14 июля 1789 года французский король Людовик XVI записал в своем дневнике: "Ничего не произошло". В этот самый день восставшее население Парижа овладело символом абсолютизма – крепостью-тюрьмой Бастилия, уничтожило бюро акцизных сборов и снесло таможенные заставы. Когда монарху доложили о том, что столица вышла из повиновения, он воскликнул: "Да это же бунт!". "Нет, ваше величество, – ответил ему сановник, герцог Франсуа-Александр-Фредерик де Ларошфуко-Лианкур. – Это не бунт, это – революция". Именно он впервые дал имя событию, которому суждено было изменить судьбы мира.

1. КРИЗИС "СТАРОГО РЕЖИМА"

Королевский двор не ожидал такого поворота событий. Людовик XVI по-прежнему считал себя могущественным повелителем сильнейшей державы континентальной Европы. Правда, над его государством давно уже собирались тучи. Необычайно холодные зимы обостряли нищету городского и сельского населения; голод стал типичным явлением для предреволюционной Франции. "Вот уже два месяца, – сообщалось в одном из отчетов с мест зимой 1783–1784 г., – как земля сплошь покрыта снегом и льдом. Как городские рабочие, так и сельские поденщики остались без работы. Мастеровые и фабричные рабочие принуждены были оставить мастерские вследствие чрезвычайных морозов. Эта причина, вместе с повальными болезнями, этим неизбежным спутником нищеты, создает крайне тяжелое положение…".

Бедствия повторились в еще больших масштабах зимой 1788–1789 г., после неурожая. "Я не знаю, что делать, – писал крестьянин-современник. – Нищета так велика, что нет хлеба". По дорогам страны бродили сотни тысяч нищих. Отчаявшиеся крестьяне отказывались платить налоги и подати помещикам, мешали вывозить хлеб; бунты почти не прекращались на востоке, юго-востоке и северо-востоке. Их характер, писал Петр Кропоткин, "был почти везде один и тот же. Вооруженные вилами, косами, дубинами крестьяне сбегались в город и там заставляли землевладельцев и фермеров, привезших на рынок хлеб, продавать его по известной “честной” цене… или же брали хлеб у хлебных торговцев и “делили его между собой по уменьшенным ценам”...; в деревнях же иногда заставляли помещика отказываться на двухмесячный срок от взимания пошлин за муку или вынуждали городские управления назначить таксу на хлеб, а иногда… повысить… плату за рабочий день".

Затем крестьяне стали грабить и уничтожать помещичьи усадьбы, отказываться от выполнения повинностей. Начались восстания в городах. В 1786 г. взбунтовались ткачи Лиона, потребовавшие повысить заработную плату. В начале 1789 г. рабочие громили фабрики в Париже; продовольственные бунты охватили Марсель. На подавление протестов посылали войска, зачинщиков хватали и вешали. Но министр финансов Жак Неккер уже в феврале 1789 г. предупреждал короля, что вскоре армия может потерять контроль над ситуацией.

Голод и нищета населения не были вызваны одними только климатическими изменениями. Они отражали глубинный кризис, в котором оказалась Французская самодержавная монархия. Еще в начале 18 века Франция была самым мощным государством Европы. Но после поражения в Семилетней войне (1756 – 1763) французскому господству пришел конец. Англия отобрала у Франции ее владения в Америке и Индии. В 1786 г. Лондон навязал французам торговый договор, основанный на принципах свободной торговли. Более слабая французская промышленность не выдержала конкуренции. Предприятия разорялись. Это обострило экономический кризис в стране.

Нищета в деревне связана с феодальными принципами в землевладении. Большинство французских крестьян избавились от крепостной зависимости еще в конце Средневековья (в королевских поместьях она была отменена в 1779 году). Однако, большая часть земли оставалась в собственности помещиков-дворян и церкви. За право пользования арендованной, общинной и даже собственной землей крестьяне несли многочисленные повинности: они обязаны были работать на помещичьих полях, платить различные подати и поборы. Во Франции официально сохранялась феодальная собственность на землю. Большая часть земли делилась на «феоды». Ими владели помещики, формально от имени короля или вышестоящего сеньора-феодала. Такие владения нередко охватывали целые районы. Большие участки земли принадлежали духовенству. Большую часть обрабатываемой земли (от 30 до 60%, в зависимости от региона) помещик передавал в держание крестьянам. Часть ее (цензива, или чиншевое владение) находилась в наследственном пользовании крестьянина, за что тот должен был платить сеньору – ренту, а государству – талью. Другая часть предоставлялась крестьянам в аренду мелкими участками, обычно на несколько лет. За это крестьянин обязывался платить арендную плату или отдавать долю урожая. Французский крестьянин был чаще всего лично свободен, в отличие от русского крестьянина той эпохи. Он имел право переселяться, заключать имущественные сделки, оставлять наследство и получать его. Но судили его феодальные суды сеньора. Как отмечал исследователь революции Жан Жорес, "почти вся… деревенская жизнь с ее повседневными происшествиями, с ее мелочными и докучливыми столкновениями подлежала их ведению… Именно благодаря этой верховной юрисдикции дворянам и удалось, в особенности в течение последней трети XVIII столетия, отобрать у сельского населения… то, что мы называем теперь общинными землями".

Хотя в XVIII веке в деревне уже имелись состоятельные крестьяне, положение крестьянской массы за последние 15 лет до революции существенно ухудшилось. Жаждущие все большей роскоши дворяне стремились выжать из крестьян как можно больше денег, вплоть до платежей, когда-то установленных средневековыми обычаями, но позднее забытых. Еще одним излюбленным средством аристократов стал захват помещиками общинных земель и сгон крестьян с земли за недоимки (тогда их участки подлежали продаже).

Крестьянские массы разорялись; на дорогах и в городах становилось все больше нищих, против которых применяли суровые законы. "Крестьянин не мог ни выйти на дорогу, ни перебраться через речку по шаткому деревянному мосту, ни купить на сельском рынке аршин сукна или пару деревянных башмаков, не наталкиваясь при этом на каждом шагу на хищных и скаредных феодалов", – замечал исследователь Французской революции Жан Жорес. "… Помещики сделались деспотами, которые держат жителей деревень в цепях рабства", – говорилось в одной из жалоб, поданной в апреле 1789 г. В руках помещиков, наследников феодальных сеньоров, оставалось местное правосудие. И даже в городах население вынуждено было часто платить им за вступление в права наследства, за продажу товара и т.д.

Ко времени революции крестьянское население Франции было организовано в сельские территориальные общины, появившиеся в Средневековье. Участки земли чаще всего находились в пользовании отдельных крестьянских семей. Но в общем нераздельном пользовании членов общины находились обширные угодья – леса, пастбища, луга и т.д. Этим имуществом распоряжался крестьянский сход и избираемые им должностные лица. С конца Средневековья помещики по всей Европе стали захватывать земли, принадлежавшие крестьянским общинам. Во Франции это процесс происходил значительно медленнее, чем, например, в Англии. Французские помещики, в основном, предпочитали не вести хозяйство сами, а передавать землю для обработки крестьянам за определенные выплаты и повинности. Таким образом, феодальный захват имел целью не столько увеличение размеров поместий, сколько увеличение платежей с крестьян, которым теперь приходилось платить за пользование тем, что прежде находилось в их распоряжении бесплатно. С помощью прямого насилия или судебных процессов дворяне расширяли свои владения. Они оспаривали старые документы на землю и пересматривали их, издавали новые правила пользования общинными владениями. Сеньоры объявляли себя собственниками трети строевых лесов, претендовали на третью часть всех доходов, получаемых с продажи продуктов или с аренды общинных земель, или даже на треть всей общинной собственности ("триаж"). Заявляя, что они сами – члены общины, сеньоры требовали выделить им их "долю" и т.д. Нередко они даже похищали или подделывали документы, придумывали несуществующие долги общины… А иногда общины, обложенные тяжелыми налогами, вынуждены были сами распродавать угодья, чтобы выплатить возложенное на них государством бремя.

Крестьяне пытались противодействовать захвату общинных земель. Они подавали иски, добиваясь иногда благоприятных для себя королевских указов. Но в целом, королевская власть благосклонно относилась к помещичьим притязаниям. В XVIII в. началась и практика раздела общинных земель между крестьянами. Но семьи членов общины могли получить свою долю не в собственность, а в наследственное пользование, причем, если семья прерывалась, угодья должны были возвратиться в общее владение.

Не менее обременительной для населения оказывалась тяжесть государственных налогов, податей и повинностей. Налоги постоянно росли. Только так самое мощное в Европе государство могло финансировать колоссальные военные расходы. Но распределялись налоговые обязательства неравномерно. Французское общество считалось разделенным на три сословия: духовенство, дворянство и "третье" сословие. В последнее включались крестьянство, ремесленники, наемные работники, предприниматели и купцы. Именно на третье сословие падала основная тяжесть налогового бремени. А в то же время, первые два получали обширные выплаты из казны и пользовались всевозможными привилегиями. "Французская монархия состоит из нескольких различных и совершенно отдельных сословий, – говорилось в обращении к королю, поданном одним из парламентов (местных административно-судебных органов). – Личная услуга духовенства состоит из всех функций, связанных с просвещением, отправлением богослужения и облегчения участи обездоленных посредством милосердия. Дворянство своей кровью защищает государство и помогает государю своими советами. Низший класс нации, который не может оказывать государству столь же отличных услуг, уплачивает ему свой долг в форме податей, промышленной деятельности и физического труда". Третье сословье было неоднородным. К нему относились и трудящиеся (мелкие ремесленники, крестьяне, наемные рабочие), и предприниматели, торговцы.

Гнет повинностей и налогов нередко ставил крестьян и городскую бедноту на грань выживания. А торгово-предпринимательские круги Франции все больше тяготились "старым режимом", низводившим их до положения "низшего класса нации". Бурное развитие торговли и промышленности в XVII-XVIII вв., которому активно способствовало абсолютистское государство, привело к быстрому обогащению купцов и промышленников. Они контролировали финансовую и экономическую жизнь городов, стремились распространить свою прибыльную деятельность на земледелие. "Буржуазия завоевывала Париж, – замечал Жан Жорес, – и, можно сказать, что накануне революции она почти вполне овладела им". Вместе с богатством торговцев и предпринимателей росло и их самосознание. Разве не они вносят в казну значительную долю денежных средств и разве не содержат тем самым государство? Однако, тот, кто платит деньги, вправе рассчитывать на то, что эти вложения принесут ему выгоду. Между тем, буржуазия была оттеснена от управления страной. Король являлся абсолютным монархом. Он по своей воле назначал и смещал министров, определял и осуществлял политику страну, как внешнюю, так и внутреннюю. Даже совещательный орган сословного представительства – Генеральные Штаты – не собирался с 1614 года! Такое положение становилось нетерпимым. Складывалось противоречие между возросшей мощью буржуазии и ее приниженным положением в государстве в сравнении с монархом, чиновниками, представителями двух первых сословий.

Французские предприниматели исходили из соображения, которое по сей день является определяющим принципом общественного устройства: Кто платит, тот должен и заказывать музыку. Однако король отказывался делиться властью. "В природе моей власти быть не посредником, а главою", – ответил он на острожный призыв Неккера "сделаться посредником между… высшими сословиями и народом".

НОВЫЕ ИДЕИ

Постепенно во Франции складывались основные идеи-силы, которым предстояло столкнуться затем в ходе революции. Идеологи Просвещения с начала XVIII века призывали к введению представительного правления. Шарль Монтескье предлагал установить во Франции конституционную монархию по английскому образцу, с двухпалатным парламентом, системой разделения властей и гарантией частной собственности. Резко осуждал деспотизм неограниченной королевской власти знаменитый философ Франсуа-Мари Вольтер. Он отстаивал принцип гражданских прав и свобод личности. "Любой человек имеет право делать все, что считает нужным, если не нарушает прав другого – утверждали некоторые философы. – Государственная власть должна гарантировать соблюдение прав человека. В противном случае - это тирания, против которой необходима борьба".

Еще дальше шли другие представители радикальной интеллигенции. Жан-Жак Руссо выступал за суверенитет (верховную власть) народа, республиканскую форму правления. Он выдвинул идею "эгалитаризма", то есть общества, которое должно было бы состоять из мелких собственников, при недопущении крайней бедности и крайнего богатства. Наконец, появились теоретики (Габриэль Мабли, Жан Мелье, Этьенн-Габриэль Морелли), отстаивавшие идеи обобществления частной собственности (коммунизма).

В основе взглядов философов Просвещения на общество лежала теория естественного права. Вот как характеризует ее немецкий историк М.Беер: "Согласно этому воззрению на историю, законы издавали первоначально люди, объединившиеся на основе договора, так как они были суверенны. Простое решение людей создало гражданское общество и частную собственность. Затем законы начали издаваться либо одним человеком, либо незначительным меньшинством, узурпировавшим суверенитет. В чем заключается, однако, сущность суверенитета? Что делает его способным производить целые перевороты? Что дает ему возможность по своему произволу содействовать общему благу или деградировать массы? На это теория естественного права отвечает: возможность эту дает сила. Кто обладает ею, тот суверенен и может издавать законы по своему усмотрению. Сила, суверенитет и законодательство образуют, согласно учению естественного права, государственное триединство, всемогущее и абсолютное: оно может превратить общее имущество в частную собственность и наоборот, оно может придать обществу какую ему угодно форму. Таким образом, для революционеров и сторонников реформ на первом плане должно стоять достижение власти. Раз государственная власть будет в их руках, главная задача может считаться решенной. Суверенной власти они приписывали творческое значение".

Французская буржуазия была недовольна трудностями, связанными с приобретением сельских земель, государственно-бюрократической регламентацией финансовой и промышленной деятельности, остатками цеховой системы, которые мешали ей развивать производство. Еще больше возмущали представителей третьего сословья (и буржуазию, и трудящихся) расточительство королевского двора и дворянства. "… Изнеженная аристократия растрачивала в безумной, нелепой роскоши громадные состояния – сотни тысяч, миллионы франков годового дохода…, – отмечал Кропоткин. – … За регулируемыми танцмейстером внешними формами, за всею шумною расточительностью скрывалась самая грубая чувственность, отсутствие всякого интереса, всякой мысли, даже простых человеческих чувств".

Между тем, Франция оказалась на гране банкротства. Государственный долг превышал 4,5 миллиарда ливров. Идеологи третьего сословия призывали взять эти средства за счет взносов обоих привилегированных сословий, которые не платили в казну почти ничего. Кроме того, они призвали Церковь уступить часть имущества. Испытывая острую нехватку денег, перед лицом непрекращающихся народных бунтов, король был вынужден в мае 1789 г. созвать Генеральные штаты – депутатов от всех трех сословий.

2. ОТ АБСОЛЮТИЗМА – К КОНСТИТУЦИОННОЙ МОНАРХИИ

НАЦИОНАЛЬНОЕ СОБРАНИЕ И 14 ИЮЛЯ

5 мая 1789 г. Генеральные Штаты начали свою работу в Версале. В их составе оказалось 1200 человек – по 300 от дворян и духовенства и 600 от третьего сословия. Выборы от третьего сословия были непрямыми: население избирало выборщиков, которые затем выбирали депутатов. Историк революции Жан Жорес отмечал, что депутаты были призваны в помещение, получившее название "зала трех сословий": "Это был большой зал, имевший форму прямоугольника; в нем могло поместиться около 1200 человек, а на галереях помещалось около 2 тысяч человек. Депутаты были введены медленно и после довольно продолжительного ожидания; депутатам третьего сословия были отведены места посередине, а депутатам духовенства и дворянства – по бокам".

Король обратился к Генеральным штатам с речью: "Общее брожение и неумеренное желание нововведений овладели умами и могут совсем ввести в заблуждение общественное мнение, если мы не поспешим дать им устойчивость чрез соединение указаний мудрых и умеренных". Монарх рассуждал о "традиционной" любви французов к своим королям и предостерег собравшихся от "опасных новшеств". По словам Жореса, "это было посредственное поучение, в котором чувство страха прикрывалось каким-то сентиментальным тоном". Власть нуждалась в деньгах, а не в реформах.

Представители сословий должны были заседать порознь. Однако представители третьего сословия стали добиваться упразднения сословного представительства. Тем временем атмосфера в Париже становилась все более напряженной; в городе проходили бесчисленные митинги, участники которых резко обрушивались на аристократию и ее привилегии. "Брожение превосходит всякое воображение", – свидетельствовал очевидец-англичанин Артур Юнг. 17 июня депутаты от третьего сословия и примкнувшие к ним члены Штатов решились объявить себя органом общенационального представительства – Национальным собранием. Они заявили двору, что любые новые налоги могут отныне собираться только до тех пор, пока заседает собрание. Власти заперли зал заседаний на замок, пытаясь помешать непокорным депутатам работать. Тогда 20 июня депутаты собрались в зале для игры в мяч и дали клятву не расходиться, пока не будет принята конституция. 23 июня король созвал всех членов Штатов и приказал им разойтись по сословиям. Но граф Оноре Виктор Мирабо (несмотря на свое дворянское происхождение, он был избран депутатом от третьего сословия) от имени Национального собрания заявил: "… Мы здесь по воле народа и разойдемся, лишь уступая силе штыков".

В Париже назревал народный бунт. Протестующие нападали на сторонников дворянства и духовенства. Войска были ненадежны, по свидетельству Юнга, они отказались бы стрелять в народ, получив соответствующий приказ. Солдаты братались с жителями. "Черт с ними; пусть заседают!" – вскричал в ярости король. 9 июля Национальное собрание объявило себя Учредительным, то есть провозгласило намерение принять конституцию Франции. Тем не менее, двор не желал признать свое поражение. По Парижу поползли слухи о подготовке переворота; к столице стягивались войска.

Брожению страстей способствовал даже… знаменитый маркиз де Сад. Он содержался в заключении в Бастилии с 1784 г. по обвинению в "содомии". 2 июля 1789 г. он принялся кричать из окон тюрьмы, что в Бастилии будто бы убивают заключенных, и это в немалой степени способствовало росту народного возмущения. Арестованного маркиза немедленно перевели в другую тюрьму (На свободу ему удается выйти только в апреле 1790 г.)... 

