернативное будущее

Как признал в 1987 г. сам Горбачев, Перестройка была начата в ответ на изменения в обществе: "Перестройка – это назревшая необходимость, выросшая из глубинных процессов развития нашего социалистического общества. Оно созрело для перемен, можно сказать, оно выстрадало их. А задержка перестройки уже в самое ближайшее время могла бы привести к обострению внутренней ситуации, которая, прямо говоря, заключала в себе угрозу серьезного социально-экономического и политического кризиса" (15).

Иногда утверждается, что Горбачев застал партийную элиту врасплох своими действиями после избрания его генеральным секретарем в марте 1985 г. Однако самый молодой член Политбюро огласил свою реформаторскую повестку уже в речи, произнесенной в конце 1984 г., за три месяца до своего избрания! Она содержала все главных темы его политики реформ: "перестройку", "гласность", "демократизацию", "революционные решения" и "глубокое преобразование экономики и всей системы социальных отношений" (16). Однако не только содержание его ранних речей демонстрировало, что готовится нечто новое. На это указывало и само построение его речей. Поставив проблему, Горбачев отказывался от привычных формул, которые обыкновенно вели к решениям, предлагаемым КПСС. Вместо этого он давал понять, что у него нет готового решения, и что специалисты и общество сами должны отыскать подходящие ответы (17). Выступая, он обращался скорее к обычным людям, а не к слушателям, стоящим на трибуне (18).

Разрыв с традицией единого авторитарного дискурса стал важной частью политики "гласности" (открытости, прозрачности), являясь характерной чертой целой серии неформальных изменений, запущенных Горбачевым и его коллегами-реформаторами внутри элиты. Параллельно с изменением в партийном дискурсе произошли изменения в дискурсе СМИ, благодаря смене главных редакторов ведущих газет. Поскольку СМИ контролировались государством, либеральным или ориентирующимся на Запад людям было проще выдвинуться на руководящие посты. И очень скоро лишь немногие темы остались за рамками обсуждений. В ходе болезненного процесса катарсиса люди заговорили о проституции, преступности, СПИДе, уничтожении окружающей среды, алкоголизме, коррупции, "теневой" экономике, дефиците, бедности и многих других проблемах, которых обычно избегали в СМИ. В плане истории, началось более открытое обсуждение преступлений сталинской эры, которое развернулось в дискуссии о дефиците демократии в "реальном социализме". Стало более свободным художественное выражение, и давно запрещенные фильмы и книги наконец оказались в открытом доступе. Стали появляться исследования общественного мнения, что еще более усилило давление на правительство.

В такой атмосфере оикрытых публичных политических дискуссий на общественную сцену выступили неформальные группировки, включая те, что существовали еще задолго до Перестройки в формате диссидентских организаций, молодежных субкультур и различных хобби-клубов. Атмосфера подобного рода политизации зарождавшегося гражданского общества была хорошо передана в репортаже, опубликованном в 1990 г. двумя британскими марксистскими активистами, которые присутствовали на встрече одной из неформальных организаций в Москве: "Каждый гиперактивен. Дискуссии простираются от нынешней ситуации до вопросов истории, теоретических вопросов, международных тем" (19). И после такой встречи, когда казалось бы программа была исчерпана, люди долго не хотели расходиться, получая удовольствие от общения друг с другом. Однако на первом этапе, примерно с 1986 г., публичные и неформальные дискуссии старались избегать таких крупных политических вопросов, как экономическая система Советского Союза или внешняя политика; речь заходила скорее о том, что непосредственно окружало людей. Это не значит, что это раннее неформальное движение не было "политическим". Коллективное действие в отношении локальных вопросов, разумеется, является в высшей степени политическим. Некоторые из первых публичных акций таких неформальных групп касались защиты исторических зданий от сноса согласно градостроительным планам. В 1986 г. в Москве собирались снести палаты купца Щербакова 17 в., чтобы освободить место для строительства дороги. Студенты в течение 2 месяцев удерживали здание, после чего строительные планы были отменены, и историческая постройка спасена. Это внушило активистам огромную веру в свои силы (20).

Формально неполитические клубы свободного времени, дискуссионные, спортивные, читательские клубы и организации жителей начали объединяться в открыто политические организации. У отдельных люди, имевших опыт политической деятельности в официальных общественных организациях Советского Союза, наблюдася рост политической сознательности, и они вступали в новые неформальные клубы. Когда в 1986 г. улица Арбат в центре Москвы была превращена в пешеходную зону, был сформирован клуб "Наш Арбат" для организации уличной политической активности. Были основаны театр и школа для глухонемых детей. В клубе "Компьютер" Гарри Каспаров обучал детей пользо-ваться персональными компьютерами. Когда вокруг "Нашего Арбата" оформились различные социальные инициативы, для координации действий был создан Клуб социальных инициатив. Формально не политический и не имевший программы, он сводил людей вместе и тем самым способствовал накалу политических дискуссий.

Еще одним вопросом, который занимал многие неформальные организации, был вопрос защиты окружающей среды. Политика государства, сосредоточенная на проблемах экономической и военной конкуренции с Западом, мало обращала внимания на экологические последствия своих действий. В таком контексте, взрыв на Чернобыльской АЭС в апреле 1986 г. придал огромный импульс формированию неформального движения. Хотя вначале власти пытались утаить действительные масштабы катастрофы, политика гласности привела к тому, что общественность вскоре узнала о них, и тот факт, что люди не были своевременно и в полной мере проинформированы о потенциальных угрозах своему здоровью, вызвал протесты не только против ухудшения экологической ситуации, но и против концентрации власти и государственной системы планирования.

Такие вопросы, как загрязнение озера Байкал и план поворота северных рек, привели к появлению еще более уверенного в своих силах экологического движения. В мос-ковском районе Братеево возникло сопротивление против строительства нового индустриального объекта, поскольку уже имеющиеся привели к недопустимому загрязнению воздуха. Когда публичные демонстрации продемонстрировали свою успешность, созданные на волне протеста комитеты начали обращаться и к другим социальным проблемам, таким как ситуации в сфере образования, имея ввиду в частности нехватку образовательных мест. По мнению Вадима Дамье, активиста периода Перестройки, этот процесс заключал в себе потенциал активного создания структур контр-власти: "Вначале, по инициативе экологических групп, сформировавшихся вокруг местных экологических проблем, жители микрорайона собирались на общее собрание. Они избирали комитет самоуправления этого микрорайона, домовой комитет, подъездный комитет... Затем эти комитеты, это движение самоуправления формулировало свои требования. Иногда они даже объявляли независимость на территории микрорайона. Такое стихийное, активное федералистское движение возникало практически по всей Москве... Я надеялся тогда, что это реально разовьется в альтернативную модель самоуправления" (21).

