Статья, опубликованная в конце 1990-х годов, но сохранившая свою актуальность и в начале нового века

Проблема «кого относить к левым в ХХ веке» сама по себе достаточно сложна. Прежде всего, ясно, что так называемой самооценки, то есть субъективного отнесения себя или других к «левым» явно недостаточно. Во-вторых, следует учитывать, что на протяжении столетия изменялись и сами силы, которых обычно относят к «левым», эволюционировали их взгляды, позиции, теоретические концепции. Таким образом, само понятие предстает как бы в двух вариантах - типологическом и конкретно-историческом. Отсюда необходимость найти некое оптимальное сочетание того и другого.

Представляется, что при выборе и рассмотрении объектов исследования целесообразно исходить из нескольких критериев. Прежде всего, из представления о так называемых общественных ценностях, которые традиционно принято относить к «левым». К таковым относятся, к примеру, идеи общественного контроля (самоконтроля) над социальной, экономической и политической жизнью (в противовес эгоизму и жажде господства), интернационализма, индивидуальной и коллективной свободы, эгалитарности и общественной собственности на средства производства и потребления. В то же самое время, целесообразно сочетать эти «общие» критерии с принципом историзма, то есть учитывать то обстоятельство, что место, роль и позиция той или иной идеи или общественной силы изменялось с течением времени под влиянием тех или иных социально-исторических процессов.

Чрезвычайно важно учитывать то обстоятельство, что сам объект исследования - «левые» - крайне неоднороден. Несколько условно наших «героев» можно разделить на две основные группы или, точнее, на два лагеря - левый фланг господствующей индустриально-капиталистической системы, с одной стороны, и силы, стоящие «слева» от этой системы, с другой. Говоря в целом, первые стремились, по тем или иным причинам не разрушая саму систему, скорректировать ее в той или иной мере на основе так называемых «левых» общественных ценностей. Вторые же ориентировались в той или иной степени на разрушение существующей индустриально-капиталистической системы и замену ее иной, новой, альтернативной, то есть основанной на вышеупомянутых «левых» ценностях.

С чем было исторически связано подобное разделение? Мне кажется, что в его основе лежат противоречивые настроения и интересы самой социальной базы «левых».

Дело в том, что, по меньшей мере со времени завершения цикла революций конца XVIII- середины XIX вв., отстаивание левых ценностей было связано, в первую очередь, с борьбой против классового господства в индустриально-капиталистическом обществе, то есть с движением угнетенных и эксплуатируемых социальных слоев за свое социальное и личностное освобождение. Между тем, положение этих трудящихся слоев в самом индустриально-капиталистическом обществе в значительной мере противоречиво. С одной стороны, они заинтересованы в ликвидации существующей системы эксплуатации, угнетения и отчуждения, без чего их социальное и личностное освобождение невозможно. С другой, трудящиеся сами являются классом или классами существующего общества, а потому развитие этой системы в духе ее собственной логики может способствовать росту возможностей для интеграции этих слоев в систему за счет все большего удовлетворения компенсаторных потребностей, связанных с увеличением потребления, заменой свободы - безопасностью, прямого участия в решении проблем - представительством и делегированием интересов и т.д. Условно говоря, чем больше тот пирог, который можно разделить, тем больше в принципе шансов даже у подчиненного и неравноправного получить больший и вполне достаточный для материально безбедного существования кусок этого пирога. Между тем, увеличение накопления и общественного потребления - это своего рода закон существования индустриально-капиталистического общества с его максимой: «расти или умри».

Мне кажется, что именно этим и определяются дилеммы и альтернативы, с которыми сталкивались «левые» на протяжении всего ХХ века. В период формирования индустриально-капиталистической системы рестриктивно-репрессивные моменты в политике и экономике явственно преобладали над интегративными. Движение трудящихся, вдохновлявшееся в большинстве своем левыми ценностями и идеями, возникало как сила, альтернативная по отношению к этой системе. С одной стороны, оно опиралось на еще сохранявшийся от доиндустриальных, ремесленно-цеховых времен дух независимости, общинности и коллективизма, противостоявший фабричному деспотизму. Разделение труда еще не доходило до тейлористской фрагментации и квалифицированным трудящимся вполне доступна была мысль о том, что они сами могут контролировать развитие производства. С другой, государственные механизмы социальной интеграции еще не получили достаточного развития, социальная сфера почти полностью контролировалась институтами и организациями движения трудящихся (ассоциациями, синдикатами или, как во Франции, так называемыми «биржами труда»), которые рассматривались как основа для возможной самоуправленческой альтернативы. Все эти факторы определяли важнейшую роль тех левых, которые выступали - в той или иной мере - за устранение капиталистическо-индустриальной системы. Сюда следует отнести, прежде всего, анархистов и революционных синдикалистов. Хотя большинство из них не были свободны от определенных индустриалистско-прогрессистских мифов и представлений, все же их общественный проект был в целом ориентирован на радикальный разрыв с системой и замену ее новой, на основе «левых» ценностей.