Положение усугублялось продовольственным кризисом. Вокруг Парижа начались голодные бунты. Власти опасались разгрома булочных. На следующий день король сместил генерального контролера (министра финансов) Неккера – сторонника умеренных реформ. Эта новость была воспринята как сигнал к роялистскому перевороту: разгону собрания. Молодой журналист Камилл Демулен обратился к 6 тысячной толпе: "Граждане! – заявил он. – Я только что прибыл из Версаля. Неккер получил отставку. Возможно ли большее глумление над нами? После этого уже, может быть, сегодня для патриотов готовят Варфоломеевскую ночь. Сегодня ночью все швейцарские и немецкие батальоны будут выведены на Марсово поле, чтобы их использовать против нас. У патриотов остается только одно средство — это прибегнуть к оружию. Итак, граждане, к оружию!"

Парижане начали изготовлять самодельные пики. Выборщики от Парижа собрались на чрезвычайное заседание и образовали комитет города (муниципалитет). Именно собрания выборщиков на местах (в округах столицы) стали основой организации сопротивления. 13 июля муниципалитет создал Национальную гвардию, в которую вступили 48 тысяч горожан. Люди вооружались, кто чем может. "Это оружие – мушкеты, порох, пули, железные ломы, дубины, ножи, топоры, вилы, все, что служит оружием тому, кто доведен до отчаяния и кто, не помня себя от ярости, хватается за что попало, – так описывал позднее происходившее в Париже в те дни английский писатель Чарльз Диккенс. – Те, кому ничего не удавалось заполучить, выламывают голыми руками камни и кирпичи из стен. Все Сент-Антуанское предместье… охвачено смятеньем, сердца пылают, кровь клокочет в жилах. Эта несчастная голытьба не дорожит жизнью; каждый из них сейчас рвется пожертвовать собой". На следующий день восставший народ взял штурмом королевскую крепость-тюрьму Бастилию (символ монархического режима) и овладел ключевыми пунктами города.

"14 июля, с самого утра, все парижское население, буржуа, ремесленники, пролетарии, готовились к битве. Отряд драгунов проехал через Сент-Антуанское предместье и приблизился к стенам Бастилии. Из этого народ сделал вывод, что имелось ввиду сосредоточить в Бастилии массу войск, воспользоваться ею как базой для военных действий против Парижа, которому предстояло быть раздавленным между этими войсками и войсками, которые были расположены на Елисейских полях… К тому же она была издавна ненавистна. Мрачный и унылый замок, в котором томилось столько политических заключенных, как разночинцев, так и дворян, и который, казалось, преграждал бойкому Сент-Антуанскому предместью доступ к наслаждению жизнью, был ненавистен Парижу, всему Парижу… У двора не было союзников, которые помогли бы ему осуществить задуманный им государственный переворот; против иностранных полков, угрожавших революции (королевским наемных гвардейцев, – В.Д.), восстал весь Париж. Прежде всего, необходимо было достать оружие; между 9 и 11 часами утра огромная толпа направилась к Инвалидному дому, где находился большой склад ружей, и захватила 25 тысяч ружей и 6 пушек. Бастилия могла быть взята приступом. Бессменный комитет выборщиков, собравшийся в городской думе, сперва старался предотвратить столкновение, затем, уступая неудержимому возбуждению народа, он попытался, по крайней мере, мирными способами добиться капитуляции крепости. Но при второй попытке лица, посланные для переговоров, были встречены выстрелами: быть может, это было недоразумение, быть может, это было вероломство… Под предводительством нескольких героев, перебравшихся через рвы и разрубивших цепи подъемного моста, толпа ворвалась в крепость; колебавшиеся солдаты, среди которых не было единодушия, сдались…" (Жан Жорес "История Великой Французской революции")

Взбешенный народ расправился с теми, кто был ему наиболее ненавистен: с комендантом Бастилии маркизом Бернаром Рене Журданом де Лоне, виновным в гибели штурмовавших тюрьму, интендантом Фулоном… Последнего толпа схватила и повесила; его голову накололи на пику и возили по всему Парижу. 

Король проиграл. 17 июля он вынужден был приехать в Париж, признать Национальное собрание и подчиниться воле народа.

 Под влиянием событий в Париже восстания вспыхнули по всей стране. В городах народ совершал "муниципальные революции". Он отстранял старые власти и заменял их новыми, составленными из выборщиков от третьего сословия. Создавалась национальная гвардия; разрушались тюрьмы. Движение быстро приобретало социальный оттенок: выступления часто шли под лозунгами: "Хлеба! Смерть скупщикам!". Горожане прекращали платить налоги, заставляли власти снизить цены на хлеб, разрушали дома и склады спекулянтов продовольствием.

Начались выступления крестьян. Они громили и сжигали помещичьи дворцы и усадьбы, жгли документы, в которых были зафиксированы их феодальные повинности. Крестьянские восстания были особенно интенсивными на востоке, северо-востоке и юго-востоке Франции. В провинции Дофине было разграблено и сожжено 30 усадеб, во Франш-Конте – около 40, в Маконне и Божоле – 72. Дворянство Франции охватил "великий страх". Аристократы в панике бежали…

ПЕРВЫЕ РЕФОРМЫ

Напуганные масштабами восстаний, депутаты Национального собрания в ночь на 4 августа 1789 г. проголосовали за отмену сословных привилегий, феодальных прав и церковной десятины. Даже представители дворянства были на редкость единодушны в эту "ночь чудес". Они спешили успокоить крестьян. "В некоторых провинциях, – заявил с трибуны собрания герцог д`Эгильон, – весь народ образует нечто вроде лиги с целью разрушить замки, опустошить поля и, в особенности, завладеть архивами, являющимися хранилищами документов, на которых основывается феодальная собственность. Народ стремится стряхнуть, наконец, с себя то иго, которое так долго угнетало его, и нужно, господа, признаться, что это возмущение, хотя и преступно (поскольку преступно всякое движение, связанное с насилием), но все же может найти себе оправдание в том угнетении, жертвой которого был народ… Я не сомневаюсь в том, что обладатели ленов, равно как и владеющие землями сеньоры… будут готовы пожертвовать своими правами ради справедливости". Но, конечно, добавил он, не безвозмездно…

"… Только при виде пламени своих пылающих замков они (сеньоры) обрели в себе необходимое величие духа для того, чтобы отречься от своей привилегии держать в оковах людей, с оружием в руках завоевавших себе свободу", – констатировал революционный публицист Жан-Поль Марат.

Государственные налоги должны были отныне уплачивать все граждане страны. Монополия дворян на государственные должности отменялась. Упразднялись сеньориальные суды. "Национальное собрание всецело уничтожает феодальный режим…", – говорилось в принятом документе. В действительности, согласно декретам, принятым 4­–11 августа, подлежали безвозмездной отмене лишь церковная десятина и элементы личной крепостной зависимости. Оброк, барщину и другие платежи за пользование землей крестьяне должны были выкупать. Однако на практике они зачастую просто переставали выплачивать деньги феодалам самовольно, невзирая на закон ("явочным порядком"). 

Первым шагом на пути к принятию конституции стала Декларация прав человека и гражданина, провозглашенная Национальным собранием 26 августа 1789 г. Оно провозглашало суверенитет нации (а не монарха), верховенство закона, неприкосновенность собственности и основные гражданские права и свободы, включая даже право на сопротивление угнетению. Вот его текст:

"Представители французского народа, образовав Национальное собрание и полагая, что невежество, забвение прав человека или пренебрежение ими являются единственной причиной общественных бедствий и испорченности правительств, приняли решение изложить в торжественной Декларации естественные, неотчуждаемые и священные права человека, чтобы эта Декларация, неизменно пребывая перед взором всех членов общественного союза, постоянно напоминала им их права и обязанности, чтобы действия законодательной и исполнительной власти, которые в любое время можно было бы сравнить с целью каждого политического института, встречали большее уважение; чтобы требования граждан, основанные отныне на простых и неоспоримых принципах, устремлялись к соблюдению Конституции и всеобщему благу. Соответственно, Национальное собрание признает и провозглашает перед лицом и под покровительством Верховного существа следующие права человека и гражданина.

Статья 1. Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе.

Статья 2. Цель всякого политического союза – обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые – свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению.

Статья 3. Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации.

Статья 4. Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом.

Статья 5. Закон имеет право запрещать лишь действия, вредные для общества. Все, что не запрещено законом, то дозволено, и никто не может быть принужден делать то, что не предписано законом.

Статья 6. Закон есть выражение общей воли. Все граждане имеют право участвовать лично или через своих представителей в его создании. Он должен быть единым для всех, охраняет он или карает. Все граждане равны перед ним и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями.

Статья 7. Никто не может подвергаться обвинению, задержанию или заключению иначе, как в случаях, предусмотренных законом и в предписанных им формах. Тот, кто испрашивает, отдает, исполняет или заставляет исполнять основанные на произволе приказы, подлежит наказанию; но каждый гражданин, вызванный или задержанный в силу закона, должен беспрекословно повиноваться: в случае сопротивления он несет ответственность.

Статья 8. Закон должен устанавливать наказания лишь строго и бесспорно необходимые; никто не может быть наказан иначе, как в силу закона, принятого и обнародованного до совершения правонарушения и надлежаще примененного.

Статья 9. Поскольку каждый считается невиновным, пока его вина не установлена, то в случаях, когда признается нужным арест лица, любые излишне суровые меры, не являющиеся необходимыми, должны строжайше пресекаться законом.

Статья 10. Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом.

Статья 11. Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать, печатать, отвечая лишь за злоупотребление этой свободой в случаях, предусмотренных законом.

Статья 12. Для гарантии прав человека и гражданина необходима государственная сила; она создается в интересах всех, а не для личной пользы тех, кому она вверена.

Статья 13. На содержание вооруженной силы и на расходы по управлению необходимы общие взносы; они должны быть равномерно распределены между всеми гражданами сообразно их возможностям.

Статья 14. Все граждане имеют право устанавливать сами или через своих представителей необходимость государственного обложения, добровольно соглашаться на его взимание, следить за его расходованием и определять его долевой размер, основание, порядок и продолжительность взимания.

Статья 15. Общество имеет право требовать у любого должностного лица отчета о его деятельности.

Статья 16. Общество, где не обеспечена гарантия прав и нет разделения властей, не имеет Конституции.

Статья 17. Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения". 

Король под разными предлогами оттягивал утверждение законов об отмене церковной десятины и выкупе феодальных прав, откладывал утверждение Декларации. Сторонники двора готовили переворот. В этих условиях противники абсолютизма предпочитали доставить короля из Версаля в центр революции – Париж, где он был бы под контролем общества. Влиятельный революционный публицист Жан-Поль Марат призвал со страниц издаваемой им газеты "Друг народа" к походу на Версаль. Но народ поднялся не столько под политическими, сколько под социальными лозунгами. 5 октября 1789 г. парижские женщины, требовавшие хлеба и оружия, двинулись к столичной ратуше. Затем они вместе с присоединившимися к ним мужчинами отправились в Версаль, чтобы привести в Париж короля и королеву – "первого булочника" и "первую булочницу" Франции и, быть может, конфисковать продовольственные запасы двора. Чтобы не допустить штурма дворца, к нему была стянута Национальная гвардия под командованием лидера конституционалистов – маркиза Мари-Жозефа Лафайета. Благодаря его посредничеству, штурма удалось избежать. Но на следующий день король вынужден был утвердить Декларацию прав и вместе с семьей переехать в Париж.

Теперь монарх делил власть с Учредительным собранием, которое должно было выработать конституцию страны. Большинство в нем имело течение сторонников конституционной монархии во главе с Мирабо, Сийесом и Лафайетом. Они выступали за то, чтобы собрание имело возможность принимать законы без сохранения за королем права "вето". В то же время, конституционалисты стремились сохранить власть в руках либерального дворянства и верхушки буржуазии, закрепив это положение высоким имущественным цензом (ограничением в правах людей, имущество или доходы которых меньше определенной величины) на будущих выборах. Лишь немногочисленная оппозиция во главе с юристом Максимилианом Робеспьером, последователем Руссо, возражала против этого.

Оноре Габриэль Рикети, граф де Мирабо, родился 9 марта 1749 г. в Биньоне-Мирабо (нынешний департамент Луаре) в семье известного экономиста маркиза Виктора Рикети де Мирабо. С детства Оноре прозвали "блестящим уродом". У мальчика была искривлена нога; у него была непропорционально большая голова, правда, с выразительными, блестящими глазами; изо рта торчали два огромных зуба. В трехлетнем возрасте он переболел ветрянкой, которая еще больше его изуродовала. Характер у мальчика был взрывной, стремительный, непокорный. Отец его не любил, называя "чудовищем в физическом и нравственном отношении", средоточием "всех пороков". Мирабо охотно и легко учился. Отец отдал его в военную школу, но вскоре, возмущенный легкомысленным поведением сына… добился его ареста. Выйдя из заключения, юноша в 1768 – 1769 гг. принимал участие во французском завоевании Корсики. Там он написал "Историю Корсики", которую отец сжег. Однако же он поручил сыну управление своими имениями. В 1772 г. Мирабо женился на маркизе де Мариньян, но брак оказался неудачным. Он растратил значительную часть состояния жены, и в 1774 г. отец добился его ссылки в Маноск (там молодой человек написал первое свое опубликованное сочинение – "Эссе о деспотизме"). Из ссылки Мирабо бежал, чтобы вызвать на дуэль обидчика сестры. Пойманного, его отправляют в замок Иф, но там он соблазняет жену начальника. Сосланный затем в замок Жу, Мирабо завел роман с Софи, женой маркиза де Моннье, и бежал с ней в Голландию. По требованию маркиза, Мирабо приговорили к смертной казни за разврат. Он был выдан французским властям и заточен в Венсенский замок, где провел в заключении 3,5 года (1777–1780). В тюрьме им были написаны знаменитые "Письма к Софи", несколько романов и памфлет, направленный против системы юстиции. Выйдя на свободу, Мирабо добился отмены смертного приговора, а затем был вовлечен в бракоразводный процесс с женой, который проиграл. Он участвовал также в судебной тяжбе между отцом и матерью, после чего вынужден был снова покинуть страну, отправившись в Голландию и Англию. За границей он познакомился с госпожой де Нера, которая стала его подругой. В 1785 г. он вернулся во Францию, где его способности, наконец, были оценены. Мирабо отправили с разведывательной миссией в Пруссию. Вновь оказавшись во Франции, он принял участие в кампании против министра финансов Неккера. В сочинениях, написанных им перед революцией, Мирабо высказывал мысли, близкие к будущей Декларации прав человека. В 1789 г. в Провансе его избрали в Генеральные Штаты от "третьего сословия". Он высказывается за конституционную монархию по английскому образцу. В Генеральных Штатах, а затем в Национальном собрании со всей яркостью проявился блестящий ораторский дар Мирабо. Это "величайшее политическое лицо нашей революции", – вспоминала о нем герцогиня Луиза д`Абрантес. Его речи и высказывания производили огромное впечатление на французское общество. "Мы разойдемся, только уступая силе штыков", – заявил он в знаменитой речи 23 июня. После 14 июля Мирабо призывал к бдительности: "Подождем, пока его величество подтвердит сам те хорошие намерения, которые ему приписывают. В Париже течет кровь наших братьев; пусть глубокое молчание встретит монарха в эту горестную минуту. Молчание народов — урок королям!". Мирабо стал одним из основных авторов Декларации прав человека и гражданина. Политические позиции Мирабо были достаточно умеренными. Он предлагал отложить принятие Декларации до разработки новой конституции, защищал сохранение за королем права накладывать "вето" на законы, принимаемые Собранием. "Я считаю вето короля настолько необходимым, что согласился бы жить скорее в Константинополе, чем во Франции, если бы оно не существовало. Да, я заявляю открыто, что не знаю ничего ужаснее владычества 600 лиц, которые завтра могли бы объявить себя несменяемыми, послезавтра — наследственными и кончили бы присвоением себе неограниченной власти, наподобие аристократии всех других стран". Мирабо завязал контакты с королевским двором, стремясь убедить его согласиться на проведение реформ. Он воспринимал себя как посредника между королем и Собранием. После событий 5–6 октября 1789 г. он советует монарху уехать из Парижа, созвать конвент, объявить об отмене феодализма и абсолютизма, об установлении честного партнерства между королем и народом. Мирабо предполагал создать правительство, ответственное перед парламентом (по английскому образцу). С июля 1790 г. по апрель 1791 г. главный оратор революции представил двору 500 секретных докладов. В свою очередь, король согласился оплатить долги Мирабо (200 тысяч франков), уплачивать ему по 6 тыс. ливров в месяц, а по окончании сессии Собрания вручить ему миллион… Революционный политик с легким сердцем принимал деньги, ибо делал то, что соответствовало его убеждениям. Как заметил позднее литературовед Шарль Сен-Бёв, ему платили, но его не купили. Мирабо высказался против конфискации имущества эмигрантов, против предоставления гражданских прав солдатам, добивался проведения более острожной внешней политики, которая не раздражала бы соседние монархические державы. Но в 1791 г. в Париже уже вовсю говорили о продажности некогда народного любимца, о его предательстве. Об этом писали газеты. От разоблачения Мирабо спасла лишь смерть 2 апреля 1791 г. (некоторые утверждали, что он покончил с собой). Прах его перенесли в Пантеон, откуда его удалили после того, как в августе 1792 г. были найдены документы, изобличающие связи Мирабо с королевским двором.

КОММУНА ПАРИЖА И НАРОДНОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ

Параллельно с организацией новой власти шел процесс самоорганизации населения. Ее основой в Париже стали округа, или секции. Они брали свое начало с выборов в Генеральные Штаты весной 1789 г. Тогда для избрания выборщиков Париж разделили на 60 округов. После выборов окружные собрания избирателей отказались разойтись. Они явочным порядком взяли на себя такие функции как вооружение народа, поддержание порядка. После взятия Бастилии округа стали действовать как официальные органы городского управления. Каждый округ избирал для заведования своими делами особый гражданский комитет, состоявший из 16 – 24 человек.

Округа объединялись в своего рода союз (федерацию), образовав для связей "центральное бюро". Совокупность округов (секций) составляла коммуну Парижа.

Наряду с секциями в Париже действовал выборный муниципалитет (Генеральный совет) во главе с мэром и прокурором совета.

