Термин "анационализм" выдвинул в начале ХХ столетия анархистский активист Эжен Ланти (1879 – 1947) для обозначения нового политического движения, которое стремилось ликвидировать нацию не только как переменную в интернациональной рабочей борьбе, но и более того – как основополагающую единицу любой социально-политической организации. Почти 100 лет спустя почти никто не помнит об этом проекте. Ни англоязычная "Энциклопедия национализма" (2000), под общей редакцией А.С. Леусси, ни одноименная испаноязычная энциклопедия (1999) под общей редакцией Андреса де Блас Герреро не содержат статьи об "анационализме".

В главных теоретических работах о национализме (Эрнеста Геллнера, Энтони Смита, Элли Кедури, Майкла Биллига или Эрика Хобсбаума), ни в исследованиях, пропагандирующих постнационализм (Юргена Хабермаса, Паскаля Казанова, Эдварда Саида, Берната Кастани) также ни разу не упоминаются ни Эжен Ланти, ни анационализм. Задача настоящей статьи – вернуть к распространению концепцию, которая представляется нам столь необходимой для объяснения и стимулирования дискуссий о политике идентичностей, занимающих нас в эти дни.

Анационализм – это радикальный космополитизм, противостоящий как буржуазному национализму, так и рабочему интернационализму, проявившему свою недостаточность в ходе Первой мировой войны. Так, в первой части "Манифеста анационалистов", написанного Ланти в 1931 г., содержатся обвинения в адрес реакционного рабочего интернационализма, поскольку единственная борьба, выгодная пролетариату, – это борьба классовая, а не национальная, которая есть не более чем ловушка в руках буржуазии с целью расколоть пролетариат, или в лучшем случае – просто потеря времени и энергии.

Поэтому интернационализм недостаточен. Он оппортунистичен, поскольку интернационалистские рабочие лидеры не желают отказываться от национальной парадигмы, опасаясь, что анациональная организация обойдется без них, как посредников между различными национальными фракциями. Анационализм как движение самым тесным образом связан с фигурой Эжена Ланти (настоящее имя – Эжен Адам). Родившийся в крестьянской семье в Нормандии, он вскоре переехал в Париж, где трудился рабочим и контактировал с анархистским движением. После участия в Первой мировой войне, он примкнул к эсперантистскому рабочему движению и в 1919 г. был назначен редактором бюллетеня "Трудящийся-эсперантист" (Le Travailleur Espérantiste). В 1921 г. принял участие в эсперантистском конгрессе в Праге, в ходе которого участвовал в создании Всемирной Анациональной ассоциации (известной под аббревиатурой SAT, что соответствует ее имени на языке эсперанто – Sennacieca Asocio Tutmonda) и стал ее бесспорным лидером до 1933 г. В том же году он принял псевдоним "Эжен Ланти", как отзвук его французского прозвища "Против всего" (“L’anti tout”).

Как и следовало ожидать в той атмосфере националистической истерии, в 1920-х гг. происходили сильные конфликты в рабочем движении между интернационалистским течением, которое так и не отказалось от концепции нации, довольствуясь надеждой на известную координацию и сосуществование между ними, и анационализмом во главе с Ланти, который стремился к ее преодолению путем распространения такого всемирного языка, как эсперанто. Со своей стороны, несмотря на свою изначальную связь с Французской компартией, Эжен Ланти все больше набирал дистанцию от советского коммунизма. В своем манифесте Ланти обвинил его в превращении в "государственный капитализм, огромную олигархическую бюрократию".

В годы, последовавшие за созданием SAT в 1921 г., термин "анационализм" не получил ни четкого определения, ни адекватной теоретической разработки. "Манифест анационалистов" 1931 г. был призван положить конец такой неопределенности, придав ему четкое и прочное положение по отношению к рабочему интернационализму, в частности – к советскому эсперантистскому интернационализму во главе с Эрнестом Дрезеном. Интернационалисты отстаивали право на самоопределение народов, понимаемое ими как часть антиколониальной борьбы; анационализм же считал, что национальная составляющая может лишь помешать рабочей борьбе и сбить ее с курса. Когда трения между обеими фракциями усилились, Эжен Ланти в 1933 г. покинул свой пост в SAT, а вскоре сталинистские чистки обрушились на основных лидеров эсперантизма. К охоте не замедлил присоединиться и Гитлер, который еще в книге "Моя борьба" (1925) объявил эсперанто "всемирным языком с целью облегчить контроль евреев над миром", существующим только потому, что "пока евреи не господствуют в какой-либо стране, им необходимо выдумывать языки".

Для понимания анационализма необходимо учитывать исторический контекст его возникновения. С одной стороны, SAT был создан всего через 3 года после окончания Первой мировой войны, которая стала колоссальным ударом по рабочему интернационализму. С другой, "Манифест анационалистов" писался перед лицом европейских фашизмов, которые прямо упоминаются в нем, когда в адрес германской компартии выдвигается обвинение в том, что та в предвыборных целях использовала националистические чувства. Тем самым она способствовала тому, что "в настоящий момент в Германии националистическая волна угрожает затопить все".