Дамье активно участвовал в различных анархистских и экосоциалистических организациях, разработав хорошо продуманную модель децентрализованного самоуправления. Он предлагал двойную структуру органов, принимающих решения. Все решения, касающиеся общины или района должны были приниматься на общих собраниях. Решения, касающиеся более чем одной общины, направлялись в совет делегатов от соответствующих общин. Советы Дамье представлял как гибкие по своей структуре собрания со сменяемым составом, с участием различных общин и различных делегатов в решении различных вопросов. Делегироваться должно была не право принятия решения, делегированию подлежало само решение. Общее собрание должно было направить делегата с коллективным решением общины в "вышестоящий" совет. В этом совете должен был происходить процесс координации различных решений, озвученных делегатами, до тех пор пока не достигалось совместное решение. Затем делегаты должны были вернуться к направившим их собраниям и представить им это совместное решение. "Община может ратифицировать решение или постановить не ратифицировать его, и в этом случае процесс координации начнется заново" (22). Общие собрания всех жителей должны были решать, что следует производить и в каких объемах. Люди должны были суммировать свои запросы в открытом для всех списке, который периодически передавался производственным советам. Тем, в свою очередь, надлежало организовать производственный процесс. "Работники решают сами, как организовать производственный процесс. Все технические вопросы находятся в их юрисдикции...: распределение работы, рабочие часы, интенсивность труда, организация всего процесса производства" (23). Если работники обнаруживали, что они не могут выполнить запросы, одобренные на общих собраниях, из-за нехватки мощностей или ресурсов, они должны были передать эти запросы "вышестоящему" производственному совету делегатов, через который они подлежали распределению среди других общин, или же нехватка ресурсов могла восполняться коллективно. Ключевая особенность концепции Дамье состояла в том, что хотя планирование должно было осуществляться на местном уровне, проблемы решались коллективно посредством кооперации между общинами. Отношения между общинами должны были быть толерантными и основанными на взаимной солидарности, а не конкуренции. Все они должны были разделять общую цель сохранения природы, распространяя таким образом понятие солидарности на все живые существа и последующие поколения.

Идея самоуправления, столь характерная для российских неформальных организаций, вдохновлялась не только югославским опытом, но и программой самого Горбачева. На ранней стадии Перестройки партийное руководство призвало к "ускорению" экономического роста. Одним из первых мероприятий с целью поднять производительность и снизить безразличие людей стала антиалкогольная кампания. Однако эта кампания провалилась, и поскольку государственный бюджет в значительной степени зависел от доходов от продажи алкоголя, государственный дефицит удвоился, а "черный рынок" напитков процветал. Затем, в июне 1987 г. закон о государственном предприятии провозгласил идею рабочего самоуправлению в попытке поднять производительность: существовала надежда на то, что, если работники смогут принимать участие в обсуждении вопросов на своих предприятиях, они ощутят большую лояльность по отношению к ним и станут работать упорнее. На практике дело свелось, главным образом, к избранию руководящего персонала на некоторых предприятиях. Однако общественная дискуссия о самоуправлении была широко подхвачена в неформальном движении.

Александр Шубин, один из сторонников самоуправления в рядах неформального движения, был студентом Московского государственного педагогического университета, когда в 1982 г. сформировал небольшой марксистский кружок. Критический анализ социалистической литературы и структур советского государственного социализма привел его к выводу о том, что не только между ними имеются большие расхождения, но что авторитарные тенденции были заложены еще в учении Маркса и Ленина. В результате он перестал быть марксистом. Основав в 1985 г. клуб "Община", он сделал ставку на фундаментальные изменения в комсомоле, молодежной организации КПСС, изнутри. Неудачи этого начинания постепенно привели его к анархистским позициям. Шубин разработал систему "общинного социализма", основанную на рыночном социализме, при котором действительно самоуправляющиеся предприятия должны были конкурировать друг с другом. Все предприятия должны были находиться в собственности своих работников, которые бы коллективно принимали все решения, касающиеся этих предприятий. Однако, в отличие от концепции Дамье, предприятия должны были конкурировать друг с другом. Прибыль не присваивалась бы собственником или менеджером, все доходы на равных распределялись бы среди работников, после вычетов в фонды реинвестирования и на социальные нужды, такие как выплата пенсий и развитие здравоохранения. Распределяться средства должны были не Центром (государством), а самоуправляющимися предприятиями. Таким образом, успешность предприятия непосредственно влияла бы на уровень зарплаты и социальных льгот, создавая стимулы в процессе конкуренции с другими предприятиями. Если бы решения работников о рабочем времени и интенсивности труда приводили к снижению объема или качества производства и услуг, по сравнению со средним уровнем предприятий, их доходы и следовательно, персональные заработки также снижались бы. В такой ситуации рабочий коллектив мог бы демократическим путем решить, довольствоваться ли доходом ниже среднего уровня или попытаться увеличить доход, увеличив трудовые затраты. Отдельный член коллектива был бы наделен свободой выбрать другой коллектив, с более высоким уровнем доходов. Такое движение работников поддержало бы тенденцию к объединению всех работников с одинаковым интересом на одном предприятии. Если же предприятие не могло бы зарабатывать достаточно для поддержания собственного существования, всем его работникам пришлось бы искать новые рабочие места (24).

В основу схемы Шубина был заложен принцип "каждому – по труду". По его словам, "ты поднимаешься наверх и немедленно снова падаешь, как только перестаешь работать" (25). Если система Дамье полностью основывалась на солидарности и распределении по потребностям, то система Шубина подразумевала определенную степень социального неравенства. Однако, такое материальное неравенство, по его мнению, оставалось бы ограниченным рамками самой системы: поскольку капитал не находился бы в частной собственности и не было бы наемного труда, существовали бы реальные пределы для индивидуального обогащения. Хотя большая часть политической власти в концепции Шубина принадлежала бы самоуправляющимся предприятиям, сохранялась бы и дополнительная властная структура местных советов, с участием всех жителей в демократическом процессе принятия решений. Важной чертой этой концепции являлось то, что принцип делегирования применялся не только к людям, но и к полномочиям. Местные собрания должны были решать, какие решения они могут принимать сами, а какие политические вопросы подлежат передаче на вышестоящий уровень. Большая часть политической власти находилась бы в руках местных собраний, которые делегировали бы лишь некоторые из своих полномочий территориальным советам, часть из которых опять-таки делегировалась бы далее, и, как объясняет Шубин, "самый высший уровень обладал бы почти формальной властью, как президент в Германии" (26).

Вопрос централизованного государства или децентрализованных общин составлял главную линию водораздела между социалистами и анархистами в неформальном движении. В отличие от анархистов, социалисты хотели сохранить некоторые черты советской централизации для обеспечения социальных гарантий и регулирования экономики. Галина Ракитская, социалистка, активно участвовавшая в различных неформальных организациях (27), пропагандировала идею социализма, схожую с концепциями Дамье и Шубина, с делегированием в структуре народных советов. Как она вспоминала, эти идеи "были близки к анархо-синдикалистским идеям. Различие было только терминологическим. Мы называем эту структуру "государством народной демократии" или "социалистическим государством", а они называют ее безгосударственным социализмом. Вот и все различие" (28).