"Настроение округов…, – писал французский историк Сигизмунд Лакруа, – характеризуется одновременно сильным сознанием коммунального единства и не менее сильным стремлением к самоуправлению… Нельзя указать ни одного округа, который захотел бы жить отдельно от остальных… Но… коммуна должна издавать свои законы и управлять собой сама по возможности непосредственно; ее представительное правление должно быть низведено до минимума; все, что коммуна может делать непосредственно, должно быть решаемо ею самой, без всяких посредников, без делегатов; или же делегатами, роль которых сводится к роли уполномоченных для специальной цели, действующих под непрестанным контролем пославших их… В конце же концов, право издавать законы и вести администрацию общинных дел принадлежит самим округам, то есть общему собранию всех граждан данного округа".

По примеру Парижа, подобные организации самоуправления сложились и в других городах страны.

В мае – июне 1790 г. вместо округов были образованы секции (48 в Париже). Округа и секции занимались не только местными делами, но и живо интересовались политическими вопросами. Они обсуждали вопросы о праве вето короля, об избирательном цензе, помощи бедным.

Центром политической агитации в период Французской революции стали многочисленные газеты, клубы и кружки. Первоначально ораторы и агитаторы выступали прямо в кафе или на площадях. "… Кафе Пале-Рояля являют… беспримерные и удивительные сцены: их нутро переполнено, и даже к дверям и окнам прорывается терпеливая толпа и с открытым ртом слушает нескольких стоящих на столе или стульях ораторов, каждый из которых обращается к собственной аудитории", - писал Артур Юнг о Париже в 1789 г.

Первый клуб был организован в 1789 г. бретонскими депутатами Генеральных Штатов. Он назывался первоначально Бретонским, но позднее был переименован в Клуб друзей конституции (позднее – Якобинский, поскольку он размещался в бывшем монастыре св. Якова). Наиболее умеренные деятели из этого объединения оформились затем в Клуб 89 года во главе с Сийесом, мэром Парижа Жаном-Сильвэном Бальи (Байи), Лафайетом и Мирабо. В июле 1791 г. на его основе появилось новое общество приверженцев конституционной монархии – Клуб фельянов (или фейянов; также по названию монастыря фельянов - цистерианцев). После ухода конституционалистов в Якобинском клубе восторжествовали приверженцы республики. Представители высших сословий, перешедшие на сторону нового порядка, учредили Клуб беспристрастных. Монархисты образовали собственный Монархический клуб и пытались завоевать популярность в народе с помощью широкой благотворительности. На республиканских позициях стоял Клуб кордельеров (также получивший название по имени бывшего монастыря францисканцев-кордельеров, в котором он размещался). Он именовался также Клубом друзей прав человека и возглавлялся такими революционерами, как Марат, Демулен и Дантон. Позднее он слился с Якобинским клубом. В Социальном кружке Никола Бонвиля и священника Клода Фоше пропагандировались идеи имущественного равенства и социализма. Некоторые клубы имели прежде всего местный характер: так, клуб Сент-Антуанского предместья состоял, главным образом, из живущих в округе рабочих…

Подобные общества действовали и в других городах Франции. Клубы и общества периода революции сочетали в себе черты общественных организаций, салонов, дискуссионных клубов и политических партий. Клуб фельянов больше походил на салон эпохи "Старого режима". Его члены должны были платить взносы в размере 106 ливров в год; политическая деятельность по уставу была запрещена, а протоколы не велись. Это был, скорее, клуб людей, обсуждавших определенные теоретические и практические вопросы в области философии, политики и экономики. Тем не менее, поскольку его члены хорошо знали друг друга и договаривались между собой, клуб служил негласным центром принятия политических решений.

Устройство Якобинского клуба, напротив, приближалось к структуре современных политических партий. Он имел отделения по всей стране (до 2000 в 1792 г.), через которые мог не только обсуждать те или иные вопросы и решения, но и добиваться проведения их в жизнь. Согласно уставу 1790 г., в его задачи входило: обсуждать заранее вопросы, выносимые на обсуждение Национального собрания; работать над утверждением и укреплением конституционных идеалов; взаимодействовать с другими аналогичными обществами. Заседания клуба можно сравнить с общим собранием членов политической партии.

Зеркалом революции стала публицистика и пресса. Именно в этот период появляется современная печать и современная журналистика. Не зря известные писатели братья Гонкур называли газету "детищем 89 года". Только в Париже выходило около 150 газет и журналов. Наиболее влиятельные были посвящены общественно-политическим вопросам, служили рупором для тех или иных идей. Газеты периода революции чаще всего делал один человек. Они несли на себе неизгладимый отпечаток личности издателя. Тиражи изданий были не велики, но их передавали из рук в руки, зачитывали вслух друзьям и знакомым. Такие газеты, как "Друг народа" Марата, "Папаша Дюшен" Эбера, "Французский патриот" жирондиста Бриссо, "Железные уста" лидера Социального кружка Бонвиля, "Деревенские листки" Черутти не только информировали граждан о событиях и давали им оценку, но и способствовали формированию общественного мнения. Они могли накалить страсти или остудить их, способствовать популярности того или иного закона или погубить его в глазах народа.

ПОЛИТИКА УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ

Под давлением общества Учредительное собрание шло на реформы. Осенью 1789 г. была проведена церковная реформа. Прежде законность брака, действительность фактов рождения и смерти определялись записью в церковной метрической книге. Семейно-правовые отношения находились под церковным контролем. Теперь они перешли в руки государства. Церковь вывели из-под подчинения римскому папе.

19 июня 1790 г. Учредительное собрание упразднило деление на сословия, отменило дворянские титулы и гербы, ввело новую административную структуру государства. В мае – июне 1790 г. был принят муниципальный закон, признавший местное самоуправление с элементами прямой демократии.

Однако, социально-экономическая политика Учредительного собрания осуществлялась, в первую очередь, в интересах имущих, состоятельных классов общества. Чтобы пополнить казну и выйти из финансового кризиса, 2 ноября 1789 г. оно приняло декрет о конфискации всех церковных земель. Эти земли передавали государству, а затем разбивали на крупные участки и продавали. Купить такие участки могли лишь очень богатые граждане. В марте 1790 г. собрание подтвердило, что отменяются без выкупа только личные обязательства крестьян по отношению к сеньорам (личная или крепостная зависимость, связанная с происхождением, унизительные платежи за право разводить огонь или держать собак, платежи при покупке и продаже скота и хлеба и др.).

За отмену повинностей, которые трудящиеся села должны были нести при пользовании помещичьей землей (прожить за счет обработки лишь собственных наделов крестьяне не могли), им согласно декрету от мая 1790 г., следовало уплатить выкуп. Условия выкупа оказались тяжелыми. Осуществить выкуп могла только сельская община в целом, уплатив крупную сумму. Воспользоваться этим правом могло лишь заведомое меньшинство крестьян: далеко не все общины были богаты. 1 августа 1791 г. Законодательное собрание разрешило продажу общинных земель частным лицам. Общинные советы (они по муниципальному законодательству декабря 1789 г. заменили сельские сходы) избирались теперь лишь состоятельными лицами («активными гражданами»). Они пускали эти земли в продажу, и значительную их часть приобрела деревенская буржуазия. Новые власти мало интересовались нуждами обездоленных слоев населения.

Великая Французская революция способствовала уничтожению сельской общины. Вынужденные согласиться на возвращение общинам угодий, захваченных помещиками, власти одновременно форсировали раздел общинных земель. Эта политика была продолжена и ускорена уже после Учредительного собрания: по декрету 14 августа 1792 г., после уборки урожая все земли и предметы общинного пользования, кроме лесов, должны были делиться между членами общины, переходили в их собственность. Согласно закону 10 июля 1793 г., такой раздел должен был явиться поголовным и безвозмездным, если за него выскажется хотя бы треть членов общины. Это было выгодно наиболее зажиточным членам сельского общества, которые и проводили в жизнь подобные решения. Законодательство Наполеона I и французских режимов XIX в. усилили государственный контроль над общинами. В то же время администрация поощряла сдачу общинных угодий в аренду. В конце XIX – начале ХХ вв. энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон констатировал: "…Хотя во Франции и сохранилось значительное количество общинных земель, но характер пользования ими утратил (за немногими исключениями) прежнее значение; община пользуется землею не как живой организм, а как юридическое лицо".

В интересах предпринимателей в революционной Франции были изданы законы об отмене цехов и устранении регламентации в промышленности (февраль 1791 г.) и о запрещении рабочих союзов и стачек (закон Ле-Шапелье, 14 июня 1791 г.). Цехи – самоуправляющиеся ассоциации ремесленников. В средневековой Европе они являлись основой ремесленного производства в городах. Цехи осуществляли взаимопомощь между своими членами (уход за больными, выплата пособий и т.д.), регулировали производство с тем, чтобы избежать конкуренции (устанавливали цены, определяли нормы качества изделий, помогали в получении заказов и сбыте продукции). В период абсолютной монархии в странах Европы цехи подчинялись государственному контролю, но продолжали оставаться конкурентом частному предпринимательству капиталистического типа, основанному на наемном труде, конкуренции и свободных ценах, устанавливаемых рынком. Владельцы частных предприятий стремились уничтожить цеховые ограничения в области производственных норм, размеров предприятий, цен, условий производства и сбыта. Ведь эти ограничения препятствовали развитию частного предпринимательства. Позднее по примеру ремесленных цехов стали возникать рабочие цеховые ассоциации, которые организовывали забастовки и вооруженные акции против бизнеса, защищая, таким образом, права наемных работников.

Выступая с обоснованием предложенного им проекта закона о запрете рабочих ассоциаций, депутат Ле Шапелье объяснял: "Цель тех собраний, которые учащаются в королевстве и которые уже вошли в сношения друг с другом…, заключается в том, чтобы принудить подрядчиков, бывших мастеров, повысить вознаграждение за рабочий день и воспрепятствовать рабочим и честным людям, дающим им занятие в своих мастерских, входить в полюбовные сделки, в том, чтобы заставлять их подписывать в книгах обязательство принять размер вознаграждения за рабочий день, установленный этими собраниями, и другие регламенты, которые они позволяют себе вырабатывать. Некоторые прибегают даже к насилию, чтобы добиться соблюдения этих регламентов; заставляют рабочих покидать мастерские даже тогда, когда они довольны получаемым ими вознаграждением. Хотят, чтобы мастерские опустели; в некоторых мастерских уже начались возмущения и произошли различные беспорядки".

Еще в 1789 г. власть высказалась за свободную продажу хлеба (без какого-либо регулирования цен, которое могло бы сдержать рост дороговизны и тем самым хоть как-то облегчить положение бедноты). Летом 1790 г. власть одобрила жесткие меры против крестьянских бунтовщиков, посягавших на собственность помещиков. Против восставших государство направляло войска и отряды Национальной гвардии. "Вызывают солдат! Разве это не то же самое, как если бы сказать: народ бунтует, он требует хлеба, у нас его нет, значит, следует убить народ", - комментировал Максимилиан Робеспьер.

В 1791 г. власти закрыли благотворительные мастерские для безработных (в Париже в них работало 30 тысяч человек). 

Полноправными гражданами Франции новый режим признавал лишь тех, кто обладал крупной собственностью и мог уплачивать значительные по размерам налоги. "Для того, чтобы предоставить нам печальную привилегию подавать свой голос за тех, кто будет иметь счастье обуздывать нас и счастье жиреть за наш счет в силу ваших декретов, вы варварски требуете от нас, чтобы наши отцы и их сыновья не были ни банкротами, ни несостоятельными должниками, не сделав исключения для честных людей; – обрушивался на парламентариев Марат со страниц газеты "Друг народа". – Как будто недостаточно быть доведенными до нужды, будучи ограбленными ловкими мошенниками; как будто вы хотели бы посмеяться над нашими несчастьями, наказывая нас за их надувательство. Как ужасна наша жизнь! К нам небо было всегда немилосердно. И ныне, поскольку во всех своих предположениях вы считаете нас за ничто, у нас отнимается даже надежда… Не довольствуясь тем, что оставили нас в самой ужасной нужде, вы отнимаете у нас наши права, наказывая нас за преступления злых и за жестокости судьбы".

Трудовые слои населения мало что получили от революции. Этим во многом была обусловлена их политическая активность, крайние насильственные действия. "…Революция сделана была и поддерживается лишь самыми низшими классами общества: рабочими, ремесленниками, мелкими торговцами, земледельцами, то есть плебеями, – теми несчастными, которых бесстыдное богатство называет чернью, а римское высокомерие называло пролетариями, – констатировал Марат. – Но чего никак нельзя было ожидать – это то, что революция окажется сделанной исключительно для выгоды мелких земельных собственников и законников…".

Одновременно оживились крайние монархисты, группировавшиеся вокруг короля. Они планировали вывести монарха за границу, "освободив" и от контроля со стороны Собрания и от угроз со стороны недовольных масс. После этого, обезопасив короля, они собирались развернуть открытую борьбу с революцией. 21 июня 1791 г. король и королева бежали из Парижа в карете. Однако в ночь на 22 июня недалеко от границы с Австрийскими Нидерландами (Бельгией) короля опознал почтовый чиновник Друэ, который поднял тревогу.

"… Почтмейстер Друэ… входит и выходит в своем долгополом халате, вникая при свете заката в то, что видит… Эта дама в надвинутой на лоб цыганской шляпе, хотя и сидит на передке в экипаже, однако похожа на одну особу, которую мы когда-то видели… А этот большеголовый, в круглой шляпе и парике, который, время от времени высовываясь, смотрит назад: сдается мне, что он смахивает?.. Друэ рассматривает новую ассигнацию, сравнивает портрет на кредитном билете с большеголовым человеком в круглой шляпе: «Клянусь днем и ночью, это, можно сказать, смягченное изображение того. Так вот что означает это передвижение войск, это фланирование и перешептывание. Понимаю!». …Друэ не смеет последовать первому побуждению и схватиться обеими руками за вожжи… Да к тому же у Друэ нет еще полной уверенности, а есть только моральное убеждение… Он… совещается по секрету с писцом Гийомом… и, пока тот седлает самых резвых лошадей, пробирается в Ратушу шепнуть кое-кому словечко, а затем садится с писцом Гийомом на лошадей, и оба скачут на восток…" (Томас Карлейль. "Французская революция").

Нагнав карету в Варенне, Друэ и писец Гильом смогли организовать ее задержание. Короля и его спутников взяли под арест, а 25 июня 1791 г. пленниками возвратили в Париж. Население столицы крушило бюсты монарха, требуя его низложения. Особенно негодовали бедняки. "Удалось возмутить довольно значительное число рабочих из разных мастерских вблизи Парижа, которые, хотя все они были люди неимущие, большей частью неизвестного происхождения, как думали до тех пор, нередко люди политически неразвитые, тем не менее как будто весьма заинтересовались наказанием тирана", – свидетельствовал фельян Антуан Барнав.

С резкой критикой короля и Национального учредительного собрания выступил в Якобинском клубе Робеспьер. "Людовик XVI пишет Национальному Собранию собственноручно; он подчеркивает, что намеревается бежать, и Национальное Собрание, с ложью трусливой, так как оно, поддерживаемое тремя миллионами штыков, имело полную возможность называть вещи их собственными именами; с ложью грубой, так как король имел неосторожность сам написать: «меня не похищают, я уезжаю сам, чтобы вернуться и покорить вас»; с ложью вероломной, так как эта ложь имела целью сохранить за бывшим королем его достоинство и право прийти с оружием в руках диктовать нам те декреты, которые ему будут угодны, – Национальное Собрание, говорю я, в двадцати декретах осмеливается называть бегство короля похищением. И понятно, зачем. Вам нужны еще доказательства того, что Национальное Собра­ние предает интересы народа?". Оратор бросил открытый вызов власти, предложив ей призвать его к ответу за сказанные им слова. Якобинский клуб рукоплескал оратору. Тронутый до слез, Демулен закричал: "Мы все умрем раньше тебя", а Дантон заявил: "Господа, если изменники присутствуют здесь, я вместе с вами формально обязуюсь сложить мою голову на эшафоте или доказать, что их голова должна пасть к ногам преданной ими нации".

И тем не менее, якобинцы еще не выдвинули требование республики. Зато к этому открыто призвал клуб кордельеров. Однако Учредительное собрание 15 июля отвергло это требование. Республиканская демонстрация, собравшаяся на Марсовом поле в Париже 17 июля, была расстреляна Национальной гвардией. Расправа была одобрена собранием. Парламентарии приветствовали действия парижского муниципалитета и гвардейцев: "… Собрание одобряет ваше поведение и все принятые вами меры; оно с удовлетворением видит, что парижская национальная гвардия, что солдаты свободы и закона… блестящим образом доказали свою преданность конституции и закону и продолжали оправдывать высокое доверие и признательность нации к их усердию, сдержанности и верности", – говорилось в принятой резолюции. Приверженцы республики подверглись преследованиям: Дантон на время скрылся в Англии. Марат ушел в подполье. "Революция не удалась", – констатировал он на страницах газеты "Друг народа".

3 сентября 1791 г. Учредительное собрание приняло конституцию. Франция стала конституционной монархией. Издавать законы должно было однопалатное Законодательное собрание, которое избиралось сроком на 2 года в ходе двухступенчатых выборов. Правом избрания выборщиков пользовались лишь состоятельные граждане. Всего из 26 миллионов жителей Франции право голоса получили только 4,5 миллиона. Исполнительная власть принадлежала королю и назначаемым им министрам. Монарх получал право отсрочить вступление в силу любого закона.

"В стремлении исправить недостатки конституции и восстановить свободу нация напрасно обращает свои взоры к новому законодательному собранию, которое будет не менее продажно, чем собрание нынешнее…" - писал Марат.

На выборах в Законодательное собрание победу одержали сторонники конституционной монархии (260 мест из 745). 136 депутатов оказались сторонниками Якобинского клуба, но они вскоре раскололись на две группировки. Правая получила название жирондистов (по названию региона Жиронда, откуда происходили некоторые из их вождей). Ее лидеры готовы были на компромисс с конституционной монархией. Левые якобинцы (сохранившие это название) во главе с Робеспьером образовали в собрании фракцию верхнескамеечников – Горы; вскоре они объединились с кордельерами.