В то же время, по мере завершения формирования основ индустриальной системы, стали нарастать и противоположные тенденции, создававшие благоприятные условия для большей интеграции трудящихся масс в существующую систему. Сюда следует отнести углубление фабрично-индустриального разделения труда, соответствующую фрагментацию трудового процесса, размывание прежнего костяка квалифицированных «рабочих-ремесленников» за счет новых слоев так называемых «массовых рабочих», меньше ориентирующихся в процессе производства в целом. Социальные реформы начала века в ряде стран положили начало огосударствлению социальной сферы. Определенные шансы для интеграции открывали и последствия империалистической политики и общий рост благосостояния. Становление и усиление социал-демократии и контролируемых ею профсоюзов перед первой мировой войной стали идейно-политическим выражением этого процесса формирования «левого крыла» самой индустриально-капиталистической системы. Оно взяло курс на реформы этой системы с расчетом, как я уже отмечал, скорректировать ее с учетом «левых» ценностей и поставить ее плоды на службу самим угнетенным классам.

Очень важен вопрос о социальной опоре левых и о ее изменении в связи с формированием в ХХ веке так называемого «массового общества», состоящего из атомизированных и отчужденных индивидов. В этом социуме растворяются традиционные узы общинной солидарности, что не может вести, с одной стороны, к растущей тенденции интеграции людей в существующую систему, а с другой - к утрате потенциала альтернативности левыми. Вот что говорит, например, по этому поводу, американский исследователь Мюррей Букчин: «Пролетарский социализм, который и сегодня еще сохраняется в идеалах многих независимых социалистов и синдикалистов, имеет сложную и переплетающуюся основу. С одной стороны, он происходит из трансформации капитализмом многих в основном автономных ремесленников в индустриальных рабочих во взрывные годы промышленной революции. С другой, на него как на движение - независимо от всех теорий - оказало влияние его происхождение из сел и маленьких городов, особенно пролетаризация крестьянства... То, что эти докапиталистические культуры с их связанными с природой ритмами и ценностями были перенесены в промышленные города, имеет решающее значение для объяснения характера их недовольства и радикализма... Эта сельская подоплека породила очень сложную мозаику взглядов, ценностей и соотношений между доиндустриальными и индустриальными культурами, которая зажигала в мужчинах и женщинах... неугасимый, почти апокалиптический огонь... Пролетариат конца ХIХ - начала ХХ вв. был совершенно особым социальным явлением. Эти люди были деклассированными по своему мышлению, спонтанными по природной естественности своего поведения, ожесточены утратой своей автономии и формировались под влиянием ценностей утерянного ремесленничества, любви к земле и общинной солидарности. Отсюда шел сильный революционный дух, поднимавшийся в рабочем движении... В последовавшие десятилетия... резко изменились социальный состав, политическая культура, наследие и цель пролетариата... Рабочий класс полностью индустриализировался, а не радикализировался, как надеялись социалисты и анархо-синдикалисты... Рабочий класс стал органом внутри капиталистической системы, а не «эмбрионом» нового общества...». (1)

Оговорюсь, что поднятая мною здесь проблема шире вопроса о соотношении реформистских или революционных форм и методов борьбы. Приведу хотя бы один пример: российские большевики. Их революционность определялась стремлением преодолеть те преграды, которые царская система воздвигала на пути индустриальной модернизации России. В то же самое время, их никак нельзя относить к силам, альтернативным по отношению к индустриально-капиталистической системе, поскольку, по существу, их функции сводились именно к утверждению в России системы, основанной на соответствующем типе производительных сил и организации труда.

Сталинистские компартии практически всегда играли внутрисистемную роль орудия ускоренного утверждения и развития индустриально-капиталистической цивилизации. Например, в «Советском Союзе» и других странах, где эти партии находились у власти, они выступали как силы, обеспечивающие ускоренное создание основ индустриально-капиталистического общества, а затем - и перехода к его фордистско-тейлористскому этапу. В то же время, весьма спорно, можно ли вообще отнести сталинизм у власти к «левым», поскольку его фактические действия противоречили основополагающим ценностным ориентирам левых.