Однако в трактовке Ракитской центральной государственной власти можно обнаружить явные отличия от анархистских идей. Какой бы демократической не была природа "социалистического государства" Ракитской, национальный уровень этой структуры, по ее представлению, тем не менее, должен был обладать весьма существенной властью, принимая решения по широкому кругу экономических и политических вопросов. В отличие от модели Шубина, где высший уровень руководства оказывался в значительной мере формальным, государство у Ракитской устанавливает предприятиям производственные задачи, а трудовые коллективы наделены единственным правом решать, как организовать производство. В трактовке Ракитской демократические идеалы оказались "заложниками" авторитарного прошлого. С одной стороны, она выступала за делегирование с императивным мандатом и правом отзыва. С другой, не скрывала своего скептицизма в отношении прямой демократии: "Когда толпа принимает решения, она зачастую подвержена эмоциям. Итог может быть чисто случайным" (29). В ответ на вопрос, могут ли сами рабочие принимать решения по поводу процессе производства, она заявила: "Почему рабочие? Возможно, инженеры или трудовые коллективы" (30).

Характерно, что в концепции Ракитской многие вопросы остались без ответа. Подобная нечеткость представлений была типичной для социалистической мысли в неформальном движении, для социалистов, которые разрывались не между двумя, а даже между тремя идеалами. Во-первых, они выступали за то, чтобы централизованное управление занималось вопросами общей пользы, и сохраняли известную лояльность в отношении достижений авторитарного советского проекта. Во-вторых, они были привержены классическим социалистическим идеям, провозглашая, в качестве своих целей самоуправление, прямое участие и подлинную демократию. И, в третьих, многие из "колеблющихся" социалистов все в большей мере чувствовали тягу к рыночным либеральным идеям и капиталистической конкуренции как механизму обеспечения благосостояния для всех. Эти три идеала зачастую с трудом накладывались один на другой, что явилось следствием диффузного, переменчивого, а иногда и непоследовательного понимания социалистической демократии.

Подобная тройственность была характерна и для идей Бориса Кагарлицкого, марксистского диссидента с многолетним опытом, который активно пропагандировал еврокоммунистические взгляды после 1977 г. Он был в 1982 г. арестован, а затем стал одним из самых известных лидеров неформального движения. В его концепции присутствовали и социалистические, и либеральные идеи, и политические структуры парламентского представительства, и самоуправляющиеся предприятия. В отличие от концепции социалистической рыночной экономики Шубина, рынок у Кагарлицкого регулировался сильным Центром через представительный парламент, структурирующий и контролирующий свободную инициативу трудовых коллективов и обеспечивающий общественное благополучие через интенсивную систему социальных гарантий. Политические представительные органы должны были взаимодействовать с делегатами от рабочих советов в совместных министерствах, организующих экономические процессы. Эти идеи выражались, однако же, весьма сумбурно, и в своих высказываниях он сам противоречил себе (31).

Чтобы понять суть колебаний социалистического спектра в неформальном движении, следует помнить о том, что ясные представления имелись только о государственно-социалистическом прошлом. Люди хорошо понимали то, что они называли "социализмом", потому что всю жизнь жили при этой системе и имели конкретный опыт о ее достоинствах и недостатках. Второй элемент, социалистические идеалы демократического участия и самоуправления, были разработаны лишь в теории. То же самое относилось и к третьему элементу: почти никто не жил при западном капитализме, и лишь немногие наблюдали его во время поездок за границу. Тем не менее, хотя второй и третий элемент принадлежали к сфере воображаемого, между ними есть решающее различие. У социалистов в неформальном движении идеи самоуправления и прямой демократии были разработаны и хорошо продуманы, тогда как рыночные либеральные идеи и представительной демократии – нет. Притом что многие поддерживали либеральные идеи, теоретической мысли, которая бы их сформулировала, фактически не было. Люди слепо полагались на воображаемый опыт Запада.

Это ключевой момент для понимания как социалистической, так и всей неформальной мысли в годы Перестройки. Знание Запада основывалось либо на традиционно негативных пропагандистских сообщениях советских СМИ, либо на выдержанных в позитивном ключе репортажах западных радистанций, которые втайне ловили многие советские граждане. С ростом разочарования в советской действительности, росли любопытство и позитивный взгляд на западное общество. Такое отсутствие непосредственного опыта знакомства с капиталистической системой соседствовало с доступом к плодам западной культуры, таким как американские джинсы или железным банкам от кока-колы и др., которые коллекционировали многие советские молодые люди. Как заметил антрополог Алексей Юрчак, в итоге возникло "советское воображаемое представление о "загранице", как общее "знание", не привязанное к какому-то реальному месту. Его архитипичесим проявлением был "Запад". Оно было доморощенным и существовало только в то время, когда реальный Запад оказывался недоступным... Это пространство никогда не было четко очерчено или описано в Советском Союзе как связная "территория" или "объект" и не называлось именем Воображаемого Запада. И однако же различный набор рассказов, заявлений, продуктов, объектов, визуальных образов, музыкальных выражений и лингвистических конструкций, связанных с Западом по тематике, происхождению или отсылке и широко распространенных в годы позднего социализма, постепенно обретали форму связного и передаваемого объекта воображения – Воображаемого Запада" (32).

Эта утопия сочетала в себе преимущества как восточной, так и западной систем, обеспечивала как социальные гарантии через широкую систему всеобщего благоденствия, так и либеральные индивидуальные свободы и политические права. Такие "воображаемый капитализм" и "воображаемая либеральная демократия" были также ключевым элементом во взглядах представителей либерального спектра в неформальном движении. Когда Горбачев лично инициировал в 1986 г. возвращение из ссылки либерального диссидента Андрея Сахарова, либеральное сообщество, которое первоначально могло рассчитывать примерно на 10% сторонников неформальных организаций, восприняло это как сигнал к выходу на общественную сцену (33). Громко агитировала за либеральное дело известная диссидентка Валерия Новодворская. Она основала семинар "Демократия и гуманизм", ставший позднее, в 1988 г., первой официальной оппозиционной партией в Советском Союзе – Демократическим союзом. В 1987 г. возникла еще одна либеральная организация. Брат и сестра Виктор и Анна Золотаревы основали группу "Гражданское достоинство", поставившую своей задачей предоставление юридической помощи жертвам государственных репрессий. Одновременно группа продвигала идеи либеральной демократии. Как вспоминает Анна Золотарева, их концепции носили весьма сумбурный характер: "У нас не было ясного представления о том, что должно быть. Главная цель, к которой мы стремились, – это разрушить советскую власть. Что же касается времени после исчезновения презираемого режима, то идеи носили весьма общий характер. Мы хотели, чтобы было как в Европе, как во всем мире. Мы хотели быть нормальными – нормальным обществом. Мы редко обсуждали детали будущей системы" (34).