"Во владении доминиканских братьев-проповедников, которых обыкновенно называли якобинцами,  была на улице Сент-Оноре зала - длинная, прямоугольная, с четырьмя рядами сидений, годная для многолюдных собраний. Тотчас после переезда Собрания в Париж, залу эту, полную трагических воспоминаний о Лиге и некогда слышавшую священников, проповедовавших цареубийство, наняли члены Бретонского клуба. Они основались здесь под именем Клуба друзей конституции и приготовили здесь народную трибуну, явившуюся соперницей другой трибуны... Париж сделал этот клуб своим собственным и тотчас же отдал его революции. Париж назвал его Клубом якобинцев; Париж силою вломился в его двери, открытые вначале только для депутатов..." (историк французской революции Луи Блан)

Якобинский клуб возник в июне 1789 г. как Бретонский клуб, созданный депутатами Генеральных Штатов от "третьего сословия" (получил такое название, поскольку среди его основателей было много выходцев из Бретани). Он занимался, в первую очередь, вопросами, которые выносились на обсуждение в Национальном и Учредительном собрании, с тем, чтобы обеспечить согласованное голосование. После октября 1789 г. клуб разместился в монастыре монахов-якобинцев и принял название "Клуба друзей конституции". В то время в нем состояло около 200 депутатов, принадлежащих в различным политическим тенденциям. Лидерами были в этот период бретонский депутат Исаак Ле Шапелье, Антуан Барнав, Адриан Дюпор, братья Ламет и левый депутат Максимилиан Робеспьер.

Клуб стал быстро превращаться в своего рода "матрицу", по образцу которой строились аналогичные клубы и организации в провинциальных городах (более 150 к августу 1790 г.). Вместе со своими местными отделениями клуб превратился в мощный рычаг давления на Учредительное собрание.

Первоначально большинство членов Якобинского клуба исповедовало весьма умеренную идеологию в духе конституционной монархии. В нем состояли лишь "активные граждане", платившие высокие взносы. Однако с конца 1790 – начала 1791 гг. настроения становятся более радикальными. После попытки бегства короля и его задержания в Варенне среди якобинцев происходит первый раскол: более умеренные члены отделились и удалились в здание монастыря фельянов (фейянов), где организовали собственный клуб.

Из влиятельных депутатов в Якобинском клубе остались лишь Робеспьер и Жером Петион, с тех пор характер и дух клуба решительно изменились. Укреплялась сеть местных отделений (1000 в сентябре 1791 г.). С октября 1791 г. в зале заседаний были установлены скамьи для публики. Клуб все чаще выступал против политики Законодательного собрания. В самом собрании его сторонники, сидевшие на верхних скамьях ("на горе"), получили прозвище "монтаньяров" (от французского "монтань" – "гора"). Многие из них вели речь о республике. Некоторые из якобинцев играли видную роль в Парижской Коммуне и деятельности секций. После провозглашения республики, 22 сентября 1792 г. клуб получил новое официальное имя – "Общество якобинцев – друзей свободы и равенства". В октябре того же года Робеспьеру удалось оттеснить своего соперника Жака-Пьера Бриссо (лидера жирондистов) и полностью взять в свои руки руководство Якобинским клубом.

В этот период формируется идеология якобинства как общественно-политического течения. В основе этой идеологии лежат принципы демократии; республиканизм; стремление к максимальной политической, военной, административной и религиозной централизации страны; идеи общества равноправных собственников при одновременном ограничении крупной частной собственности и устранении крайней бедности; готовность прибегнуть к диктаторским мерам "во имя всеобщего блага".

В социальном отношении большинство якобинских деятелей принадлежали к среде мелких собственников (мелкой буржуазии), интеллигенции и ремесленников. Этими факторами определялась и политическая деятельность якобинцев. Они занимали своего рода промежуточную позицию между народными массами и новой буржуазией, обогатившейся в ходе революции, как бы лавируя между ними. В борьбе с политическими противниками (монархистами, жирондистами) они были готовы опереться на народные движения, на народное самоуправление в Парижской Коммуне и секциях, пойти на некоторые уступки трудящимся. Это помогло якобинцам установить свою власть в 1793 г. Но когда народные движения усиливались и требовали более решительного ограничения действий "новых богачей", якобинцы наносили по народу беспощадные удары и уничтожали его организации. В свою очередь, спекулятивная буржуазия и “Болото” поддерживали якобинцев до тех пор, пока те сохраняли контроль над массами и не слишком мешали богачам обогащаться дальше. После прихода якобинцев к власти, они стали превращаться в государственных чиновников, быстро заполняя государственный аппарат своими кадрами.

Жирондистами в годы революции называли влиятельную политическую группировку в Законодательном собрании, а затем – Конвенте. Многие из ее лидеров происходили из областей, по которым течет река Жиронда. Эта группа была тесно связана с крупной торгово-промышленной буржуазией, главным образом, провинциальных портовых городов страны. Местные олигархи вместе с политиками-жирондистами стремились установить контроль над Францией и не допустить никаких посягательств на свободу частной собственности и частного предпринимательства. Первоначально большинство видных жирондистов состояло в Якобинском клубе, но в 1792 г. покинуло его. Среди лидеров Жиронды и примыкавших к ним деятелей были философы Жак-Пьер Бриссо и Жан-Антуан Кондорсе, выдающийся оратор Пьер Верньо и др. В политическом отношении жирондисты в 1792 г. выступали за "революционную войну" и в этом вопросе впервые столкнулись с монтаньярами – якобинцами, которые в тот период выступили против такой меры. После провозглашения республики жирондистам удалось составить самую крупную группировку в Конвенте, состоявшую преимущественно из провинциальных депутатов. Жирондистские депутаты разместились в зале Конвента справа от председателя, а монтаньяры (якобинцы) сели слева. С тех пор в политике появились термины "левые" (сторонники радикальных перемен) и "правые" (противники таких изменений).

Жирондисты, выражая настроения крупного капитала, были настроены резко против народных движений и выдвигавшихся ими требований о регулировании цен, увеличения налогообложения богатых. В городах, где у власти стояла жирондистская верхушка, развернулось преследование активистов секций. Жирондистское правительство сопротивлялось введению максимально допустимого уровня цен упрекало якобинцев в поддержке "смутьянов" из Парижской Коммуны. В отличие от якобинцев, жирондисты выступали против централизованной диктатуры. Она была невыгодна региональным элитам.

Король присягнул конституции. Внешне он демонстрировал готовность сотрудничать с новым режимом. Но это не мешало двору продолжать заговорщическую деятельность. Королевский двор поддерживал оживленную связь с роялистской эмиграцией, центром которой стал немецкий город Кобленц. На помощь Французской монархии готовы были прийти и другие европейские державы, опасавшиеся распространения революции по всему континенту.

ВОЙНА И КРИЗИС

В августе 1791 г. король Пруссии Фридрих Вильгельм и германский император, он же эрцгерцог Австрии Леопольд, по согласованию с лидерами роялистской эмиграции, подписали в городе Пильниц заявление о намерении согласовывать свою политику в отношении Франции. Признав "положение, в котором теперь находится французский король" заслуживающим интереса "всех государей Европы", они призвали европейских монархов "применить… действительные средства, чтобы доставить французскому королю возможность вполне свободно установить основы монархического правления, одинаково соответствующие как правам государей, так и благополучию французской нации". В последующие месяцы к коалиции против революционной Франции выразили готовность примкнуть Швеция, Испания и Сардинско-Пьемонтское королевство. Великобритания, напротив, отреагировала весьма сдержанно, выразив намерение соблюдать нейтралитет. "Я вовсе не намерен вмешиваться во внутренние дела этого королевства с целью воспользоваться этим критическим моментом или чтобы извлечь выгоды из нынешнего положения дел", – писал английский король Георг III шведскому монарху.

Назреванию войны способствовали внутренние политические интриги и расчеты. В ноябре 1791 г. Законодательное собрание потребовало от всех эмигрантов вернуться в страну до конца года под угрозой конфискации их имущества. Однако, король отказался утвердить этот закон. Опасаясь, что революционеры убьют или низложат его, он отказывался официально передать свои полномочия находившимся в эмиграции братьям. И в то же время, монарх и его двор отнюдь не возражали против того, чтобы побудить европейские державы к вмешательству во французские дела. Людовик XVI понимал, что война вызовет серьезные социальные и экономические проблемы, ухудшение снабжения продовольствием, рост цен. А все это вместе могло привести к широкому недовольству. Он надеялся, что войска держав помогут ему вернуть неограниченную власть, но предпочитал, чтобы ответственность за начало войны легла не на него, а на приверженцев революции.

Фельяны опасались широкомасштабной войны, считая, что Франция к ней не готова. В крайнем случае, они допускали возможность небольшой военной экспедиции против оплотов эмигрантов в Германии и против австрийских владений в Нидерландах (современной Бельгии). Жирондисты, напротив, рьяно стремились к войне с Австрией (хотя предпочитали бы не ссориться с Пруссией и с Англией). "Война нужна, чтобы закрепить свободу, чтобы очистить ее от пороков деспотизма и от людей, способных развратить ее…, – доказывал лидер "Жиронды" Бриссо. – Мы должны мстить, разрушив разбойничье гнездо феодалов, если мы не хотим, чтобы заговоры, мятежи и пожары длились вечно, а заносчивая наглость аристократов возросла еще больше… Хотите вы одним ударом разбить аристократов, дезертиров – разрушьте Кобленц, тогда глава нации будет вынужден править согласно конституции…". Жирондисты явно рассчитывали на то, что мощный подъем патриотизма отвлечет население от внутренних проблем, притушит требования дальнейших революционных преобразований. В случае победы жирондисты надеялись овладеть территориями, на которые издавна претендовала французская геополитика: левым берегом Рейна и Бельгией.

В марте 1792 г. король поручил сформировать правительство жирондистам – сторонникам войны. 20 апреля новый кабинет добился объявления войны Австрии. Якобинцы выступили против агрессивной внешней политики, понимая, говоря словами Робеспьера, опасность ведения войны "под руководством деспотизма". Было ясно, что король, глава государства, втайне сочувствует державам, с которыми ведет войну его страна. Якобинцы опасались предательства. Они предпочитали избавиться от монархии и уж потом разбираться с внешними врагами. "Вы стремитесь к войне, – бросил жирондистам Марат, – потому что не хотите обратиться к народу, чтобы при его помощи нанести королевской власти решающий удар".

Ход боевых действий оказался неудачным для Франции. Прусская армия считалась одной из самых сильных в Европе; в ней насчитывалось 171 тыс. пехотинцев и 41 тыс. кавалеристов. Им противостояло в лучшем случае 80 тыс. плохо организованных солдат. Французская армия была не готова к войне. Офицеры-монархисты нередко шли на измену. На юге вспыхивали контрреволюционные мятежи и восстания. После ряда поражений Франция оказалась в еще более трудном положении, когда в войну против нее вступила и Пруссия. Командующий союзнической армией герцог Брауншвейгский огласил в июле 1792 г. манифест к населению Франции. Он угрожал разрушить Париж и предать казни "мятежников", не повинующихся "законному королю" французов. Финансовую поддержку монархистам оказывали Англия и Россия.

Законодательное собрание постановило создать под столицей военный лагерь из 20 тысяч добровольцев, а 11 июля провозгласило, что "отечество в опасности". К Парижу со всей страны стали стягиваться отряды добровольцев из Национальной гвардии. Так называлось гражданское ополчение, образованное в 1789 г., прежде всего, в городах. Гвардия создавалась муниципальными властями для защиты жизни и собственности граждан; она состояла из добровольцев – молодых людей, вооруженных в основном ружьями. По существу, она превратилась в первую армию революции.

В июне король уволил нескольких жирондистских министров, заменив их конституционными монархистами – фельянами, противниками решительного ведения войны. Военные тяготы усилили экономические трудности: нарушили нормальное снабжение продовольствием и товарами, ускорили падение курса незадолго до этого введенных бумажных денег – ассигнаций. За этим последовал стремительный рост цен на продукты питания и товары первой необходимости. Вздорожание стало причиной продовольственного кризиса, который охватил всю Францию, вызвал волнения в Париже и во многих департаментах.

"Исключительный экономический подъем 1791 года был особенно чувствителен после продолжительного и тягостного застоя хозяйственной жизни, которой предшествовала революция. Но благополучие это было весьма непрочным, – отмечал советский историк Григорий Фридлянд. – Выпущенные правительством бумажные деньги скоро начали падать в цене, цены росли, росла дороговизна и "анархия" хозяйства – начался экономический кризис. Он был результатом не случайных политических причин, а коренился в самой социально-экономической организации, созданной в первые годы революции половинчатыми реформами. Кризис был вызван сохранением феодального строя, неспособностью буржуазии разрешить крестьянский вопрос. Чем дольше "реформы" задерживали революционное разрешение вопроса, тем более запутанными становились социально-экономические отношения в стране, обострялись классовые противоречия в городах и деревнях, распадались связи сельского хозяйства и промышленности – гражданская война становилась неизбежной и необходимой. Так новая революция продиктована была глубочайшими экономическими причинами".

Народ требовал хлеба, прекращения роста цен на продукты питания. В городах начались голодные бунты. Секции Парижа добивались принятия законов против спекуляции. Все более популярными становились требования "аграрного закона", то есть всеобщего и равного права на землю для всех, кто хотел бы ее обрабатывать. Таким образом, можно было решить проблему голода.

Некоторые низовые революционные активисты шли еще дальше. Так, "красный священник" Птижан из прихода Эпиней (департамент Шер) призвал Законодательное собрание руководствоваться принципами "человечности и равенства", ввести общественную собственность на землю и общественное распределение при сохранении индивидуального землепользования. Птижан встал во главе крестьян, захвативших земли крупнейшего землевладельца своей общины.

Лозунг "аграрного закона" настолько напугал имущие классы, что даже якобинцы поспешили осудить его. Сам Марат называл его "гибельной доктриной", "разрушительной для всякого гражданского общества", ибо "утрированные принципы строгого равенства… совершенно не к лицу развращенному народу". Напуганные крупные собственники все громче призывали остановить революцию. "Проснитесь, люди, – писал автор одного памфлета, – все вы, владеющие собственностью, очнитесь от летаргического сна, в который вы погружены, уже более двух лет. Не медлите ни одной минуты. Над вашими головами со всех сторон собираются тучи... Собственники, кто бы ни были, воздержитесь от того, чтобы отстаивать ложное учение: люди, у которых ничего нет, не равны вам".

Торговцы жаловались Законодательному собранию, что народ не уважает собственность. "Сегодня я, гражданин, имеющий определенное местожительство, отец семейства, являюсь к вам, чтобы самому указать на себя как на одного из тех людей, которых стараются сделать ненавистными, потому что они считают возможным свободно располагать законной собственностью…, – писал в ходатайстве парламентариям бывший купец из французской колонии Санто-Доминго Жозеф-Франсуа Д`Эльбе. – Товары находятся здесь, в моем доме и в моем магазине, но они никогда не будут припрятаны, потому что гражданину нечего стыдиться того, что он извлекал выгоды из превосходных мануфактур... Я очень жалею тех, которые так мало уважают представителей народа, что ходатайствуют о декретах, посягающих на священное право собственности. Я вверяю вам защиту своей собственности: я объявляю Национальному собранию, в котором читается этот адрес, и всей Европе, которая внемлет ему, что мое весьма ясное желание не продавать теперь ни по какой цене товаров, собственником которых я являюсь. Они принадлежат мне".

В ответ газета "Парижские революции" поместила статью "Народное движение против скупщиков", в котором говорилось: "Что сказал бы купец, если бы народ, ловя его на слове, написал на дверях его магазина, а также на дверях других помещений, в которых лежали груды съестных припасов, злостно спрятанных спекулянтами: "Благо народа да будет высшим законом! По повелению народа два миллиона сахара продаются по 30 су за фунт...".

Все громче выражали свое недовольство крестьяне. "Почему граждане должны защищать конституцию? – говорилось в одной крестьянской петиции,— великое зло для народа – феодальные отношения, а эти отношения не только не были разрушены, но освящены Учредительным собранием. Большинство городов сожалеет о своих привилегиях. Почти все буржуа королевства взяли на себя защиту благородных или духовенства. На нашей стороне почти исключительно крестьяне и если они пока еще поддерживают конституцию, то это потому, что они надеются быть вскоре освобожденными от всяческих феодальных прав и повинностей".

"Между буржуазией, этим многочисленным и состоятельным классом, и народом появилась пропасть. Буржуазия возвысилась над народом – она почувствовала себя равной с дворянством, которое ее презирает и ожидает лишь благоприятного момента, чтобы унизить буржуазию", - говорил мэр Парижа Жером Петион о расстановке социальных сил в начале 1792 г.

Пока фельяны и жирондисты делили власть и вели торг с королем, в парижских секциях и Клубе кордельеров активисты стали готовить вооруженное выступление для свержения монархии. 20 июня 1792 г. парижане вышли на массовую демонстрацию, организованную секциями. Протестующие ворвались во дворец под знаменами, на которых было написано "Трепещи, тиран! Твой час настал". Бедняки из предместий несли виселицу, на которой висел портрет королевы с надписью: "На фонарь!". Король позволил надеть на себя красный революционный колпак. Он пообещал вернуть жирондистское министерство. Но в последующие дни двор добился от Законодательного собрания осуждения выступления. Против его участников начались репрессии.

В этих условиях активисты секций и добровольческих отрядов Национальной гвардии, прибывшие в Париж из Марселя и Бреста, решили начать восстание. "Там (в Собрании) заседали законники, постоянно препиравшиеся, под угрозой хлыста своих господ…, – вспоминал левый якобинец Пьер Шометт, намекая на то, как Людовик XIV в 1655 г. с хлыстом явился на заседание Парижского парламента и заявил: «Государство – это я». – Здесь (в собрании секций) было положено основание республике".

3. ЖИРОНДИСТСКАЯ РЕСПУБЛИКА

УСТАНОВЛЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ

9 августа 1792 г. делегаты 48 секций Парижа объявили себя Генеральным советом новой революционной Коммуны. Это были выдвиженцы снизу, все сплошь новые люди. Каждая секция, становясь сама для себя законом, избрала "для спасения отечества" трех комиссаров. Среди них не оказалось даже сотрудничавших с движением лидеров кордельеров – Дантона и Демулена. Прежний муниципалитет был отстранен от власти.