Ключевым периодом в конфликте между двумя лагерями «левых» - системным и антисистемным - стали Первая мировая война и последовавшее межвоенное время. Итальянские исследователи Пино Феррарис и Марко Ревелли видят в этом конфликте борьбу двух моделей. По словам Ревелли, «зрелое ХХ столетие складывалось в борьбе не на жизнь, а на смерть между процессом социализации политического универсума снизу и процессом стабилизации общества сверху. Субъектами первого процесса были угнетенные классы, которые пытались отстаивать свою собственную, независимую социальность как «отдельный мир» вне рамок государственности, на основе ассоциации, солидарности и взаимопомощи, создавая собственные правовые формы, сплоченную сеть федеративных соглашений и публичных, но не государственных «актов». Второй был нацелен на интеграцию масс в государство (непосредственно, как в модели Бисмарка, или «опосредованно», как в джолиттианстве) с помощью бюрократической «рационализации» и нейтрализации конфликта с целью передать «государственному аппарату» монополию на отношения, имеющие «общее общественное» значение. Утвердилась вторая модель, благодаря навязанному Первой мировой войной чудовищному ускорению и централизации европейских обществ. Причем не без кровавой борьбы с «иным рабочим движением», которое не желало участвовать в этатизации». (2)

В мучительных конвульсиях двух мировых войн, европейских революций и революционных выступлений 1920-30-х гг. (последним здесь надо считать Испанскую революцию как «лебединую песнь» «иного рабочего движения»), в экономичесих кризисах и в утверждении фордистско-тейлористского типа производства рождалось так называемое «массовое общество» и его политическая форма - «социальное государство», то есть государство, поглощающее социальную сферу и организующее интеграцию. Между различными его моделями (тоталитарно-фашистским, сталинистским, «демократическим») развернулась острая борьба, пока в ходе Второй мировой войны не определились модели-победители.

Становление «социального государства» с его корпоративизмом было непосредственно взаимосвязано с проблемой «левых». Зыгмунт Бауман в работе «Воспоминания класса» показал, что оно стало итогом длительного процесса растворения рабочего класса в том виде, как он сформировался в ходе первой промышленной революции. Произошло завершение «экономизации» классового конфликта, перенесение его оси из сферы производства (сферы борьбы по вопросу о смысле и содержании труда, независимости и самоопределения производителя) в сферу потребления (то есть перераспределения прибавочной стоимости). Гарантом такого перераспределения становилось государство.

Левые, пытавшиеся выступать как альтернатива по отношению к индустриально-капиталистической системе (анархисты, синдикалисты, часть левых коммунистов), в ходе этой борьбы были разгромлены - очень часто даже физически. Напротив, «системные» левые сыграли решающую роль в утверждении модели «социального государства», в этатизации социального. Поскольку же эта этатизация была непосредственно связана с потребностями самого экономического и технологического развития индустриально-капиталистической системы на ее «фордистско-тейлористской» фазе конкурирующих между собой национал-государственных хозяйственных комплексов, то можно без преувеличения сказать, что «системные левые» (прежде всего, социал-демократы и коммунисты) сыграли роль важнейшей движущей силы в деле модернизации современного европейского капитализма. Это касается как политической и социальной формы, так и идейно-культурных моментов, философского обоснования и т.д. и т.п.

Окончательная маргинализация левой альтернативы по отношению к системе произошла в период Второй мировой войны. Подавляющее большинство «левых» (даже большинство прежде «внесистемных левых») отказались от интернационалистской позиции и встали на сторону одного из борющихся индустриально-капиталистических лагерей. Популярный среди значительной части «левых» еще в эпоху Первой мировой лозунг превращения империалистической, националистической войны в антибуржуазную социальную революцию был на сей раз уделом небольших группировок, не сумевших реально изменить общий ход событий. Итог Второй мировой войны стал поэтому триумфом индустриально-капиталистической системы. Он был закреплен в период расцвета модели «социального государства» в 1950-60-е гг., когда «внесистемные» левые почти сошли на нет, а левый «мэйнстрим» занял ключевое место в «социальном государстве» - в виде одной из правящих сил или в виде лояльной оппозиции в рамках системы.

В идеологии «системных» левых в этот период происходят значительные перемены, легитимизирующие это положение. Развитие «социального государства» окончательно объявляется и признается путем к утверждению «левых» ценностей. Более того, происходит и постепенное размывание, разжижение комплекса этих ценностей в рамках «демократического плюрализма»; они смешиваются с другими. Идеи «смешанной экономики», сочетания общественной и частной инициативы и т.д., считавшиеся прежде своего рода «переходными вариантами», теперь рассматриваются как оптимальные.

Несколько специфическое место занимали в странах Запада после второй мировой войны компартии. Они в той или иной мере придерживаясь сталинистской или полусталинистской идеологии, но на деле выступали за придание большей «социальности» фордистско-тейлористской модели, то есть играли примерно ту же роль, которую выполняли со времени первой мировой войны социал-демократы.