Какой бы неясной ни была общая концепция либеральной демократии, некоторые черты этой системы представлялись Золотаревой вполне четко. Она упоминает местные собрания, на которых все граждане могли бы участвовать в принятии общественных ре-шений. В программе реформ "Гражданского достоинства" говорилось о самоуправлении предприятий и сильных независимых профсоюзах, защищающих права рабочих (35). Содержался также призыв к самоуправлению школ и системы образования и широким социальным гарантиям государства. Как и в концепции Кагарлицкого, либеральные черты по большей части оставались в тени, зато социалистические проступали четко. Ключевым моментом здесь является то, что социалисты, анархисты и либералы в неформальном движении имели одну общую цель – либерализации и демократизации общества. Золотарева так разъясняет эту освободительную цель: "Термин "гражданское достоинство" указывает на то, что общество состоит не из управляемых объектов, но из субъектов, чье достоинство проистекает из осознания самих себя, своего места в обществе и связи своих собственных интересов с интересами общества в целом. Демократическая система возможна лишь в такой стране, где граждане активно занимаются общественными делами" (36).

Время действовать: История ускоряется

Многочисленные идеи демократии на ранних фазах Перестройки подготовили почву для жарких дискуссий об альтернативах будущего Советского Союза. Между 1987 и 1989 гг. события разворачивались стремительно. В этот период, на высшей фазе неформального движения, идеи вступали в оживленный диалог друг с другом. Летом 1987 г. Клуб социальных инициатив и "Община" организовали крупную конференцию нефор-мальных групп. К удивлению, на это было получено официальное разрешение. 23 августа 1987 г. в Москве прошла "встреча-диалог" под девизом "Народные инициативы – Перестройке", с участием 50 клубов различной идеологической ориентации из 12 городов. Эта встреча положила начало процессу объединения. Социалистические и анархистские клубы объединились в Федерацию социалистических общественных клубов (ФСОК), с участием Шубина и Кагарлицкого. Либералы сформировали якобы неполитическое "Кольцо общественных инициатив", которое, однако же, вскоре прекратило свое существование из-за отсутствия к нему интереса. Хотя наибольшая активность неформалов отмечалась в основных советских городских центрах, молодой студент из Оренбурга Александр Сухарев выдвинул инициативу объединить людей из небольших городов и поселков. Все началось с его письма о будущих перспективах социализма, опубликованного в "Комсомольской правде" в августе 1986 г. Люди со всего Советского Союза стали присылать ответные письма, а Сухарев передавал их для последующего ответа своим друзьям. Развернулся активный обмен мнениями о будущем советского государства, и так возник "Всесоюзный заочный социально-политический клуб". Участники этого всесоюзного клуба, придерживавшиеся скорее традиционных марксистско-ленинских убеждений, впервые встретились очно летом 1987 г., а год спустя присоединились к ФСОК. Тем самым возникла крупнейшая политическая организация вне КПСС.

Тем временем, Кагарлицкий пытался организовать в России Народный фронт, по примеру активных народных фронтов, прежде всего, в союзных республиках Прибалтики. Хотя во многих крупных российских городах успешно действовали народные фронты, включая Московский народный фронт самого Кагарлицкого, его попытка создать общенациональное движение не удалась, поскольку не был достигнут консенсус относительно идеологической ориентации такой организации. Республиканские фронты были широкими организациями, состоящими из групп различного идеологического спектра, которые объединяло недовольство, направленное против Москвы и имевшее явно националистический оттенок. Проекту российского народного фронта недоставало такого объединяющего фактора. Враждебность в отношении централизованной власти была подхвачена другой общесоюзной организацией. Чтобы получить поддержку своим проектам реформ и парировать возражения консервативных критиков, Горбачев инициировал широкую общественную дискуссию о сталинизме. Многие небольшие дискуссионные кружки, занятые критической переоценкой советской истории, выступили с призывами о сооружении памятника жертвам сталинизма. Идея вскоре набрала силу, и эти небольшие организации объединились в ходе "встречи-диалога" 1987 г., сформировав новый клуб "Памятник", вскоре переименованный в "Мемориал". Это движение быстро ширилось и вскоре уже включало 160 организаций из различных советских городов с 20 тысячами активными членами. Они собрали 30 000 подписей в поддержку возведения монумента, призывали к открытию музея сталинского террора, реабилитации всех жертв и даже к суду над Сталиным. Кроме того, они проводили "недели памяти" о сталинском терроре, организовывали публичные кинопоказы, театральные спектакли и выставки. Не имея сколько-нибудь четкого видения альтернативной системы, но явно осуждая любые формы диктатуры и централизации власти, "Мемориал" мог рассматриваться как народный фронт, который так и не появился в России.

Однако не только радикалы, либералы или националисты воспользовались большими возможностями для свободного самовыражения и сплочения своих рядов. Активизировались и консервативные оппоненты горбачевского курса. В марте 1988 г. консервативная газета "Советская Россия" опубликовала статью Нины Андреевой (в тот момент – преподавательницы химии из Ленинграда). В ней содержались резкая критика в адрес различных аспектов реформ Перестройки и призыв к возвращению к традиционным советским принципам. Статья, которая привлекла к себе большое внимание в СССР и за рубежом, как предполагалось, представляла консервативную реакцию внутри государственной элиты. Общественное сопротивление привело к тому, чего не случалось десятилетиями – неофициальной публичной демонстрации. В мае 1988 г. либеральные и социалистические неформалы вышли на улицы. На глазах у международных СМИ, приехавших освещать государственный визит в СССР Рональда Рейгана, милиция позволила демонстрации числом около 1000 человек мирно пройти от Большого театра к Пушкинской площади, скандируя лозунги и вооружившись транспарантами. Митинги на Пушкинской площади стали проходить еженедельно. Предоставляя каждому возможность выступить перед большой толпой людей, они вскоре стали известны как "Гайд-парк" (по аналогии с лондонским Гайд-парком). Однако через месяц милиция стала разгонять митинги и, наконец, они были полностью запрещены.

В ответ на стремительно ускорявшиеся политические процессы партийное руководство организовало в июне 1988 г. XIX партийную конференцию – первую всесоюзную партконференцию с 1941 г. В попытке перехватить инициативу Горбачев огласил на кон-ференции свою программу "демократизации". Вернув к жизни лозунг 1917 г. "Вся власть Советам!", он призвал к серии реформ по перестройке государства. Главным новшеством стал Съезд народных депутатов – парламент, в котором две трети членов напрямую изби-рались населением, а оставшаяся треть делегировалась официальными общественными организациями, такими как комсомол, профсоюзы, культурные и научные ассоциации. Съезд народных депутатов должен был стать высшим законодательным органом страны, собираться два раза в год и избирать из своего состава Верховный совет. Глава Верховного совета должен был быть главой государства. В марте 1989 г. прошли первые выборы кандидатов Съезда, и впервые за много десятилетий, выборы производились на конкурентной основе, с участием нескольких кандидатов. Хотя другие партии, помимо КПСС, оставались под запретом, было разрешено выдвигать независимых кандидатов. Таким образом, неформалы могли быть избраны двумя путями – либо победив кандидата от КПСС в том или ином округе, или от какой-либо общественной организации (что было менее вероятно). Состав Съезда в итоге оказался таким: 87% – члены КПСС и 13% беспартийные, во многих случаях поддержанные неформалами. Кроме того, ряд депутатов от КПСС вели кампанию, выдвинув оппозиционную программу реформ. В целом, около трети депутатов тяготели к оппозиции, что стало серьезным ударом для государственной элиты (37).