В ночь на 10 августа в столице ударили в набат. Утром национальные гвардейцы из Марселя и многотысячные толпы вооруженных бедняков пошли на штурм королевского дворца Тюильри. "…При первых солнечных лучах неизмеримый, порожденный ночью океан пик и ружей, сверкая, надвигается с далекого востока! – так описывает этот поход историк Томас Карлейль – Оно идет, это страшное войско: Сент-Антуан движется с этой стороны реки, Сен-Марсо – по той, хмурые марсельцы – впереди. С далеко слышным гулом и зловещим ропотом, подобно приливу океана, вздымающемуся из глубины пучин под влиянием луны, они надвигаются, сверкая оружием; никакой король (…) не может приказать этому океану повернуть назад. Волнующиеся боковые потоки невооруженных, но шумных зрителей стремятся туда и сюда; стальное войско подвигается вперед".

Буржуазная национальная гвардия Парижа разбежалась. Однако хорошо вооруженная швейцарская гвардия короля оказала ожесточенное сопротивление. Сотни или даже тысячи людей были убиты и ранены. Массы взбешенных парижан, преодолевая преграды, ворвались во дворец, расправились с гвардейцами и схватили короля. Монарха вместе с членами его семьи заключили в тюрьму.

"10 августа должна была разразиться в Париже контрреволюция. Неразумные как всегда, наши противники считали, что подкуп некоторых вождей национальной гвардии при поддержке роялистов и наемных швейцарских войск, всех лакеев Тюильри, сделает свое дело и нагонит ужас на безоружных санкюлотов. Но враги раздавлены. Счастье повернулось: менее чем в два часа штурмом взят Лувр, и победа одержана... Коммуна совершила отличную работу. Пики и штыки заключили сегодня искреннейший и самый могущественный союз... Народ разгромил все во дворце. Он растоптал ногами всю помпу королей. Головы отрубались, и дело дошло до приступов народной ярости. Но жестокость народа может казаться отвратительной только тем, кто не умеет вникать в суть дела и не сумеет понять, что эта ярость вызвана отвратительным развратом придворной клики, которая во имя своих капризов обращала в прах целые поколения..." (из письма находившейся в Париже жительницы провинции Дофинэ мадам Жюльен своему мужу).

Законодательное собрание еще существовало. Но, как отмечает историк Альфонс Олар, перепуганные "депутаты убегали один за другим". Оставшиеся, опасаясь народного гнева, вынуждены были проголосовать за реформы. Приняли закон о конфискации имущества эмигрантов-роялистов и продаже их земель мелкими участками такой величины, что цена оказалась вполне доступна даже небогатым крестьянам. Собрание ввело, наконец, всеобщее избирательное право для всех мужчин в возрасте от 21 года, то есть отменило имущественный ценз. Декретами от 16 – 25 августа прекращали преследования крестьян за неплатеж феодальных повинностей и без выкупа отменяли большинство платежей в пользу помещиков. Без вознаграждения отменяла барщина. 9 и 16 сентября Законодательное собрание вынуждено было принять декреты о том, что конфискация продовольствия и регулирование цен на продукты питания для военных нужд должны распространяться и на продукты, предназначенные на гражданские нужды. Но никаких действенных мер с этой целью принято не было.

Исполнительная власть перешла к новому правительству, большинство в котором имели жирондисты. Лишь 1 портфель был передан якобинцам: министром юстиции стал якобинец и кордельер Дантон.

Дантон провел весь день 10 августа в парижских предместьях и отправился спать, не дождавшись окончательного исхода событий. В 3 часа утра он был внезапно разбужен друзьями – Демуленом и Фабром д`Эглантином. "Вставай, ты министр!" – кричали они ему. "Ты меня обязательно должен сделать секретарем министерства", – пошутил Фабр. "И меня – одним из своих секретарей", – заявил Демулен. Не до конца проснувшись, Дантон осведомился: "Послушайте, вы уверены, что я – министр?". "Да, безусловно да", – отвечали ему. Тогда Дантон встал и отправился "на службу".

Близкий к жирондистам Кондорсе, который поддержал назначение Дантона, вспоминал: "необходимо было иметь в министерстве человека, пользующегося доверием того самого народа, восстание которого опрокинуло трон. Надо было иметь в министерстве человека, который своим влиянием мог бы сдержать презренных ставленников благодетельной, славной и необходимой революции и нужно было, чтобы этот человек своим даром слова, своим умом, своим характером не унизил ни министерство, ни членов Национального собрания, которым приходилось иметь с ним дело. Только Дантон обладал этими качествами. Я его выбрал и не раскаиваюсь в этом. Возможно, что он несколько преувеличивает основы народной конституции в смысле излишних уступок народу... Но принцип действовать только с народом и через народ, руководя им, единственный принцип, который во время народной революции может спасти законы. Потому что все партии, которые отделяются от народа, гибнут вместе с революцией".

Жак-Пьер Бриссо де Уарвиль родился в Шартре 15 января 1754 г. Он был 13-м ребенком в семье богатого трактирщика. Не закончив колледж, он занялся самообразованием, изучал право, языки, философию, работал клерком у парижского прокурора. Получив хорошее наследство, Бриссо женился, а затем купил ученую степень в престижном Реймском университете. Но попытки стать адвокатом в Париже закончились неудачей: говорил он плохо. Тогда Бриссо целиком ушел в занятия "писательством и науками". С конца 1770-х гг. он опубликовал ряд сочинений, в которых выступал как последователь Руссо. В 1780 г. выпустил "Философские изыскания о праве собственности и о краже в природе и обществе", в которых за десятилетия до Прудона сформулировал знаменитую формулу: "Собственность есть кража". Вслед за учителем, Бриссо утверждал, что изначально земля была "ничья", то есть являлась всеобщим достоянием, а плоды ее были предназначены для всех, и лишь затем произошла узурпация: отдельные лица захватили участки земли в свою безраздельную собственность и принялись извлекать из этой собственности выгоду. Не менее резко Бриссо атаковал государство, как чуждую силу, противостоящую обществу, а также религию и церковь. Больше того. Философ призывал к восстанию против всех этих организаций! С 1782 г. Бриссо начал издавать "Философскую библиотеку уголовных законов", которая растянулась на 10 томов. Он живо интересуется английским конституционным строем и особенно Американской революцией – "американской свободой". В 1782 г. Бриссо приступил к изданию журнала "Переписка" в Лондоне. Журнал призывал: "Чтобы сделать народы и каждого человека счастливым, надо дать им хорошие законы". Бриссо предсказывал неминуемую революцию во Франции и стремился соответствующим образом подготовить общественное мнение, пропагандируя принципы правового государства. Издание выражало надежду на революционные преобразование по всей Европе под влиянием примера Американской революции. Постепенно Бриссо смягчает свое критическое отношение к собственности. Теперь он защищает модель общества, в котором все являются собственниками, идеи радикального либерализма с минимальным государственным вмешательством в дела общества: "Чем менее активно и сильно правительство, тем более деятельно, могущественно и счастливо общество". Но эти идеи воспринимаются современниками как слишком "крайние". Журнал оказалось убыточным, разорился. Вскоре Бриссо был арестован за долги. По возвращении во Францию, он в 1784 г. на несколько месяцев заключен в Бастилию за публикацию памфлета против королевы. Выйдя из тюрьмы, он вновь удалился в Лондон, где установил тесные контакты с движением противников рабства и работорговли. Позднее в Париже Бриссо организовал Общество друзей черных, которое выступало за смягчение отношения к чернокожим (в 1790–1791 г. был его председателем). В 1788 и 1791 гг. он посетил США, изложив свои впечатления в трехтомной книге. В 1788 г. Бриссо работал секретарем у герцога Орлеанского. Его взгляды приобретают все более умеренный характер. Теперь он ратует за священность и неприкосновенность собственности при государственном вмешательстве в деятельность крупных компаний. После начала Французской революции в 1789 г. Бриссо издавал газету "Французский патриот", играл видную роль в Якобинском клубе. Его избирают в Парижский муниципалитет, затем в Законодательное собрание. Летом 1791 г. Бриссо публично потребовал установления республики, в октябре – выступил в собрании с требованием об объявлении революционной войны монархическим державам. В Законодательном собрании Бриссо стал одним из "творцов" французской внешней политики. В 1792 г. его избирают в Конвент от департамента Эр-и-Луар. В новом парламентском органе он становится лидером жирондистов и ведет ожесточенную борьбу против якобинцев. Теперь он выступает против дальнейшего углубления революции. Он против любого перераспределения богатств. Любое регулирование цен он отвергает, как посягательство на свободу торговли – несмотря на нехватку продовольствия, голод и растущую нищету. Рынок сам расставит все на свои места. С чем связана такая позиция? Ведь некоторое время назад политик выступал за государственное вмешательство в экономику, а еще раньше вообще был критиком государства и собственности. Может быть теперь, когда он связан с могущественной Жирондой и крупным капиталом, коллективной дисциплиной партии власти, он больше не хозяин себе? Теперь, когда королевская власть уничтожена, "все восстания должны прекратиться". Только спокойствие "обеспечивает собственнику его собственность, рабочему – его работу, бедняку – хлеб насущный, а всем вообще – пользование свободой". Бриссо заявляет, что "настоящие враги народа и республики – это анархисты, проповедники аграрного закона, возбудители бунтов", и требует усилить исполнительную власть, перейти к репрессиям и "принять строгие меры". (Позднее, после народного восстания в мае – июне 1793 г. политик бежал в провинцию, но был пойман. По приговору Революционного трибунала он был казнен в Париже на гильотине 31 октября 1793 г.)

Оборона Парижа, на который наступали вражеские армии, фактически перешла в руки Коммуны. Положение усугублялось изменой главнокомандующего Лафайета, который попытался поднять мятеж в армии. Коммуна организовала набор и вооружение 30, а затем 60 тысяч добровольцев, распорядилась перелить колокола в пушки, установила максимум цен на продаваемый хлеб, закрыла ряд монархических газет. В Париже искали спрятанное монархистами оружие: изъяли 2 тысячи ружей, около 3 тысяч человек было арестовано. В ожидании возможного падения города, тысячи парижан ворвались 2 сентября 1792 г. (в этот день прусские армии заняли Верден) в тюрьмы и перебили около тысячи активных сторонников "Старого режима" – священников, королевских гвардейцев. Коммуна не санкционировала расправу, но и не сумела ей помешать.

Тем временем войска противника приближались к Парижу. И тут произошло то, что многими современниками было воспринято, как настоящее чудо. 20 сентября 1792 г. в битве у Вальми полная энтузиазма французская революционная армия разбила противника. Немецкий писатель и философ Иоганн Вольфганг Гёте находился при штабе пруссаков и стал свидетелем сражения. Он сказал: "С этого дня в этом месте началась новая эпоха всемирной истории".

"Келлерман (французский генерал, – В.Д.)… расположился на холме Вальми, который в то время называли просто Мельничный холм. Это был неширокий, крутой склон, увенчанный ветряной мельницей. Дюмурье (французский генерал, – В.Д.) занял вторую линию высот, шедших параллельно первой и отделенных от нее болотами; … его превосходная артиллерия поддерживала с фланга войска Келлермана… Была глубокая ночь. Ветер яростно дул на просторах огромной, мрачной, нищей Шампани. Передвижение неприятельских войск совершалось в полной темноте и тумане; окружая французскую армию, пруссаки не видели ее и решили, что их появление вызовет полное расстройство в рядах французов и обратит их в бегство. 20 сентября 1792 года. 12 часов дня. Все утро передвигались войска и происходили артиллерийские бои под завесой непроницаемого тумана. Вдруг завеса упала. Резкий ветер разодрал туманную пелену. Прусский король, герцог Брауншвейгский и их штаб помчались вперед, горя нетерпением увидеть позиции неприятеля. И застыли от изумления… По обоим склонам холма Вальми, который возвышался над всей местностью, выстроились в строжайшем порядке французские войска, невозмутимо, спокойно ожидая неприятеля: оба фланга армии были подтянуты к центру, а впереди стояла кавалерия. … Король приказал наступать. Это было в час пополудни. Под барабанный бой церемониальным маршем по двум направлениям двинулась прусская армия. Тучи рассеялись. Сияло солнце. На вершине Келлерман построил свои войска тремя колоннами: он приказал им не начинать стрельбы, пока враг не поднимется на холм, и только тогда броситься в штыки. Поддев кончиком сабли свою широкополую шляпу с трехцветным султаном, он поднял ее и воскликнул: "Да здравствует Нация!". Вся армия подхватила этот клич. И, следуя его примеру, солдаты надели шляпы на острия штыков. Обе армии разделяло теперь расстояние не больше чем в 2200 метров… Французские пушки производили опустошения в первых рядах прусских полков. Солдаты Келлермана все еще неподвижно ждали сигнала и пели "Са Ира!" (революционную песню, – В.Д.). Армию пруссаков охватило смятение… Вот он каков, вооруженный народ! А ведь им столько твердили, что он обратится в бегство, если не сдастся при первом же выстреле. А народ этот стоял неколебимой стеной, и, словно неистовый хохот, звучала прямо в лицо пруссакам его песня. По всему холму, сверху донизу, гремела здравица в честь Нации… Так перед прусской армией предстала Революция! Герцог Брауншвейгский скомандовал: "Стой!". Полки…, успевшие пройти две сотни шагов, остановились… Вторжение было остановлено… Старый мир разбился о мельничный холм Вальми…" (Ромен Роллан. "Вальми. Исторический очерк").

К концу сентября пруссаки стали отступать, австрийские войска были вытеснены из Ниццы и Савойи. В октябре французские силы вторглись в Германию, заняв 21 октября Майнц, где была провозглашена республика, и Франкфурт-на-Майне. В ноябре австрийские армии были изгнаны из Бельгии.

В августе и сентябре 1792 г. во Франции были проведены выборы в новый законодательный орган – Национальный конвент. Сначала на основе всеобщего избирательного права для мужчин (исключение было сделано только для домашней прислуги) голосованием по округам-секциям были избраны выборщики. Затем выборщики избрали депутатов Конвента. Двухстепенная система голосования по-прежнему затрудняла избрание в высший законодательный орган людей "из народа". В условиях представительной демократии с ее сложными властными механизмами "простые" люди опасались, что они сами не обладают достаточными знаниями и авторитетом для того, чтобы управлять страной. Выборщики предпочитали видеть членами парламента не людей, близких рядовым избирателям, а специалистов в области права или состоятельных, "авторитетных" граждан. В результате почти все депутаты оказались выходцами из буржуазных слоев населения, около трети народных представителей были по профессии юристами. Очевидно, они казались более знающими и компетентными в вопросах государственного строительства.

Собравшись в Париже 20 сентября 1792 г., Конвент на следующий день официально провозгласил Францию республикой.

КОНВЕНТ И КОММУНА

В новом парламенте ни у одной группировки не было четкого большинства. Из 750 депутатов около 165 шли за жирондистами ("Жирондой"), около 100 – за якобинцами ("Горой"), остальные же составляли колеблющееся "болото". Как выглядели заседания Конвента? Вот как описывает их историк Карлейль: "...В четвертый день существования Конвента, который приходится на 25 сентября 1792 года, появляются доклад комитета о… декрете департаментской гвардии и речи об отмене его; появляются изобличения в анархии и диктаторстве, о которых пусть поразмыслит неподкупный Робеспьер… и, наконец, появляется на виду у всех, на трибуне, собираясь говорить, воплотившийся призрак Друга Народа Марата! Кричите, семьсот сорок девять! Это действительно Марат, и никто иной, – не фантастический призрак, не лживый оттиск типографских листков, а существо из материи, плоти и крови, связок и нервов, составляющих маленькую фигурку… «По-видимому, – обращается Марат к шумящему собранию, – у меня здесь очень много врагов». «Все! Все!» - кричат сотни голосов, достаточно, чтобы заглушить любого друга народа. Но Марат не хочет быть заглушенным: он говорит и каркает объяснения; каркает с такой рассудительностью, с такой искренностью, что кающееся сострадание смягчает злобу, и крики стихают, даже превращаются в рукоплескания. К несчастью, этот Конвент – одна из самых неустойчивых машин; сейчас он с непреклонным упорством показывает на восток, но стоит только искусно тронуть какую-нибудь пружину, и вся машина, стуча и содрогаясь всеми семьюстами сорока девятью частями, с треском поворачивается и уже показывает на запад! Таким образом, Марат, оправданный и даже стяжавший рукоплескания, выходит победителем из этой схватки. Но затем дебаты продолжаются, на него снова нападает какой-то ловкий жирондист, опять поднимаются крики, и уже готов пройти декрет о предании суду; тогда мрачный Друг Народа снова выходит на трибуну, еще раз своим даром убеждения достигает тишины, и декрет о предании суду проваливается. После этого Марат вынимает пистолет и, приложив его к своей голове, вместилищу великих дум и пророчеств, говорит: «Если бы они провели свой обвинительный декрет, он, Друг Народа, размозжил бы себе голову»".

"Болото" (или "Равнина") – такое неофициальное название в период Французской революции применялось к наиболее многочисленной (около 400 человек) и умеренной группе депутатов Национального конвента. Прозвище связано с тем, что эти депутаты сидели в нижней части зала заседаний. Но, оно приобрело и еще один дополнительный смысл: в отличие от якобинцев и жирондистов, представители "Болота" сравнительно редко занимали четкую политическую позицию. Время от времени они поддерживали то первых, то вторых. Противники прозвали их "болотными жабами". "Болото" поддерживало политические завоевания 1789 г. и идею единства всех республиканцев. В то же время, группа была довольно разнородной. В ней имелось немало ярких политиков, которые на время предпочли отойти на второй план: аббат Анри Грегуар, аббат Эммануэль Жозеф Сийес (позднее на вопрос о том, что он делал в период революции, Сийес ответил просто: "Жил"). Некоторые депутаты "Болота" весной 1793 г. примкнули к якобинцам: Бертран Барер, Жорж Кутон, Пьер-Жозеф Камбон, Лазар Карно и др. В социальном отношении деятели "Болота" были тесно связаны с широкими кругами буржуазии и, в особенности, с "новыми богачами", которые сколотили состояния во время революции в ходе спекуляций землей и продовольствием.