Кризис модели «социального государства» с конца 1960-х гг. привел и к краху соответствующей структуры интеграции в систему. Решающую роль при этом сыграли такие факторы, как резкое замедление экономического роста, обострение борьбы за ресурсы, все большая неповоротливость бюрократической государственной системы, выход на общественную сцену новых слоев трудящихся с новым, критическим отношением к государственной опеке, наемному труду и «трудовой этике». В ходе массовых выступлений с сильным самоуправленческим потенциалом трудящимся удается выбить значительные уступки, которые еще более сокращают прибыли предпринимателей и тем самым сужают базу для сохранения модели «социального государства». В условиях кризиса «фордистско-тейлористской» модели и «государства благосостояния» с конца 1960-х и особенно в 1970-х гг. появляются «новые левые» и движения под флагом «Третьего пути», которые снова пытаются поставить под вопрос некоторые ключевые элементы индустриальной западной цивилизации; одновременно начинается оживление традиционных радикальных левых (анархистов и антиавторитарных марксистов). Система реагирует на кризис переходом к «неолиберализму», то есть демонтажем «социального государства». Левый «мэйнстрим» (социал-демократы, еврокоммунисты и т.д.) сперва продолжали защищать «социальное государство» в борьбе с нарастающими стремлениями «новых правых» и неолибералов его ограничить и демонтировать. В этой борьбе правые использовали антибюрократический климат и ориентацию на личность, во многом сформированные благодаря «новым левым» и «автономному» рабочему движению, которые в итоге терпят поражение. Вместе с ними терпит неудачу и внесистемный вариант изменения.

Последний период столетия - этап перехода к «постфордистской» модели (с характерными для нее экономической рационализацией, глобализацией, неолиберализмом, разрушением «социального государства»). Осуществляется правый (неолиберальный) сценарий изменения «фордистско-тейлористской» системы и демонтажа социального государства. С ними связан так называемый «кризис левых», которые оказываются перед выбором: защищать остатки прежней модели, шаг за шагом отступая перед неолиберализмом и перенимая его логику - или найти подлинную, радикальную самоуправленческую альтернативу.

В последнее десятилетия века конгломерат «левых» снова претерпевает значительные изменения. В конце столетия те, кого по традиции принято считать левыми, вернулись к власти в большинстве европейских стран. Но сами они стали совершенно другими. В экономической политике они не только не решаются отменить реформы «неолиберализма» (приватизацию, разрушение систем социального обеспечения, ухудшение положения трудящихся на производстве), но и продолжают в принципе следовать тем же самым курсом, не решаясь даже прибегнуть к традиционным для себя кейнсианским мерам регулирования экономики. В лучшем случае правительства левых замедляют демонтаж социального государства, требуя от трудящихся больших жертв под предлогом его спасения и реформирования. На уровне идей происходит по существу полный отказ левого «мэйнстрима» от ряда левых ценностей: признается приоритет свободного рынка, частной инициативы, частной собственности, конкуренции и т.д., поддерживаются милитаристские военные блоки (НАТО) и т.д. Можно сказать, что системные левые все больше теряют специфические черты «левизны» и становятся почти неотличимой частью общего глобализированного и «неолиберального» консенсуса. С другой стороны, внесистемные левые значительно ослаблены поражением и упадком социальных движений в 1970-80-х гг. Их судьба напрямую зависит от возобновления социальной активности людей труда, от их способности преодолеть апатию, вызванную прогрессирующей атомизацией общества и разрушением социальности.

На рубеже нового столетия о будущем левых хорошо сказал один их умный враг - немецкий историк Эрнст Нольте: «Левая с самого начала была негосударственной, критической, атакующей силой, и это ее самая ранняя и важнейшая характеристика... Но...каждая новая частичная победа левых означала именно их интеграцию в «существующее», которое изменялось, но не погибало... Совершенно новая ситуация может возникнуть только в том случае, если вечная левая снова обретет мужество для возвращения к своим древнейшим интенциям, а именно, к своей принципиальной враждебности против границ, дифференциации, конфликтов, к идее «слияния всех рас и народов», к ликвидации индустриальной экономики, основанной на разделении труда, к уничтожению «патриархата» и связанной с ним динамики европейско-американской цивилизации как источника конфликтов и дисгармонии». (3)

Примечания

1) Murray Bookchin. Die Neugestaltung der Gesellschaft. Grafenau, 1992. S.127-129.

2) Marco Revelli. Der Sozialstaat in den Brennesseln // Die Aktion. Zeitschrift fur Politik, Literatur, Kunst. Heft 113/119. Marz 1994. S.1932.

3) Ernst Nolte. Die Linke und ihr Dilemma. Was an ihrer Position ewig ist // What`s Left? Prognosen zur Linken. Berlin, 1993. S.89.

Опубликовано: Карло Росселли и левые в Европе. К 100-летию со дня рождения Карло Росселли. Москва, 1999. С.55-64.