В июне 1989 г. общественное давление на реформаторскую элиту еще больше усилилось, когда забастовали тысячи шахтеров. В западносибирском Междуреченске шахтеры написали письмо с жалобами на плохие условия труда. Местные власти и профсоюз-ные чиновники проигнорировали их требования, и 12000 рабочих вышли на центральную площадь перед зданием партийного комитета и избрали свой стачечный комитет, сформулировавший 41 требование к центральным властям. Были организованы уличные патрули и запрещена продажа алкоголя. В результате преступность резко сократилась. Некоторые люди сочли новые стачкомы более компетентными, чем местную власть, и обращались к комитетам за помощью в решении своих повседневных проблем и юридических вопросов. Забастовочное движение ширилась, и вскоре работу прекратили почти полмиллиона шахтеров. Стачкомы выдвинули делегатов для координации своих действий друг с другом. Шахтеры начали на практике делать то, о чем многие неформалы говорили в теории. Партийные чиновники, застигнутые врасплох, быстро согласились с большинством требований шахтеров. Но и после этого шахтерские комитеты продолжали действовать, наблюдая за процессом осуществления решений (38).

Руководство КПСС оказывалось во все более глубоком внешнеполитическом кризисе. Проект реформ вышел из-под контроля, когда население восточноевропейских социалистических государств открыто и успешно бросило вызов своим режимам. Венгрия открыла границу с Австрией в мае 1989 г. Выборы на конкурентной основе в Польше в июне того же года привели к созданию правительства во главе с Тадеушем Мазовецким из "Солидарности". Волна политических реформ и бунта, завершившаяся падением Берлинской стены в ноябре, положила конец государственному социализму в Восточной Европе.

Альтернативы в кризисе

Вплоть до 1989 г. наиболее серьезные вызовы все более либеральной реформаторской элите вокруг Горбачева исходили от консерваторов в самой КПСС. Но с продолжавшейся либерализацией политической системы на сцену вышел новый игрок. Борис Ельцин, чья репутация партийного бунтаря укрепилась после его смещения с поста первого секретаря московской организации КПСС в ноябре 1987 г., поднялся на волне популизма, и в марте 1989 г. был избран на Съезд народных депутатов от Москвы, получив 92% голосов. Хотя позднее Ельцин проводил программу радикальных капиталистических реформ, вначале он представлял абсолютно иной взгляд, который был ничем иным, как пустотой. Закутавшись в огромное облако героической риторики, Ельцин смешивал популистские и националистические идеи, но был достаточно осторожен для того, чтобы не говорить о радикальной приватизации, безработице и урезании социальных льгот. Его популярность прежде всего объяснялась его враждебностью в отношении КПСС, из которой он оконча-тельно вышел в 1990 г. Повестка дня Ельцина была во многом схожа с описанным выше "воображаемым капитализмом" Золотаревой. В то время люди имели куда более ясное представление о том, против чего они выступают, нежели за что они борются.

В марте 1990 г. были проведены выборы в Советы союзных республик. Со времени выборов на Съезд народных депутатов в предыдущем году многое изменилось. Росло разочарование в полезности выборов для действительных перемен – особенно среди неформалов. Некоторые пытались адаптироваться к новым условиям. Дамье помогал создавать Партию зеленых, продвигая свои идеи децентрализованного и солидарного планирования в партии, имевшей мало надежд на избрание. Шубин отвергал все партийные идеи и продолжал уличную агитацию. [Примечание переводчика: Автор неточен. И Дамье, и Шубин принимали участие в создании Партии Зеленых СССР в 1990 г. Однако вскоре в новой организации произошел раскол. Дамье, сторонник приоритета внепарламентских действий, присоединился к "экосоциалистическому" крылу, которое попыталось оформиться в Лигу зеленых партий. Шубин примкнул к более умеренному направлению с акцентом на политическое действие и создавшему Российскую партию зеленых. См.: В.Дамье. Лекция-интервью о неформалах. Часть II. URL: http://www.igrunov.ru/vin/vchk-vin-n_histor/remen/1196321009.html]. Кагарлицкий, с другой стороны, решил, что есть смысл поддержать оппозиционных кандидатов, имеющих шанс на избрание, и в начале 1990 г. принял участие в формировании предвыборного блока "Демократическая Россия".

Советская политика следовала логике капиталистической демократии: шансы на избрание получал только тот, кто имел достаточные финансовые и персональные ресурсы. Ельцин обладал необходимыми средствами, политическими связязи и харизмой, но у него отсутствовал механизм проведения предвыборной кампании. Такой механизм обеспечили неформалы в "Демократической России". У них было мало возможностей оказать влияние на содержание кампании. Их единственная задача сводилась к распространению листовок, организации митингов и агитации за своих кандидатов. Это была шаткая коалиция либералов, с поддержкой в массах и мандатом на перемены – что бы это ни значило. Но за кулисами расплывчатой организационной структуры движение втайне руководилось твердым центром, сформировавшимся вокруг Ельцина, который и принимал все стратегические решения. Работа этого центра была в 1997 г. хорошо описана американским социологом Марком Гарселоном: "Хотя он никогда не был официальным членом Демроссии, неформальная координация (ее) стратегии Ельциным... позволила виднейшему ныне политику России господствовать над движением сверху, не беря на себя никаких организационных обязательств по отношению к Демроссии... В общем, горстка харизматичных политических импресарио из контр-элиты... скопила уникальный фонд политического капитала и контролировала связи между радикальными реформаторами в Советах и продемократическими низовыми ассоциациями, воспроизведя вертикальную модель советской политической жизни в самом сердце демократического движения" (39).

Ельцин одержал полную победу на выборах в российский Совет и стал выборным лидером Российской Федерации – самой крупной и значимой из союзных республик. И это позволило ему бросить вызов Горбачеву, причем получилось это достаточно эффективно. В ходе республиканских выборов о своей независимости объявила Литва. Через три месяца Ельцин последовал этому примеру и, провозгласив суверенитет России, превратился в серьезную угрозу для Горбачева. Помимо вызова со стороны новых политических оппонентов, Горбачев столкнулся с углубляющимся экономическим кризисом: в 1990 г., впервые за многие годы, ВВП сократился; экономика была поражена тотальным дефицитом. Во многих регионах были введены карточки, а большинство основных потребительских продуктов исчезло с прилавков магазинов.