Одной из проблем, которые пришлось разрешать Конвенту, была судьба бывшего короля. Его считали не просто "тираном", который строил заговоры против нации. Свергнутого монарха обвиняли в предательстве, в приглашении в страну иностранных войск. Его следует судить не как обычного гражданина, а как врага, доказывал представитель якобинцев Луи Антуан Леон де Сен-Жюст. "Что касается меня, я не вижу середины: этот человек должен править или умереть… Что общего есть между Людовиком и французским народом, что оправдывало бы намерение пощадить его после его предательства?... Нельзя править без вины… Любой король – это бунтовщик и узурпатор". Многие якобинцы склонялись к тому, чтобы расправиться с низложенным монархом без всякого нового суда, ибо, как заявил Жан Бон Сент-Андре, "Луи Капет был судим 10 августа. Ставить под вопрос этот приговор означало бы судить революцию и объявить себя бунтовщиками". Тем не менее, большинство депутатов Конвента, по предложению жирондистов, высказалось за то, чтобы Конвент судил бывшего короля. Марат настоял на том, чтобы депутаты вынесли свой вердикт о виновности монарха открытым голосованием, рассчитывая, что колеблющиеся народные представители не осмелятся открыто высказаться за спасение тирана. Кроме того, была отвергнута и еще одна попытка добиться отсрочки: предложение о вынесении приговора Конвента на всенародный референдум. Большинство депутатов высказалось за то, чтобы признать монарха виновным в заговоре против свободы и безопасности государства. После 40-часового голосования 387 депутатов высказались за смертную казнь для короля, 334 – за тюремное заключение. 21 января 1793 г. Людовик XVI был казнен.

Как сообщала 25 января 1793 г. британская газета "Лондон таймс", со "ссылкой на очевидцев", когда бывшего короля известили о предстоящей казни, он воскликнул: "Ах! Наконец я буду свободен от этой жестокой неизвестности". Беднота ликовала, а аристократия и богачи спрятались по домам, "не могли подавить свою сердечную печаль и оплакивали тайно со своими семействами" казнь "горячо любимого ими господина". Утром в день казни король, одетый "в просторное коричневое пальто, белый жилет и черные бриджи", с напудренными волосами, был выведен из замка Тампль, в котором он содержался. Он "вступил в карету мэра со своим исповедником и двумя членами муниципалитета, и следовал по Бульварам, которые ведут от Тампля к месту казни. Всем женщинам было запрещено появляться на улицах и всем мужчинам – выглядывать в окна (…) Величественное спокойствие преобладало на каждой улице, через которую проходила процессия. Приблизительно в половине десятого король достиг места казни, которое находилось на площади Людовика XV между пьедесталом, где прежде помещалась статуя его деда, и проездом Елисейских Полей.   Людовик поднялся на эшафот с самообладанием (…), под непрерывный звук труб и барабанов, бьющих все это время. Он сделал знак, что желает обратиться к толпе, когда барабаны смолкнут, и произнес несколько слов: “Я умираю невиновным, я прощаю моим врагам” (…) Затем палачи положили его, и мгновением позже его голова была отделена от тела; это было в четверть одиннадцатого. После казни народ подбрасывал шляпы в воздух, выкрикивая "Да здравствует нация!""

Противовесом умеренному Конвенту оставалась Парижская Коммуна. В ноябре 1792 г. жирондисты настояли на проведении новых выборов в Генеральный совет (муниципалитет) Парижа. Но успеха на нем добились якобинцы. Главой (прокурором) Коммуны был избран якобинец Шометт, его заместителем – якобинец Жак Рене Эбер. Жирондистский мэр Парижа подал в отставку, и в феврале 1793 г. этот пост занял якобинец Жан Никола Паш. С этого времени Генеральный совет Парижа стал часто называться просто Парижской Коммуной, что отражало контроль секций над муниципалитетом. Коммуна столицы установила прямые связи с 40 тыс. коммун и секций по всей стране. Для этого было образовано специальное "бюро корреспонденций".

ОТ ВОЕННЫХ УСПЕХОВ К ПОРАЖЕННИЯМ

В ноябре 1792 г. Франция объявила, что ее армия вступила в Германию и Бельгию, чтобы "прийти на помощь гражданам, которые подвергались притеснениям за дело свободы" под лозунгом: "Мир хижинам – война дворцам!". Прежние власти и феодальный режим на освобожденных территориях были ликвидированы. "Мы предлагаем вам разделить с нами благо этого неоценимого сокровища – свободы… Мы пришли, чтобы изгнать ваших тиранов", – говорилось в обращении к народам Европы. В немецком городе Майнце, занятом французскими войсками в октябре 1792 г., декретом французского Конвента был провозглашен суверенитет народа, проведена отмена феодальных прав и повинностей. В марте 1793 г., по инициативе местных революционеров был созван Рейнско-немецкий конвент и провозглашена республика, объявившая о присоединении к Франции. Аналогичные события произошли в Бельгии. По призыву льежских революционных эмигрантов, французские республиканские армии в ноябре 1792 г. вступили в Бельгию и Южные Нидерланды, встреченные населением с ликованием. Льежское княжество – епископство упразднили; в феврале 1793 г. на основе всеобщего избирательного права для мужчин проведены выборы в Национальное собрание, которое провозгласило объединение с Францией.

Но энтузиазма и первого порыва в боевых действиях оказалось недостаточно. Усиление революционной Франции не входило в планы традиционного соперника – Великобритании. Выступая в британском парламенте, консервативный деятель Эдмунд Берк заявил: "Когда-то перед нами была опасность быть увлеченными и порабощенными деспотизмом Франции; теперешняя опасность в том, что мы по примеру нации, не знающей чувства меры, впадаем в анархию". После казни Людовика XVI французский дипломатический представитель был выслан из Лондона. Жирондисты, упоенные победами, легко пошли на конфликт с Великобританией: 1 февраля 1793 г. Конвент, по докладу Бриссо, объявил ей войну. Соотношение сил в Европе стало меняться не в пользу Франции. Британский кабинет организовал коалицию, к которой примкнули Австрия, Пруссия, Россия, Испания, Голландия, германские государства, Сардиния – Пьемонт и Неаполь.

Население Бельгии и Германии, столкнувшись с тяготами войны, уже не испытывает прежнего восторга перед французской армией. Военные власти без особого смущения грабят занятые территории, что вызывает растущее недовольство жителей. Весной 1793 г. наступательный пыл революционной армии иссяк. В марте неприятельские войска вновь вступают на территорию Франции. Главнокомандующий-жирондист Шарль Франсуа Дюмурье был обвинен в измене.

В марте 1793 г. началось вдохновлявшееся священниками 100-тысячное крестьянское восстание на Западе страны, в Вандее. Восставшие расправлялись со сторонниками республики. Военных сил на то, чтобы справиться с бунтом крестьян, у республиканских властей не хватало. В попытке укрепить обороноспособность, Конвент разослал по департаментам комиссаров для набора 300 тысяч человек в армию.

"… Причины вандейского восстания еще недостаточно разъяснены. Нет никакого сомнения, что привязанность населения к своему духовенству… имела большое значение, чтобы поднять крестьян. Затем в деревнях Вандеи, конечно, держалась неопределенная привязанность к королю, так что роялистам легко было разжалобить крестьян рассказами о "бедном короле"… Но со всем этим есть… основания думать, что были еще другие, едва ли не более глубокие причины, поднявшие вандейских крестьян против революции… Беспрестанно приходится натыкаться на факты, которые помимо всяких других влияний должны были вызвать в крестьянах глубокое недовольство против Учредительного и Законодательного собраний. Уже то самое, что Учредительное собрание уничтожило мирской сход всех домохозяев каждой деревни… и, кроме того, еще разделило крестьян на активных и пассивных граждан и, лишая последних всякого права голоса, предоставило администрацию общинных дел избранникам одних только активных, то есть, более зажиточных крестьян, одного этого было достаточно, чтобы зародить в деревнях глубокое недовольство против революции, являвшейся в глазах крестьян детищем городских буржуа… С другой стороны – и это было чрезвычайно важно для деревенского населения, – продажа национальных имуществ совершилась в значительной мере в пользу городской буржуазии. Церковные имущества… скупали прежде всего горожане, и это возбуждало вражду деревни против города. К этому еще надо прибавить разграбление общинных земель буржуазией в прямой ущерб крестьянской бедноте, которому Законодательное собрание способствовало своими законами… Глухая вражда против городов росла в деревнях, и мы действительно видим, что восстание в Ванде началось как открытая война деревни против города" (П.А.Кропоткин. "Великая Французская революция 1789–1793").

ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ КРИЗИС 1793 г.

Чем дольше продолжалась война, тем труднее делалось экономическое положение Франции. Несмотря на урожай 1792 г., хлеба не хватало. "Наше положение отчаянное…, – признавалось в официальной газете "Монитёр". – Скоро начнется ужасный голод".

"Вереницы людей…, – пишет Кропоткин, – осаждали булочные и мясные, проводя ночи под снегом и дождем и даже не зная, удастся ли им принести домой кусок хлеба. Многие отрасли промышленности почти совершенно остановились, работы не было… А между тем спекуляция достигла ужасающих размеров… Не только поставщики для армии наживали крупные состояния в самое короткое время, но на все шла такая же спекуляция в больших и малых размерах: на хлеб, на муку, на кожи, на масло, на свечи, на жесть и т.д., не говоря уже о колоссальных спекуляциях на продаже национальных имуществ», то есть конфискованных земель. Кризис обострил противоречия между беднотой ("санкюлотами" - "бесчулочными", по тогдашней терминологии) и имущими слоями общества. Народ все громче требовал отмены практики торговли зерном по свободным рыночным ценам, введенной в 1789 г.

"Свобода торговли зерном несовместима с существованием нашей республики. Из чего состоит наша республика? Из небольшого числа капиталистов и большого числа бедняков. Кто занимается этой торговлей зерном? Эта маленькая группа капиталистов. Почему она занимается торговлей зерном? Чтобы обогащаться. Как она может обогатиться? Путем повышения цен при перепродаже потребителям. Но обратите внимание и на то, что этот класс капиталистов и имущих, который диктует цены с помощью их неограниченной свободы, определяет и стоимость рабочего дня, потому что каждый раз, когда требуется рабочий, приходят 10 человек, и у богача есть выбор. Выбор же его падает на того, кто запрашивает меньше. Он диктует ему цену, и рабочий подчиняется его закону, потому что ему нужен хлеб. За рабочий день человек зарабатывает от 16 до 18 су, в то время как четверик зерна стоит 36 ливров… Заработка за рабочий день не хватает на жизнь…". (ИЗ ПЕТИЦИИ ДЕЛЕГАЦИИ ДЕПАРТАМЕНТА СЕНА-И-УАЗА КОНВЕНТУ (19 ноября 1792 г.)

Петиция, написанная Жаном-Мари Клодом Александром Гужоном, призывала к установлению максимально допустимых цен на зерно, разделу крупных поместий и созданию центрального управления по распределению продуктов питания.

Парижская Коммуна предложила обложить богачей единовременным прогрессивным налогом, пыталась поддерживать цены на хлеб в Париже на доступном населению уровне. Все эти предложения вызывали возмущение у жирондистов. Они убежденно отстаивали либеральный принцип свободы торговли, веря в то, что "невидимая рука рынка" сама расставит все по местам. "Единственное, что собрание может позволить себе в отношении ситуации с продуктов питания, состояло бы в том, чтобы заявить, что ему ничего не следует делать", – утверждалось в письме, которое направил в Конвент жирондистский министр внутренних дел Жан-Мари Ролан. Он призвал е отмене декретов от 9 и 16 сентября 1792 г. о принципиальной возможности контроля над ценами. Самое главное, утверждал идеолог "Жиронды" Бриссо, – это "сохранение собственности" и порядка, который "заключается в религиозном уважении к законам, судьям и личной безопасности". "Республику нельзя спасти иначе, как приняв строгие меры, чтобы вырвать представителей нации из рук этой деспотической бунтовской партии".

Городская беднота, трудящиеся, напротив, все громче требовали пресечения дороговизны путем ограничения произвола собственников и торговцев. 3 февраля 1793 г. представители 48 секций Парижской Коммуны потребовали от Конвента принятия закона против биржевых спекуляций. Утверждалось, что биржевая игра способствует падению курса бумажных денег, что, в свою очередь, вызывает рост цен на продукты питания и предметы потребления. 13 февраля секции подали в Конвент петицию, добиваясь "прекращения злоупотреблений". "…Надо, чтобы народ был счастливым; еще надо, чтобы он имел хлеб, ибо там, где нет хлеба, – нет более ни законов, ни свободы, ни республики", – заявили делегаты секций. Правда, упор в этой петиции делался не на социальные, а на карательные меры: введение строгого наказания (от многолетних каторжных работ до смертной казни) за продажу земледельцами и купцами пшеничного зерна по цене, превышающей 25 ливров за мешок весом в 250 фунтов. Устами бедняков явно говорило отчаяние, а не какая-либо ясная программа общественных преобразований.

24 февраля в Конвент пришла делегация женщин-работниц, потребовав принять меры против торговцев продовольствием. На следующий день Марат опубликовал статью, в которой высказался за предание спекулянтов революционному суду. Необходимо "полное уничтожение этого проклятого племени" "капиталистов, спекуляторов и монополистов", которых "подлые представители нации поощряют, обеспечивая им безнаказанность", – писал он, выражая готовность понять народ, если бы тот штурмовал магазины и "у дверей повесил бы скупщиков". Газета "Парижские революции" замечала: "в Париже вот уже несколько дней наблюдается искусственно вызванный голод, подобно тому, как это было в 1789 г. Продажа хлеба испытывает значительные затруднения, и трудность получения его вызвала слезы не одной гражданки. Мыло, которое еще месяц тому назад можно было приобрести по 14 и 16 су за фунт, теперь поднялось до 32 су, и многие прачки жалуются на отсутствие работы и на трудность заниматься своим ремеслом. Горькие жалобы раздавались уже с трибун Генерального Совета Коммуны. “Идите жаловаться к решетке Конвента”, - ответили им на это".

25 февраля отчаявшиеся санкюлоты решились на бунт. Парижская беднота громила лавки, разбирая сахар, мыло и другие товары; торговцев заставляли продавать товары по ценам, диктуемым населением. Этого бунта испугалась даже якобинская оппозиция. Робеспьер обвинил в беспорядках иностранных агентов, а Марат возложил ответственность на провокаторов. "…Среди негодяев, подстрекавших народ к грабежу этих лавок, – заявил он, – имелись бывшие придворные дамы, бывшие аристократы, слуги эмигрантов…". Но в действительности, за голодными бунтами столичной бедноты стояли рядовые революционные активисты, которых их противники прозвали "бешеными".

"БЕШЕНЫЕ"

"Бешеные" не были оформленным политическим течением или организацией. Это общее название для радикальных народных революционеров 1793 г. Наиболее известными из них были священник Жак Ру, член Совета Парижской Коммуны, почтовый служащий Жан Варле и актриса Клэр Лакомб (в Париже), Мари Жозеф Шалье, Теофиль Леклерк (в Лионе) и другие. У активистов "бешеных" не имелось ясной программы социальных преобразований. Однако их высказывания и статьи прямо направлены против богатых собственников. В центре политической агитации бешеных стоял вопрос о введении максимально допустимой цены на продаваемые товары ("всеобщего максимума"). Но представители этого течения высказывали и мысли, направленные на ограничение собственности вообще. Так, Варле предлагал ограничить земельную собственность, принять меры против "неравенства состояний" и конфисковать имущество спекулянтов. Революционно настроенный священник из Мошана Пьер Доливье ратовал за упразднение поместий и частных ферм и за общественную собственность на землю: "Одни только народы, в частности, общины, являются действительными собственниками своей земли". Лионские радикалы выступали за обязательное установление заработной платы, достаточной для жизни, переход в руки коммун предприятий, покинутых врагами революции. Член Лионского муниципалитета Франсуа-Жозеф Ланж развивал проекты создания производственных общин, и т.д. На близких к "бешеным" позициях стояли активисты бедноты в деревнях и небольших городах. Так, Марат Шэ из Народного общества кантона Лорм (департамент Ньевр) отстаивал "аграрный закон" и раздел имущества богачей в пользу санкюлотов, заявляя, что "предпочел бы быть собакой… чем быть буржуа, ибо все они одержимы злопыхательством и не хотят давать зерна…".

Агитация "бешеных" отражала настроения широких масс бедняков. "Этот народный эгалитаризм относился не только к предметам питания, но и ко всякому имуществу, посредством которого утверждается социальное превосходство богача", – замечал историк А. Собуль.

Февральские бунты в Париже побудили Конвент увеличить с 4 до 7 млн. ливров пособие, выдаваемое Парижской Коммуне на приобретение хлеба. Затем хлеб продавался горожанам по льготной цене. Булочникам выплачивалось вознаграждение за такую льготную продажу. Глава Коммуны Шометт осудил захваты лавок. Но он призвал Конвент принять закон о максимуме цен на все основные товары (к чему призывали "бешеные"). "Справедливое соотношение между поденной заработной платой и ценами… нарушено…, – признал он. – Бедные столько же сделали для революции, сколько и богатые, даже больше. Но тогда как все изменилось вокруг богатых, бедные остались в том же положении; они ничего не выиграли от революции, кроме права жаловаться на свою нищету".

В то же время Конвент, по настоянию жирондистов, принял в марте 1793 г. закон, предусматривавший смертную казнь для всякого, кто "предложит аграрный закон или какой-либо другой, ниспровергающий земельную, торговую или промышленную собственность".

Вожди якобинцев склонялись к тому, чтобы поддержать некоторые из требований "бешеных". Они надеялись, что низы помогут им расправиться с жирондистами. 9 марта лидеры Парижа Паш и Шометт, ссылаясь на тяжелое положение на фронте и предательство главнокомандующего Дюмурье, потребовали у Конвента создания революционного трибунала для борьбы с изменниками. На следующий день массы, вдохновляемые "бешеными", принялись громить жирондистские газеты, добиваясь "очищения Конвента". После этого законодатели учредили чрезвычайный революционный трибунал для борьбы с посягательствами на "свободу, равенство и самодержавие народа". Как отмечал в этой связи Кропоткин, "вместо того, чтобы принять меры против биржевого мошенничества и спекуляций и меры для того, чтобы сделать съестные припасы доступными бедному народу, вместо того, чтобы очистить Конвент от членов, всегда становившихся поперек всяких революционных мер… – восстание 10 марта ничего не дало, кроме революционного суда. На место творческого, построительного ума народной революции, искавшей своих путей, подставляли дух полицейского сыска…".