Однако корни анационализма не следует искать только в историко-политическом контексте первой трети ХХ века. Они лежат и в предшествующих философских и идейных течениях, таких, например, как космополитизм, пацифизм, анархистский антипатриотизм или "хомаранизм".

Что касается космополитизма, то сам Ланти в своем Манифесте заявляет, что этот термин в этимологическом смысле слова "имеет примерно то же значение, которое мы придаем слову "анационализм"". Однако, космополитическая традиция не обязательно делает те же политические акценты, что и анационализм, тесно связанный с анархизмом. И она не связывает все универсалистские надежды с искусственным мировым языком, таким как эчперанто.

Анационализм питает также пацифистская или иренистская традиция, восходящая к таким текстам, как "Жалоба мира" Эразма Роттердамского (1517) и достигшая пика в великой антивоенной литературе ХХ в., где выделяются такие имена как Ромен Роллан, Эрих Мария Ремарк, Далтон Трамбо, Курт Воннегут или Родольфо Фогвилл. В этом ряду можно обнаружить и Виктора Гюго, который в "Отверженных" (1862) задается вопросом: "Разве есть война с иноземцами? Разве всякая война между людьми — не война между братьями?". И в итоге заявлял: "Монархия – это и есть внешний враг; угнетение – внешний враг; «священное право» – внешний враг. Деспотизм нарушает моральные границы, подобно тому как вторжение врага нарушает границы географические. Изгнать тирана или изгнать англичан в обоих случаях значит: освободить свою территорию".

Еще один важнейший корень анационализма – это анархистская антипатриотическая традиция, от которой он не слишком отличается, если не считать первоочередной веры в способность эсперанто объединить трудящиеся классы различных территорий. Достаточно вспомнить об английском протоанархисте Уильяме Годвине, для которого "любовь к родине в строгом смысле слова – не то же, что обманный иллюзии, созданные насильниками с целью превратить массы в слепой инструмент своих злых намерений" ("Политическая справедливость", 1793), или о Максе Штирнере, который заявлял, что "мог бы пожертвовать своей родиной ради справедливости, если бы оказался вынужден выбирать между тем и другим" ("Единственный и его достояние", 1844).

С более систематической и последовательной критикой национализма выступил Бакунин в его "Письмах о патриотизме" (1869), где он провозгласил, что "Государство, это младший брат церкви; а патриотизм, эта государственная добродетель, этот культ государства, является лишь отражением божественного культа" (Письмо Третье), и именно привилегированный класс заинтересован в существовании государства (Письмо Четвертое).

Со своей стороны, Эмма Гольдман, самая видная анархистка на территории США, заявляла в статье "Патриотизм – угроза свободе" в 1911 г., что "мыслящие мужчины и женщины во всем мире начинают понимать, что патриотизм есть слишком узкая и ограниченная идея, чтобы отвечать всем потребностям нашего времени", и среди трудящихся разных стран развивается чувство "солидарности, которая не боится иностранного вторжения, потому что это приведет всех рабочих к моменту, когда они скажут своим хозяевам: "ступайте и делайте ваше дело убийства. Мы делали это слишком долго для вас"".

Эррико Малатеста в брошюре 1914 г. "Анархисты забыли свои принципы" заявлял, что "трудящиеся всех стран – братья, а враг – "иноземец" – это эксплуататор, родился ли он в нашем же собственном доме или в дальних странах и говорит ли он на нашем языке или ином, нам неизвестном". Поэтому, продолжал он, "мы всегда ведем борьбу против национализма как пережитка прошлого на службе интересов угнетателей, и мы горды быть интернационалистами не только на словах, но и в глубоких чувствах, которыми мы вдохновляемся". И хотя начало Первой мировой войны продемонстрировало, что "национальные чувства воспламеняют сильнее, а чувства интернационального братства менее глубоки, чем мы думали", необходимо "усилить нашу антипатриотическую пропаганду".

Наконец, последнее важное влияние на анационализм было оказано хомаранизмом, что на языке эсперанто означает "любовь к людям". Эта псевдорелигиозная доктрина отчасти вдохновлена сочинениями раввина Гиллеля Мудрого (1 в. н.э.), и ее столпами являются гуманизм, космополитизм и пацифизм. Основные аргументы хомаранизма изложены в "Декларации хомаранизма" (1917) Людвига Лейзера Заменгофа. Именно он за 30 лет до этого опубликовал книгу "Международный язык" (1887) с изложением принципов нового языка, получившего свое название от псевдонима, которым он подписывал свои работы – “Doktoro Esperanto”, то есть, "Доктор Надеющийся".

Бернат Кастани Прадо (Университет Барселоны)

https://www.diagonalperiodico.net/saberes/28886-es-anacionalismo.html