Не будучи в состоянии выработать адекватный ответ в рамках советской системы, Горбачев начал предлагать решения, сходные с социал-демократией западного стиля: либеральную демократию и социальное обеспечение на базе капиталистической в основе своей экономики. Горбачев пытался укрепить свое положение, сделав себя официальным президентом Советского Союза. В то же время была отменена 6-я статья конституции, закреплявшая руководящую роль КПСС, на смену которой пришла соревновательная многопартийность. Такое изменение политической системы в направлении утверждения "западных стандартов" отразилось и в экономической политике Горбачева. На XXVIII съезде КПСС в мае 1990 г. Он заявил: "Преимущества рыночного хозяйства доказаны в мировом масштабе, и вопрос сейчас только в том, можно ли в условиях рынка обеспечить высокую социальную защищенность, то, что характерно для нашего социалистического строя, строя трудящихся. Ответ таков: не только можно, но именно регулируемая рыночная экономика позволит так нарастить общественное богатство, что в результате поднимется уровень жизни всех" (40).

Горбачев пытался замаскировать капиталистическую суть социалистической риторикой, обещая вернуть предприятия работникам и снизить уровень государственного вмешательства в экономику в рамках "разгосударствления"; таким образом была заложена легальная основа для восстановления капитализма. В октябре 1990 г. были приняты новые законы по снижению контроля над ценами, о приватизации значительной части промышленности и создании дерегулируемого финансового сектора. Через несколько месяцев, в апреле 1991 г., был ликвидирован Госплан, и Горбачев попросил о приеме Советского Союза в Международный валютный фонд и Всемирный банк (41).

1990-й год, с его выборами в советских республиках и подъемом Ельцина, четко обозначил сдвиг в общественном дискурсе, имея ввиду наступление более радикальных либеральных идей. Этот сдвиг происходил параллельно с переключением внимания с низовых инициатив к инициативам элиты. В то же время, однако, элита сама была фрагментирована, что породило множество новых идей. Одной из таких привлекательных идей стала социал-демократия в западном стиле. Особенность этой "социал-демократии" в Рос-сии в том, что она никогда не была плодом какого-либо социального движения. Ее происхождение элитарно: внутри партии – от группы вокруг Горбачева, и среди неформалов – от группы ученых-экономистов. В 1987 г. был основан клуб "Перестройка" (с 1988 г. – "Демократическая Перестройка", – прим. перевод.). Он заседал в Центральном экономико-математическом институте, а в 1990 г. объединился с другими социал-демократическими клубами, образовав Социал-демократическую партию России. Как и горбачевская программа того времени, программа новой партии ратовала за "социал-демократию" с явными признаками капитализма. Речь шла об экономической реформе на основе приватизации, понимаемой как передача в частные руки собственности, которая рассматривалась как общенародная, и к соответствующему ограничению государственного влияния в экономике (42).

Приватизация рассматривалась как механизм, обеспечивающий благосостояние для всех, а не приводящий к массовой безработице. Лидер клуба "Перестройка", а затем и Социал-демократической партии Павел Кудюкин назвал свою модель "максимально социальным капитализмом с максимально развитой демократией – не только политической демократией..., (но и) развитием экономического самоуправления" (43). Экономическая политика сводилась к своего рода центрально-европейскому социальному партнерству, с представительством профсоюзов, частных предпринимателей и государства, но с такой новацией, как представительство населения в целом через советы потребителей. Либерально-демократическое государство должно было находиться под сильным воздействием мощного и активного гражданского общества и частых референдумов. Участие на равных частных и общественных организаций в политике и экономике должен был противодействовать концентрации власти в руках капиталистов, а высокоразвитое социальное государство – обеспечивать основу для массового политического участия. Как пояснял Кудюкин, "либералов интересует свобода, а социалистов – материальные гарантии свободы" (44).

В то время как представление о широкой социальной демократии конкурировало с бессодержательной идеей перемен, которую продвигали радикальные либералы, начал организовываться и третий политический спектр. Статья Нины Андреевой 1988 г. помогла сплотиться консервативным и сталинистским оппонентам горбачевского курса. В 1989 г. Андреева возглавила всесоюзное общество "Единство – за ленинизм и коммунистические идеалы", а в июне 1991 г. стала одним из основателей "Большевистской платформы" – фракции внутри КПСС. Она отвергала Перестройку и вела борьбу за возрождение сталинистских ценностей. Одной из ее сторонниц в то время была Татьяна Хабарова, которая лишилась работы в 1960-х гг. из-за своих открыто просталинских взглядов. Последовательно выступая против реформ Горбачева, Хабарова вступила в "Единство" Андреевой и предложила сформировать "Большевистскую платформу": "Мне было ясно, что изменить КПСС извне нельзя, необходимо большевизировать ее изнутри. Нужно было выкинуть оттуда всё это горбачевское безумие и обновить ее" (45).

Консерваторы в период Перестройки нередко изображались, как люди, желавшие просто возвращения к сталинизму. Но это не совсем так. Многие из них еще не родились или были детьми, когда умер Сталин, и поэтому, подобно своим либеральным противникам, стремились к воображаемому строю. Более того, Хабарова и "Большевистская платформа" ратовали скорее за реформированную, а не восстановленную сталинистскую систему. Они выступали за предоставление некоторой реальной власти Советам путем ослабления партийного контроля и конституционного обеспечения разделения власти между партией и государством, допущения нескольких кандидатов на выборах и даже многопартийных кандидатов (46). Индивидуальные политические права должны были быть обеспечены, например, право на жалобу путем подачи петиций. Притом, что власть в такой системе была бы более распыленной, чем в сталинском оригинале, и даже существовала бы некоторая соревновательность между партиями, КПСС понималась как государственный институт, а не общественная организация. Как объяснила Хабарова, "точно так же, как государство не может отдать власть, не может отдать власть партия". Выигрыш или проигрыш на выборах – "это не вопрос большинства. Мы строим коммунизм. Наша коммунистическая идеология правящая. Ее материальным представителем является партия. И если убрать материальное правление партии, то все развалится. Не будет социализма и строительства коммунизма – вообще ничего" (47).

Так в процессе фрагментации КПСС образовались либеральная (Ельцин), социал-демократическая (Горбачев) и неосталинистская (Андреева) фракции. Еще одна фракция, "Марксистская платформа", сформировалась в 1990 г. вокруг экономиста Александра Бузгалина, который активно участвовал в неформальном движении и был, подобно Кагарлицкому и Шубину, членом Федерации социально-политических клубов (ФСПК). Избранный на XXVIII съезде КПСС в июле 1990 г. в состав ЦК, Бузгалин принес идею самоуправления с улиц в самый центр партии. Члены "Марксистской платформы", занимая специфическое положение между государственной властью и неформальным движением, разработали оригинальную концепцию, в которой живое и разнообразное гражданское общество – самоуправляющиеся рабочие советы, профсоюзы, ассоциации потребителей, социальные инициативы и местные собрания граждан – брало на себя управленческую роль. Все парламентские места на всех уровнях федерации распределялись между этими гражданскими организациями. Они должны были проводить выборы, направлять своих представителей на места, отведенные этим организациям. Таким образом представители имели бы глубокие корни в своих округах, которые получали возможность отозвать своих представителей в любой момент. В отличие от описанной выше схемы Дамье, в которой предлагался императивный мандат для делегатов, Бузгалин предлагал свободный мандат, дающий представителю право решать, подчиняясь только возможному отзыву снизу. Кроме того, граждане на всех уровнях федерации могли бы инициировать референдумы.