Выход из трудностей виделся на путях концентрации власти. 6 апреля 1793 г. был учрежден новый верховный орган исполнительной власти и обороны – Комитет общественного спасения из 9 человек. Он избирался Конвентом и обновлялся каждые 3 месяца. Ведущую роль в нем стал играть Дантон. Был образован также карательный орган – Комитет общественной безопасности.

"Жиронда" не собиралась делиться властью. В апреле по требованию жирондистов Конвент проголосовал за арест Марата, которого обвиняли в том, что тот раздувает ненависть и подстрекает в народным бунтам. Ему припомнили брошенную в полемике фразу о том, что ради спасения революции следует снести головы 200 тысячам контрреволюционеров. Марат оправдывался: "Я имел в виду не это… Возмущенный зрелищем смут, беспорядков, несчастий, бедствий, без конца усиливавшихся в течение ряда лет вследствие вечных козней приспешников старого порядка, лиц, пользующихся покровительством двора, врагов родины, предателей и заговорщиков, я сказал, что свобода никогда не восторжествует, пока не будут снесены преступные головы 200 тысяч негодяев. Я прекрасно понимаю, что это не могло успокоить врагов общественного дела, но это было простое предсказание политического деятеля, умеющего читать в будущем; кто же во всем свете имеет право поставить мне это в вину?" Марат явился в суд и был оправдан. "Трибуна народа" встречали на улицах ликованием и цветами…

35 из 48 секций Парижа потребовали исключения из Конвента 22 активных жирондистов. Противостояние между Парижской Коммуной и жирондистскими лидерами Конвента нарастало. 4 мая законодательный орган вынужден был проголосовать за введение твердых цен на зерно и муку ("первый максимум") и муниципального контроля над их продажей. Но закон этот исполнялся плохо, и мало что дал на практике. 19 мая представительница "бешеных" Клэр Лакомб обрушилась с резкой критикой на "накопителей", "монополистов" и "спекулянтов". Жирондисты добились у Конвента создания комиссии, которая должна была расследовать решения, принимаемые Парижской Коммуной. 23 мая комиссия распорядилась арестовать заместителя главы Коммуны Эбера и лидера "бешеных" Варле. Жирондисты захватили власть в Лионе и Марселе, начав расправу с политическими противниками.

 ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ГОРОДА: БОРЬБА В ЛИОНЕ

Торговая (и отчасти промышленная) буржуазия провинциальных городов, которая поддерживала жирондистов, и на которую они опирались, извлекала значительные прибыли из роста цен на товары. Она стремилась защищать свои привилегии от любых посягательств бедноты. Наиболее ярким примером противостояния жирондистов и народных движений можно считать события в Лионе, крупнейшем промышленном центре Франции. Сокращение внешней торговли в результате войны вызвали резкое падение производства шелковых тканей – основы лионской экономики. Более 30 тысяч человек остались без работы. И это при том, что цены на продовольствие непрерывно росли. Бедные слои населения (самостоятельные мелкие ремесленники и наемные рабочие) требовали принятия мер для решения продовольственного кризиса. Существовавшее с 1789 г. революционное "Народное общество друзей конституции" (или Центральный клуб) во главе с членом муниципалитета Мари-Жозефом Шалье поддерживало народные требования. 15 сентября 1792 г. лионские женщины провели демонстрацию протеста против голода и дороговизны. Бедняки громили магазины. На стенах появились афиши против "тирании аристократов - монополистов". Суверенный народ Лиона, говорилось в воззвании, "постановил, что он будет платить за товары, необходимые для его повседневных потребностей, только следующие цены". Муниципалитет призывал граждан "уважать собственность", но вынужден был установить предельные цены на хлеб, мясо и масло. Однако прибывшие в город жирондистские комиссары Конвента отменили эти ограничения. "Вы состоите в заговоре против вашей свободы, против вашей собственной безопасности, когда вы посягаете на собственность ваших сограждан произвольной таксацией продовольственных товаров", – говорилось в заявлении комиссаров. Тем не менее, муниципалитету пришлось по-прежнему регулировать хлебные цены. С тем, чтобы изыскать средства на закупку хлеба, клубы секций призывали осуществить принудительный заем у собственников. Малообеспеченным мука выдавалась по талонам, заверенным представителями секций. Но положение с каждым днем становилось все хуже. Шалье и другие выступавшие в Центральном клубе заявляли теперь, что урожай принадлежит по праву всем трудящимся гражданам. Продовольственные запасы и мельницы должны перейти под управление органов, избранных народом. Выдвигались требования раздела имущества богачей, запрета частной торговли зерном как "преступления против нации", установления муниципального контроля над булочными. Некоторые ораторы призывали "приблизить священное равенство", запретить создание крупных торговых компаний и ограничить крупную частную собственность. Осенью 1792 г., по инициативе народных клубов, в Лионе началась кампания за повышение зарплаты рабочим. В январе 1793 г. Центральный клуб возобновил борьбу за введение предельно допустимого уровня ("максимума") цен на хлеб. К началу марта в городе возникла угроза разгрома лавок и булочных. Между проякобинским муниципалитетом и жирондистским мэром Нивьером-Шолем, которого поддерживали некоторые из местных секций, нарастал конфликт. На новых выборах мэра в марте 1793 г. жирондисты потерпели поражение. В городе фактически сложился блок между кругами, близкими к "бешеным", и якобинцами, которые вели борьбу против жирондистов. При поддержке клубов мэром был избран якобинец Бертран. Руководство города открыло муниципальные булочные, постановило более решительно регулировать цены на хлеб. Оно призвало Конвент установить "максимум" цен, причем уже не как временную меру, а как акт, имеющий принципиальный характер, конфисковать в пользу всего общества необрабатываемые земли. Генеральный совет Лионской коммуны, по существу, провозглашал, что право на жизнь выше права на частную собственность: "Может ли он (народ), беспомощно, позорно терзаемый, стать добычей шайки жадных злодеев? Может ли он не подняться при приближении смерти, когда все повышающаяся цена продовольствия обрушивается на его голову? (…) Нет. Пришло время, когда справедливость разбила воздвигнутые путем преступления преграды, направленные против нас. Права человека стали священными, началось царство равенства, и суверенный народ уравнял все (…) Он свободен, его существование священно, он его только что защищал и заставит его уважать". Однако городу не хватало средств для закупки зерна. Администрация тщетно просила Конвент о выделении денег. В апреле муниципальные булочные закрылись из-за отсутствия зерна для выпечки хлеба. Поэтому принятый в мае Конвентом декрет о "максимуме" беднота Лиона встретила с удовлетворением. Было принято решение взять на учет все запасы зерна и хлеба. Но попытки лионских революционеров на практике ввести "максимум" вызвали ожесточенное сопротивление буржуазно-жирондистской верхушки города. Она нашла поддержку в секциях зажиточных районов Лиона, населенных состоятельными купцами и богатыми ремесленниками. Те жаловались в Конвент на "иго якобинского муниципалитета", который беспрестанно нападает на собственность предпринимателей. В мае зажиточные секции объявили свои заседания непрерывными. Они взяли курс на организацию переворота, заявив: "…Наша жизнь будет посвящена сохранению свободы, равенства, единой и неделимой республики, безопасности личности и собственности…". 29 мая в Лионе начался мятеж. Восставшие буржуазные секции захватили арсенал, а к утру 30 мая завладели ратушей – оплотом санкюлотских секций. Муниципалитет был свергнут. Власть оказалась в руках жирондистской буржуазии; Шалье отправили на гильотину. Спасаясь от буржуазного террора, из Лиона бежали 20 тысяч человек, в основном бедняки. Санкюлоты города не поддерживали мятежников; беглецы примыкали к армиям якобинского Конвента, которые осаждали город, видя в них спасение от произвола городской верхушки. 9 октября 1793 г. войска центрального правительства овладели Лионом и жестоко расправились с населением, практикуя массовые расстрелы и казни. Однако дома бедняков было решено пощадить.

СВЕРЖЕНИЕ ЖИРОНДИСТОВ

В Париже с 26 мая 1793 г. народные манифестации стали осаждать Конвент. Образованный парижскими секциями повстанческий Центральный революционный комитет организовал 31 мая демонстрацию жителей и отрядов Национальной гвардии у стен Конвента. На демонстрации выступил Робеспьер. Однако Конвент отверг требование народа об изгнании жирондистов. Лидеры якобинцев и Коммуны первоначально не решались на открытое восстание, которого добивались секции и активисты "бешеных". Утром 2 июня Коммуна и революционный комитет договорились о переходе к решительным действиям. На заседании в Коммуне было принято обращение к Конвенту: "Делегаты народа! – говорилось в нем. – Самые жестокие враги заседают вместе с вами; их преступления всем известны. Мы пришли в последний раз, чтобы потребовать от вас суда над виновными, арестуйте их. Народ Парижа устал видеть, как откладывается его счастье. Он еще повинуется вам, спасите его. Или же, заявляет он вам, он сам спасет себя".

Стотысячная демонстрация бедноты выплеснулась 2 июня 1793 г. на улицы Парижа. Подразделения Национальной гвардии навели пушки на Конвент. Под угрозой штурма депутаты постановили арестовать лидеров жирондистов. Власть перешла к якобинцам.

"2 июня, когда вооруженные санкюлоты снова занимают Тюильри, в котором заседает Конвент, когда артиллеристы Анрио (Франсуа Анрио, командующий парижской Национальной гвардией, – В.Д. ) не дают ошеломленным депутатам покинуть зал заседания, когда Кутон (один из лидеров якобинцев, – В.Д.) добивается решения об исключении 29 депутатов и их аресте на их собственных квартирах, когда торжествующий Марат дает исключить из списка репрессированных одного "болтуна", одного "убогого" и одного "депутата, который лишь имел некоторые ошибочные взгляды", когда Кутон исключает из числа арестованных Инара и Фоше (видных жирондистов, – В.Д.), поскольку они добровольно отказались от депутатского мандата, – в этот день Робеспьер молчит. Во время всего заседания Конвента он не открывает рта. Он разделяет эту победу, которая является и его победой, без всякого чувства торжества. В Париже уже известно, что… мятежники уже захватили власть в Лионе и что вандейцы добились дальнейших успехов. Атмосфера этим вечером 2 июня 1793 г. куда более гнетущая, чем та, которая наблюдалась 10 августа. Отечество было в еще большей опасности. Но Париж, по крайней мере, остался победителем, а у партии Горы отныне были развязаны руки в борьбе за спасение революции" (Жан Массен, биограф Робеспьера)

4. ЯКОБИНСКАЯ РЕСПУБЛИКА

КОНСТИТУЦИЯ 1793 г.

После изгнания жирондистов Конвент 24 июня 1793 г. одобрил новую конституцию "единой и неделимой" Французской республики, подготовленную членами якобинского Комитета общественного спасения Луи Антуаном Сен-Жюстом, Жоржем Огюстом Кутоном и др. Вводилось всеобщее избирательное право для мужчин в возрасте от 21 года, проживающих на данной территории не менее 6 месяцев. Народные представители избирались всеобщим прямым голосованием, кантональная (окружная) и департаментская администрация – выборщиками, выбранными, а свою очередь, избирателями. Якобинцы считали, что власть народа "неделима". Однако ее осуществляли не индивидуальные избиратели, поодиночке приходящие к урнам, а местные первичные собрания. Это была своеобразная уступка народным низам, тем, кто отстаивал элементы прямой демократии. На "низовые" собрания должны были собираться от 200 до 600 граждан. Они могли принимать решения тайным или открытым голосованием (по выбору).

Высшим органом законодательной власти должно было стать ежегодно избираемое однопалатное Законодательное собрание, а исполнительная власть вверялась выбираемому собранием Исполнительному совету.

В документе закреплялась важная роль первичных собраний избирателей: на их утверждение передавались важнейшие законы.

Конституция гарантировала "каждому французу равенство, свободу, безопасность, собственность, платежи по государственным займам, свободное отправление религиозных обрядов, всеобщее образование, государственное обеспечение, неограниченную свободу печати, право петиций, право объединения в народные общества, пользование всеми правами человека". При этом она расширяла перечень гражданских свобод, включив в него право на сопротивление угнетению и свободу вероисповедания. Указывалось, что общество обязано обеспечить существование неимущих, "как приискивая им работу, так и обеспечивая средства существования лицам, неспособным к труду". Наконец, в конституции указывалось, что законы, принятые Законодательным собранием, могут выноситься на референдум первичных собраний избирателей и быть ими отклонены. Однако собрание могло издавать декреты, касающиеся таких вопросов, как военная политика, общественные работы, денежная политика, внешняя политика и вопросы безопасности. Эти решения вступали в силу немедленно.

Французская конституция 1793 г. провозглашала, что народ имеет право восстать против угнетения: "Сопротивление угнетению есть следствие, вытекающее из прочих прав человека. Угнетение хотя бы одного только члена общества есть тем самым угнетение всего общественного союза. Угнетение всего общественного союза есть тем самым угнетение каждого члена в отдельности. Когда правительство нарушает права народа, восстание для народа и для каждой его части есть его священнейшее право и неотложнейшая обязанность".

ЖИРОНДИСТСКИЕ И ЯКОБИНСКИЕ ПРОЕКТЫ КОНСТИТУЦИИ

Якобинцы обвиняли своих противников в "федерализме" и "монархизме". На самом деле, жирондисты не были ни теми, ни другими. Если сравнить их конституционные проекты с якобинскими, то становятся очевидными две вещи. Во-первых жирондисты предлагали установить более широкие полномочия исполнительной власти по сравнению с законодательной (что подавалось их противниками как "монархизм при республике"). Во-вторых, они хотели передать большие полномочия властям департаментов и кантонов по сравнению с полномочиями местных общин – коммун и муниципалитетов (усиление администрации департаментов воспринималось якобинцами как "федерализм"). Правительство страны, в соответствии с планом жирондистов, подлежало прямому избранию населения (как президент при современной системе президентской республики) и не несло прямой ответственности перед парламентом.

Якобинцы, напротив, защищали принцип парламентской республики. Жирондисты были крайне недовольны тем, что органы самоуправления в городах (секции, муниципалитеты, коммуны) занимаются не только местными, но и более широкими общественными делами. Они предлагали отобрать у местного самоуправления "общие" функции, передав их муниципальной администрации, ответственной перед администрацией департаментов и (фактически) зависимой от местных группировок крупных предпринимателей. Они добивались ликвидации крупных городских коммун, состоявших из представителей секций, и, особенно – ликвидации Парижской Коммуну. Такой подход, конечно же, имеет мало общего с настоящим федерализмом – добровольным союзом равноправных и самостоятельных территорий.

Якобинцам в 1793 г. приходилось считаться с требованиями городских коммун и секций, которые оказывали им мощную политическую поддержку. Поэтому якобинцы, будучи (как, впрочем, и жирондисты), сторонниками централизованного государства, возражали против роспуска крупных городских коммун.

РАЗГРОМ "БЕШЕНЫХ"

"Бешеные" сочли новый основной закон недостаточным. Выступая 25 июня в Конвенте, Жак Ру заявил: "Запретили ли вы торговлю звонкой монетой? Нет… Свобода – мираж, когда один класс может морить голодом другой. Равенство – лишь призрак, если богатый путем скупки получает право над жизнью и смертью себе подобных. Республика – пустой звук, раз изо дня в день действует контрреволюция, устанавливая цены на продукты, недоступные трем четвертям граждан". Представитель "бешеных" сетовал на то, что "одним богатым пошла на пользу за эти 4 года революция; нас притесняет торговая аристократия, еще худшая, чем аристократия дворянская, и мы не видим конца их прижимкам, так как цены на все товары растут в угрожающей пропорции". Что делать? "Пора… положить конец этой борьбе на жизнь и смерть, которую эгоизм ведет против трудящегося класса… Неужели собственность плутов священнее жизни людей? Необходимо, чтобы жизненные припасы могли подлежать реквизиции администрацией…".

Ру потребовал, чтобы Конвент принял законы против спекуляции. Но его согнали с трибуны.

26 – 27 июня в Париже вспыхнули народные бунты против торговцев мылом; в их организации обвинили "бешеных". Репрессии последовали незамедлительно. Лидеры якобинцев Робеспьер, Эбер и Колло д`Эрбуа явились в Клуб кордельеров и добились исключения Ру и Варле из его состава. Якобинские вожди обвиняли "бешеных" в сеянии беспорядков по заданию контрреволюции и внешних врагов Франции. С нападками на Ру выступил даже Марат. Ру ответил ему 18-страничной брошюрой.

19 августа "бешеные" явились на заседание наиболее революционной секции (Гравилье) и добились избрания Ру ее председателем. Якобинцы мобилизовали против него своих представителей в Коммуне. Шометт и Эбер обвинили Ру в попытке организации государственного переворота; его дело было передано на рассмотрение Совета Коммуны. По ходатайству его секции лидера "бешеных" на некоторое время выпустили на поруки, но уже 5 сентября снова арестовали. На сей раз его обвинили в… воровстве. В январе 1794 г. уголовный суд отказался рассматривать его дело, и оно было передано в Революционный трибунал. Ожидая неминуемой расправы, Жак Ру покончил с собой в феврале того же года.

Подверглись преследованиям Леклерк и Клэр Лакомб. 19 сентября 1793 г. был арестован Варле, однако в ноябре его освободили. Он был последним видным представителем "бешеных", оставшимся на исторической сцене. В последующие месяцы он оставался противником якобинской диктатуры. "Я всегда ненавидел террористические декреты, ужасная тяжесть которых нависла над всеми… Хотя эти законы и были направлены против заговорщиков из среды дворян и духовенства, я всегда считал, что республика может быть основана лишь на принципе гуманности" – вспоминал он позднее.

КРИЗИС

Жирондисты, как замечает историк Альфонс Олар мало что имели против новой конституции. Однако они оказали ожесточенное сопротивление новой якобинской власти. Администрация более чем половины департаментов Франции выступила против изгнания лидеров жирондистов из Конвента. Некоторые департаменты, находившиеся под влиянием жирондистской партии, отказались подчиняться Парижу. Некоторые жирондистские депутаты отправились в Нормандию и Бретань, образовали Ассоциацию соединенных департаментов. При поддержке Великобритании они стали собирать силы для похода на Париж. Солидарность с ними выразили даже 3 секции Парижа, и лишь с большим трудом якобинцам удалось предотвратить мятеж в столице. 13 июля 1793 г. жирондистка Шарлотта Корде убила Марата.