В такой системе каждый участвовал бы в соответствии со своими интересами, и никто не остался бы за бортом, поскольку каждый человек был бы представлен местными организациями граждан и потребительскими ассоциациями: "Главная форма участия граждан в управлении состоит в объединении по своим интересам. Их интересы, как работников, защищают трудовые коллективы. Их интересы, как представителей профессий, защищают профсоюзы. Если люди хотят защищать окружающую среду, они участвуют в экологических организациях. Свои интересы в качестве потребителей они защищают, принимая участие в организациях потребителей. Единственное ограничение в том, в состоянии ли вы работать в нескольких структурах одновременно. Если у вас достаточно энергии для работы во всех структурах, милости просим так и делать" (48).

Группа Бузгалина представляла себе экономику с рыночными отношениями, но состоящую исключительно из самоуправляющихся предприятий, конкурирующих друг с другом. В документах 3-й конференции в ноябре 1990 г. "Марксистская платформа" призвала к такому развитию рыночных отношений в обществе, которое исключало бы эксплуатацию человека человеком, а демократия и социализм не вступали бы в противоречие друг с другом (49). Бузгалин твердо заявлял, что не поддерживает капитализм ни в какой форме. В речи на съезде КПСС в июле 1990 г. он заявил: "В области экономики ключевой вопрос – это вопрос о собственности... Нам кажется, что идти по пути разгосударствления собственности, дебюрократизации можно не путем распродажи предприятий частным лицам, а по пути самостоятельности трудовых коллективов, их реального самоуправления..." (50).

В дополнение к рабочему самоуправлению Бузгалин предлагал, чтобы потребительские ассоциации контролировали качество продукции и устанавливали цены, предоставляя тем самым всем гражданам право голоса в важнейших экономических вопросах. В соответствии с принципом самоуправления, все фонды социального страхования должны были управляться теми, кого они охватывают, так что пенсионерам выделялись бы пенсионные фонды, согласно их потребностям, а учащиеся и педагогические коллективы решали бы, как расходовать фонды, выделенные на образование.

Однако возобладали отнюдь не представления об альтернативных социализмах марксистов, большевиков или социал-демократов в партии и неформальном движении. Либеральные радикалы объединились вокруг Ельцина и сформировали "Демократическую платформу" – группировку, широкая поддержка которой почти полностью проистекала из ее враждебности в отношении КПСС, от которой эта группировка отпочковалась в июле 1990 г. Поскольку дезинтеграцию советского социализма, казалась, было уже не остановить, инициатива перешла к Ельцину и его сторонникам, с их популизмом и пустым видением воображаемого "другого места". Сотни тысяч людей под руководством Ельцина вышли на улицы, протестуя против слишком медленного темпа реформ в начале 1991 г. Тем временем Горбачев был занят отчаянной попыткой согласовать новый союзный договор, который предоставил бы больше автономии становившимся все более своенравными союзным республикам, но не гарантировал бы им полной независимости. Но время безвозвратно уходило. 12 июня 1991 г. Ельцин был избран президентом Российской Федерации на прямых выборах, что обеспечило ему легитимность, которой не было у Горбачева. 19 августа, когда Горбачев был на отдыхе, восемь из числа его ближайших соратников по советскому руководству попытались отстранить его власти и объявили о введении в стране чрезвычайного положения. Ельцин воспользовался представившейся возможностью и возглавил сопротивление в Москве, опираясь на поддержку в российском парламенте ("Белом доме"). Провал "путча" и роль, которую Ельцин сыграл в сопротивлении ему, еще больше усилили его позиции в противовес с положением, в котором оказался Горбачев. 8 декабря 1991 г. Ельцин подписал Беловежские соглашения с президентами Украины и Беларуси о создании вместо СССР "Содружество Независимых Государств".

Фото: Акция Инициативы революционных анархистов (ИРеАн) в Москве 1 апреля 1991 г. Высмеивающие власть участники держат гроб с надписью "Советский народ, авший в битве Горбачева и Ельцина"

Заключение: социализмы прошлого и будущего

Хотя по прошествии времени нередко кажется, что история развивается согласно своей внутренней логике, многообразие затронутых в настоящей статье идей и социальных сил внушает ту мысль, что финал, к которому пришел СССР, не был единственно возможным (51). В годы Перестройки в гражданском обществе и государственной элите существовал широкий разброс идей, граждане представляли себе различные варианты будущего и не считали капитализм неизбежным. Хотя возобладал неолиберальный "дух времени" конца 1980-х гг., интересно то, как эти идеи трактовались раз за разом людьми, не имевшими прямого опыта капитализма. В этом состояло коренное различие между воображаемой советскими гражданами либеральной демократией и реальным опытом либеральной демократии тех, кто жил в условиях западной капиталистической системы. Это также позволяет глубже понять суть реформаторского коммунизма. Хотя реформаторско-коммунистические идеи и состояли из смеси государственно-социалистических и капиталистических представлений, капитализм интерпретировался иначе, чем его обычно представляют. Различные воображаемые альтернативы, о которых шла речь выше, позволяют усомниться в том, что история реального социализма досказана до конца. Эта история, быть может, еще откроет новые горизонты для альтернативных социалистических идей и возможностей, которые предстоит исследовать в будущем.

Примечания:

(1) Согласно Фрэнсису Фукуяме, после гибели государственного социализма капитализм восторжествовал и в дальнейшем распространится на весь мир. См.: Fukuyama F. The End of History and the Last Man. NY, 1992.

(2) Термин "неформалы" был выдвинут Юрием Щекочихиным в "Литературной газете" в 1985 г. См. предисловие Владимира Прибыловского к книге: Шубин А. Преданная демократия: СССР и неформалы. М., 2006. С.3.

(3) "Самиздат" или "самостоятельное издание", то есть не выпущенное официальным издательством. В советском контексте речь идет главным образом о статьях, газетах, книгах, листовках и т.д., которые были написаны, напечатаны и распространялись диссидентами и подпольными активистами, а потому ассоциируются с нелегальностью и подрывной деятельностью.

(4) По элитаристискому подходу см.: Brown A. Perestroika as Revolution from Above // Russian Politics from Lenin to Putin. Basingstoke, 2010. P.127–149; Battle J. "Uskorenie, Glasnost" and Perestroika: The Pattern of Reform under Gorbachev // Soviet Studies. 1988. Vol.40. No.3. July. P.367–384; Arato A. Social Movements and Civil So-ciety in the Soviet Union // Perestroika from Below: Social Movements in the Soviet Union. Boulder, 1991. P.197–214.

(5) См., например: Segert D. Staatssozialismus, ökonomische Entwicklung und Modernisierung in Osteuropa // Sozialismen: Entwicklungsmodellen von Lenin bis Nyerere. Wien, 2009. S.98–116.

(6) Так, например, доля советских работников физического труда, которые после начального образования получили и среднее, увеличилась с 8,7% в 1939 г. до 86% в 1987 г. Если в 1917 г. в городах жила лишь 1/8 населения, то в 1989 г. доля негородского населения составляла 1/3. См.: Lane D. Soviet Society under Perestroika. L., 1992. P.29, 150–152.

(7) Цит.по: Ibid. P.29.

(8) См. об этом: Кагарлицкий Б. Расколовшийся монолит. Россия накануне новых битв. London, 1992.

(9) Подпольная Неокоммунистическая партия Советского Союза возникла в результате объединения Партии новых коммунистов, образованной Тарасовым в 1972 г., и "Левой школы", также восходящей к 1972 г.

(10) Персональное интервью с Александром Тарасовым, 1 июня 2011 г. Это и последующие интервью были переведены автором с русского языка (Цитаты приведены в обратном переводе на русский, – примечание перевод.)

(11) Там же.

(12) Там же.

(13) Молодежная субкультура начала играть заметную роль с конца 1940-х гг., когда "стиляги" завезли из-за границы одежду и музыку западного стиля, что чаще всего раздражало советскую элиту.

(14) См.: Bahry D., Silver B. Soviet Citizen Participation on the Eve of Democratization // American Political Science Review. Vol.84. No.3. P.821–823, 841–843.

(15) Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и всего мира. М., 1988. С.11.

(16) Цит.по: Åslund A. Russia`s Capitalist Revolution: Why Market Reform Succeeded and Democracy Failed. Washington D.C., 2007. P.23.

(17) Ibid. P.30.

(18) Как писал об этом Алексей Юрчак, Горбачев "порывал с циркулярной структурой авторитарного дискурса". См.: Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation. Princeton, 2005. P.291.

(19) Clarke E., Peters R. Toward a New Revolution: Workers of the Soviet Union Speak. L., 1990. P.36.

(20) См.: Kagarlitsky B. The Thinking Reed: Intellectuals and Soviet State from 1917 to the Present. L., 1988. P.334.

(21) Персональное интервью с Вадимом Дамье, 28 июня 2011 г. (Москва).

(22) Там же.

(23) Там же.

(24) Персональное интервью с Александром Шубиным, 8 июня 2011 г. (Москва).

(25) Там же.

(26) Там же.

(27) Ракитская состояла в Партии народного самоуправления, Конфедерации труда и "Рабочем деле".

(28) Персональное интервью с Галиной Ракитской, 30 июня 2011 г. (Москва).

(29) Там же.

(30) Там же.

(31) См.: Персональное интервью с Борисом Кагарлицким, 15 июня 2011 г.; Kagarlitsky B. Thinking Reed... P.354; Idem. The Dialectics of Change. L., 1990. P.377–379; Общественный наказ XIX партийной конференции (июнь 1988) // Открытая зона. 1988. №7. Август.

(32) Yurchak A. Op.cit. P.161.

(33) См.: Игрунов В..О неформальных политических клубах Москвы // Проблемы Восточной Европы. 1989. №27-28. URL: http://www.igrunov.ru/cv/vchk-cv-chosenpubl/vchk-cv-chosenpubl-inform_cl... ; Brovkin V. Revolution from Below: Informal Political Associations in Russia 1988 – 1989 // Soviet Studies. 1990. Vol.42. No.2. April. P.244.

(34) Персональное интервью с Анной Золотаревой, 29 июня 2011 г. (Москва)

(35) См.: Гражданское достоинство. Программа первоочередных реформ (Москва, 12 июля 1988 г.).

(36) Персональное интервью с Анной Золотаревой, 29 июня 2011 г. (Москва).

(37) Åslund A. Op.cit. P.48.

(38) О забастовке шахтеров см.: Mandel D. Perestroika and Soviet People: Rebirth of the Labour Movement. Mon-treal; NY, 1991; Aves J. The Russian Labour Movement, 1989 – 1991: The Mirage of a Russian Solidarnosc // The Road to Post-Communism: Independent Political Movements in the Soviet Union 1985 – 1991. L., 1992. P.138 – 156; Friedgut Th., Siegelbaum L. Perestroika from Below: The Soviet Miner`s Strike and its Aftermath // New Left Reviw. 1990. No.181. April. P.5 – 33; Sedaitis J.B. Worker Activism: Politics at the Grass Roots // // Perestroika from Below: Social Movements in the Soviet Union. Boulder, 1991. P.13–27.

(39) Garcelon M. The Estate of Change: The Specialist Rebellion and the Democratic Movement in Moscow, 1989 – 1991 // Theory and Society. 1997. Vol.26. No.1. February. P.64, 67.

(40) XXVIII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 2–13 июля 1990 г. Стенографический отчет. Т.2. М., 1991. С.193.

(41) Kotz D., Weir F. Revolution from Above: The Demise of the Soviet System. L., 1997. P.89–91.

(42) См.: Социал-демократическая партия Российской Федерации. Программа. 2 мая 1991 г. М., б.г. С.47, 51.

(43) Персональное интервью с Павлом Кудюкиным, 10 июня 2011 г. (Москва).

(44) Там же.

(45) Персональное интервью с Татьяной Хабаровой, 2 июля 2011 г. (Москва).

(46) В своем интервью Хабарова утверждала, что должны существовать различные партии, но ни одна из них не должна иметь особый статус КПСС как государственного института. Они могут выигрывать и проигры-вать на выборах, но не могут иметь большинства против КПСС. Эти альтернативные партии могут иметь противоположные мнения, но не должны в целом выступать против социализма как правящей системы.

(47) Персональное интервью с Татьяной Хабаровой, 2 июля 2011 г. (Москва).

(48) Персональное интервью с Александром Бузгалиным, 14 июня 2011 г. (Москва).

(49) Марксистская Платформа. Материалы III Всесоюзной конференции Марксистской Платформы КПСС. 17 – 19 ноября 1990. М., б.г. С.6.

(50) XXVIII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 2–13 июля 1990 г. Стенографический отчет. Т.1. М., 1991. С.492.

(51) Например, Стивен Коэн в 2004 г. логично доказывал, что реформа Советского Союза была возможной, и что при многопартийной системе с социал-демократической партией во главе с Горбачевым и смешанной экономике союз республик можно было сохранить. См.: Cohen S. Was the Soviet Union Reformable? // Slavic Review. 2004. Vol.63. No.3. Autumn. P.459 – 488.
 

Оригинал публикации:
Hans Asenbaum. Imagined Alternatives: A history of ideas in Russia`s perestroika // Socialist History. Journal of the Socialist History Society. 2011. Issue 42 (Reform Communism). P.1 – 24.

Перевод: В.В. Дамье

Источник: Социальные движения и социальная политика в ХХ веке. М.: ИВИ РАН, 2015. С.131-162.