В конечном итоге, жирондистский бунт на северо-западе удалось подавить, но другие части страны пылали. Против Конвента восстали Лион, Марсель, Тулуза, Ним и Гренобль. Повсюду жирондисты расправлялись с активистами санкюлотов и якобинцев. Одновременно продолжалось восстание в Вандее. Южный порт Тулон был сдан англичанам, и британский адмирал провозгласил восстановление монархии во Франции. На востоке, на Мозеле и Рейне, республике противостояли превосходящие войска Пруссии, Австрии и эмигрантов-роялистов, на юго-востоке, в районе Савойи и Ниццы – армии Австрии и Пьемонта. Французские армии были дезорганизованы. В июле противник завладел Майнцем и Валансьеном, открыв дорогу на Париж. Британское правительство ввело в июне блокаду французских портов, прервав доставку продовольствия в страну. На юго-западе во Францию вторглись испанские войска.

Мятежи и войны привели к тому, что конституция, провозглашенная 10 августа, 1793 г. так и не вступила в силу. Конвент продолжал заседать. Однако в стране официально установилась диктатура якобинского Комитета общественного спасения. Дантон, фактически возглавлявший Комитет, был отстранен 10 июля из-за примирительного отношения к жирондистам; 27 июля Комитет возглавил Робеспьер.

Власть Конвента спасло только то, что его враги были разрозненны. Слишком уж различны были их интересы. Роялисты хотели восстановить монархию и старые феодальные порядки, жирондисты защищали чаяния крупного капитала, которому революция до сих пор принесла выгоды. К тому же, сколь бы грозными не выглядели действия жирондистов, они не имели поддержки обездоленного большинства народа. И, напротив, якобинцы смогли опереться на трудовое население в борьбе с региональными группировками буржуазии.

Тем временем Конвент реорганизовал армию и постановил набрать в нее еще 60 тысяч человек. На террор оппозиции якобинские власти отвечали столь же жестокими расправами с противниками. В Нанте комиссар Конвента Жан Батист Каррье возглавил массовое истребление священников и 2-х тысяч заключенных. Вандея была наводнена карательными армиями, которые приступили к истреблению крестьян. В августе 1793 г. войскам Конвента удалось отвоевать Марсель, а в октябре – взять штурмом Лион. Этот город якобинцы задумали подвергнуть показательному наказанию. После казней и расстрелов его намеревались снести так, как это делали с городами противников древние римляне: разрушить до основания, пройтись по земле плугом и посыпать ее солью. На развалинах должна была красоваться надпись: "Лион воевал против свободы – Лиона больше нет". В конце концов, представителю Конвента Жану-Мари Колло д`Эрбуа было поручено осуществить более "умеренный" план: снести дома богачей, но пощадить дома бедняков-санкюлотов – противников "Жиронды".

В декабре 1793 г. правительственным войскам удалось изгнать англичан и вернуть Тулон. За этим последовали коллективные расстрелы, организованные комиссаром Жаном-Ламбером Тальеном.

В сентябре 1793 г. республиканские армии перешли в наступление на внешних фронтах – на Севере, на Рейне. Но сил хватило ненадолго, и к зиме положение на время стабилизировалось.

ЯКОБИНСКАЯ ДИКТАТУРА

Якобинская диктатура имела три точки опоры. Прежде всего, якобинцы опирались на обездоленные народные массы. В Конвенте они добились поддержки "Болота" – представителей новой спекулятивной буржуазии, коррумпированного большинства депутатов. Наконец, якобинцы создавали собственную властную вертикаль, строили новую бюрократическую организацию для управления Францией.

Подобная ситуация обеспечила временное могущество группировки. Но верхушка якобинцев оказалась в опасном положении. Она была вынуждена лавировать между амбициозным партийным чиновничеством, корыстными политиканами "Болота" и взбешенными народными массами. Это обстоятельство предопределило ее слабость.

ФРОНТ И ТЫЛ

Якобинское правительство произвело коренную реорганизацию французской армии, ввело принцип всеобщей мобилизации (по существу, всеобщей воинской обязанности). "С настоящего момента и до тех пор, пока враги не будут изгнаны из пределов республики, все французы объявляются мобилизованными, – гласил декрет о массовом наборе в армию в августе 1793 г. – Молодые люди пойдут сражаться на фронт, женатые должны ковать оружие и подвозить продовольствие; женщины будут готовить палатки, одежду и работать в госпиталях; дети – щипать корпию из старого белья… Производится общий набор всех граждан: холостые или бездетные, вдовцы от 18 до 25 лет идут первыми…".

Власти мобилизовали сотни тысяч человек. Была произведена чистка армейского командования, налажено и усовершенствовано производство оружия, которое за 3–4 месяца выросло в десятки раз. Энтузиазм революционной армии находился на весьма высоком уровне. Все это позволило французским войскам, численность которых дошла до 800 тыс., весной и летом 1794 г. добиться крупных успехов.

В июне 1794 г. армия республики разгромила австрийцев при Флерюсе в Бельгии, принудив их очистить Австрийские Нидерланды; французские войска вступили на территорию Испании…

Но в то время, как положение на фронтах значительно улучшилась, внутреннее положение страны оставалось тяжелым. Зимой 1793 г. подвоз продуктов в Париж и провинциальные города резко сократился. Торговцы и богатые крестьяне все меньше считались с "максимумом". В Комитет общественного спасения посыпались жалобы на нарушения, спекуляцию и дороговизну.

НОВЫЕ РЕФОРМЫ

Якобинская власть обложила богачей новым принудительным займом в 1 млрд. ливров (из которых, впрочем, удалось собрать лишь небольшую часть). Одновременно она провела ряд решительных реформ, на которые не решались пойти прежние правительства. Прежде всего, она покончила с феодализмом в деревне. 10–11 июня 1793 г. Конвент постановил вернуть крестьянам отнятые у них с 1669 г. общинные земли. Все пустопорожние и незанятые земли, выгоны, выпасы, заросли, общественные леса, болота и т.д. "по самому существу своему принадлежат всему обществу обитателей, или членов коммуны, или секций коммуны", – говорилось в законе. Правда, якобинцы признали принцип раздела общинной земли между крестьянами.

17 июля 1793 г. Конвент безвозмездно и окончательно отменил все феодальные повинности. Фактически лишь с этого момента экономическое положение большинства крестьян начало меняться к лучшему! Английский историк Эрик Хобсбаум отмечает, что именно якобинцы создали во Франции "неприступную цитадель мелких и средних крестьянских собственников… нежно преданных революции и республике, которая с этих пор определяла жизнь деревни". Однако проблема Робеспьера и якобинцев состояла в том, что "им самим пришлось отринуть поддерживающих их". Нефеодальные земельные арендные обязательства и платежи сохранялись, что означало уже узаконение новых, капиталистических отношений в деревне.   Чтобы удовлетворить небогатое большинство крестьянства, республиканские парламентарии постановили 22 ноября 1793 г., что "национальные имущества" (земли, конфискованные у церкви и дворян) должны продаваться, будучи разбиты на возможно мелкие участки.

Продовольственная политика якобинского режима осуществлялась в 1793 г. под непрерывным нажимом бедняков и Парижской Коммуны. 27 июня Конвент закрыл парижскую биржу, 8 сентября Коммуна распорядилась опечатать конторы банкиров и "торговцев деньгами". Но спекуляции на курсе ассигнаций продолжались. Продовольствия не хватало. Департамент Сена-и-Уаза с июня запретил вывоз хлеба в другие регионы. Рост цен на продукты обернулся массовым голодом. Это обстоятельство вынуждало власти прислушиваться ко все более громким требованиям ввести контроль над ценами. 2 сентября секция санкюлотов Парижа потребовала от Конвента введения твердых цен и установления "максимума богатств": ограничения собственности одной лавкой, одной мастерской или небольшим участком земли. Но якобинцы не решались пойти на радикальное изменение института собственности. 27 июля была введена смертная казнь за спекуляцию. Но, несмотря на репрессии, спекуляции хлебом продолжались.

"Каждая местность изолируется, и те, у кого мало продуктов питания, несмотря на все призывы о помощи, встречает даже у тех, кто обладает ими в избытке, лишь тупой, упрямый отказ. Париж, который ничего не производит, но потребляет невероятно много, больше всего страдает от этой ужасной смуты. Он находится в состоянии блокады…" (Гракх Бабеф, 1793 г.)

4 сентября 1793 г. около 2 тысяч рабочих и других бедняков Парижа ворвались в ратушу и потребовали проведения реквизиции продовольствия и имущества у торговцев (силами специальной "революционной армии"), установления всеобщего максимума цен. "Большой зал ратуши был переполнен, – свидетельствовал очевидец; – повсюду теснился народ – на скамьях трибунах, в коридоре. Толпа продолжала расти и кричала: "Хлеба, хлеба"; того же требовали и секции. Глава Коммуны Шометт утихомиривал массы, но одновременно настаивал на их требованиях в Конвенте". 4 сентября Конвент установил максимально допустимый уровень цены на зерновой хлеб, а 29 сентября – твердые (максимально допустимые) цены на все предметы "первой и второй необходимости", включая основные продукты питания, топливо, свечи, мыло, соль, обувь и фабричное сырье.

Но и здесь сказалась типичная позиция якобинцев, которые выступали против "социальных крайностей": приняв меры против богатых, они сочли необходимым "адекватно" ущемить и бедных. Одновременно вводился "максимум или наивысший размер заработной платы, жалованья, сдельной или поденной работы" – в размере 1790 г. плюс половина от него. Этот размер не мог угнаться за инфляцией и ростом стоимости жизни (правда, до весны 1794 г. закон о максимуме на зарплату не соблюдался).

Реквизиции продовольствия в деревне (в пользу города и армии) оттолкнули крестьянство от якобинцев. Напуганные инфляцией сельские производители продавали зерно крайне неохотно. С помощью реквизиций власти надеялись добыть тот хлеб, который потом продавался в городах по фиксированным ценам. Изъятие осуществлялось с помощью отрядов особой "революционной армии", в которую набирали парижских санкюлотов. Практика реквизиций регулировалась рядом законов, принятых Конвентом. Вначале у крестьян изымался только излишек урожая, но им оставлялись "семейный запас" (на пропитание семьи на протяжении года) и семена для посева. Позднее принцип "семейного запаса" был отменен; продовольствие изымалось национальной гвардией и "революционной армией". Отряды проводили обыски домов, квартир, конфисковывали почти все продовольствие, нередко даже преодолевая вооруженное сопротивление.

"В сентябре 93 г. был издан всеобщий закон о максимуме. И с этого момента в Революционном Трибунале проходит целый ряд лиц, обвиняющихся в том или ином нарушении этого закона. В качестве нарушителей выступают, главным образом, торговцы, фермеры, крестьяне. 25-го декабря Революционный Трибунал осуждает торговца хлебом Николя Гомо, он укрыл для продажи по вольным ценам 71 ливр хлеба более лучшего качества, чем тот хлеб, который он продавал. Кроме того, он обвиняется еще в том, что он рекламирует хлеб, продаваемый им по вольным ценам, как хлеб своего производства. Революционный Трибунал присуждает его к смертной казни. На следующий день другой торговец хлебом был осужден, ибо, по выражению обвинительного акта; хотел уморить голодом народ. 5-го февраля осуждается один булочник за скупку муки. А вот и другой пример продажи по более высоким ценам уже не хлеба, а мяса. Характер разбираемого дела таков: Пьер Монтазе, мясник, и Жан Марке, продавец быков, обви­няются в манипуляции с повышением цен. Мясник оправдывается. Он продавал мясо соответственно тем ценам, по которым он покупан быков, а продавец быков говорит, что он покупал быков по более высоким ценам у скотоводов, ибо поставщики в армию конкурируют с ними и дают более высокую цену на скот. Но его обвиняют в том, что он все же нажил 222 ливра 10 су на каждого быка и, таким образом, мясник потерял на своей покупке 424 ливра 19 су и должен был продавать не по максимуму. Продавец быков осуждается, мясник был оправдан (все это дело разбиралось 20 июня). Ссылки на конкуренцию провиантмейстеров мы встречаем очень часто, очевидно, необходимость скорой и массовой доставки провианта заставляла провиантмейстеров отступать от покупки по максимальным ценам, и поставки провианта в армию были особенно выгодным делом, где процент наживы был особенно велик. Есть несколько дел по спекуляции с фуражом. 9-го июня обвиняются 2 крестьянина: Лорсе и Клод Соваж, мировой судья Бартелеми Рюйне, а также один коммерсант в том, что они спекулировали на фураж. Из допроса Лорсе мы узнаем, в чем было дело. "Правда ли, говорит допрос, что после распоряжения правительства о доставке по дешевой цене фуража, соломы и овес вы из стремления к наживе продавали фураж по более высоким ценам?" Крестьянин утверждал, что одну часть этого фуража он доставил Республике и только остаток из боязни его порчи он продал по цене покупки. Но, несмотря на это утверждение, все трое, кроме мирового судьи, были осуждены на смертную казнь. В другом деле обвиняемые также крестьяне. Но повинны они уже в утайке от реквизиции определенного количества муки. 28 мая разбирается дело 9 крестьян из департамента Сены-и-Уаза. Они не желали произвести доставку продовольствия и укрыли у себя муку. Кроме того, они оскорбили комиссаров, посланных для реквизиции хлеба. Они не отрицают своей вины, и все 9 человек были присуждены к смертной казни. Уже из приведенных примеров представляется возможным сделать следующий вывод. Закон о максимуме вызвал стремление его обхода и уничтожения среди чрезвычайно разнообразных социальных элементов населения Франции. Спекулируют все: торговцы хлебом и торговцы мясом, поставщики скота, муки и фуража. Спекулируют все, кто только надеется как-нибудь уберечься от всевидящего ока власти. И в виду того, что вся старая буржуазия, торговая и промышленная, была взята под перекрестный огонь надзора, в спекуляции участвует больше всего мелкота". (Р.Авербух. "Террористический режим во Франции в 1793 – 1794 гг. По протоколам заседаний Конвента и протоколам Революционного Трибунала").

Конвент принял и ряд мер социального характера: издал закон о вспомоществовании безработным, установил пенсию старикам старше 60 лет. Он позаботился об охране материнства, детях, утвердил декрет об обязательном бесплатном начальном обучении (декабрь 1793 г.) и т.д.

ТЕРРОР И НОВАЯ БЮРОКРАТИЯ

Одновременно было одобрено широкое применение государственно-террористических методов, уже ранее использованных при подавлении восстаний. Конвент постановил образовать специальные силы – "революционную армию" для "приведения в исполнение всюду, где это понадобится, революционных законов и мер общественного спасения, декретированных Конвентом", для обеспечения снабжения столицы и борьбы со спекуляцией.

17 сентября парламент утвердил закон о "подозрительных". Любой, не получивший свидетельства о благонадежности, бывший дворянин, лицо с неизвестным источником доходов или просто "подозрительное лицо", которое "не выполняет своих гражданских обязанностей" и не выказывает восторженного энтузиазма, бралось на заметку. Такой человек мог быть репрессирован.

""Не посягать на «священную собственность" и в то же время уменьшить тяготы народа – между этими двумя полюсами якобинцы пытались найти дорогу, которая обещала бы спасение республики и революции. Тот, кто не был за этот путь, неминуемо считался врагом и платным агентом заграницы. Критики слева устранялись точно так же, как и те, кто считал, что ограничения свободного предпринимательства зашли уже слишком далеко, или кто ратовал за примирение с врагом" (Катарина и Матиас Мидделлы, биографы Бабёфа).

Лидер парижских якобинцев Эбер требовал возить орудие казни – гильотину из города в город для широкого и публичного их проведения. Было разрешено проводить ночные обыски. Вскоре последовали и первые политические процессы. Обвиняемых судил Революционный трибунал. В октябре приговорена к смерти и казнена бывшая королева Мария-Антуанетта, затем смертный приговор вынесен 22 арестованным вождям жирондистской партии (включая депутатов, арестованных в июне) – некоторые из них были казнены, другие сумели покончить с собой. В октябре из Конвента официально были исключены оставшиеся 136 жирондистов.

"Итак, в десять часов вечера 13 октября эти двадцать два, вызванные в суд еще раз, уведомляются, что присяжные, чувствуя себя убежденными, прекратили прения и вынесли свое решение: обвиняемые признаны виновными и приговорены все до единого к смертной казни с конфискацией имущества. Громкий крик невольно вырывается у бедных жирондистов, и возникает такое волнение, что для усмирения его приходится вызвать жандармов. Валазе закалывается кинжалом и падает мертвым на месте. Остальных, среди громких криков и смятения, уводят обратно в Консьержери; Ласурс восклицает: "Я умираю в тот день, когда народ потерял свой рассудок, а вы умрете, когда он вновь обретет его!" Ничто не помогает. Уступая силе, осужденные запевают "Марсельезу" и с пением возвращаются в свою темницу.  Риуфф, который был их товарищем по заключению в эти последние дни, описывает, как они умерли… Веселое, сатирическое Pot-pourri, составленное Дюко; написанные стихами сцены трагедии, в которых Барер и Робеспьер разговаривают с сатаной; вечер перед смертью, проведенный "в пении и веселых выходках", с "речами о счастье народов", - все это и тому подобное мы можем принимать только за то, чего оно стоит. Таким образом, жирондисты справляли свою последнюю вечерю. Валазе с окровавленной грудью спит в холодных объятиях смерти, не слышит пения. У Верньо есть доза яда, но ее недостаточно для его друзей, а достаточно только для него одного, поэтому он выбрасывает ее и председательствует на этом последнем ужине жирондистов с блеском отчаянного красноречия, с пением, весельем. Бедная человеческая воля силится заявить свою самостоятельность не тем, так другим путем. Нa следующий день, утром, весь Париж на улицах; толпа, какой еще не видывал ни один человек. Колесницы смерти с холодным трупом Валазе, вытянутым среди еще живых двадцати одного, тянутся длинным рядом по улицам Парижа. Осужденные с обнаженными головами, со связанными руками, в одних рубашках и брюках, прикрыты свободно накинутыми на плечи плащами. Так едут представители красноречия Франции, сопровождаемые говором и криками. На крики "Vive la Republique!" некоторые из них отвечают криками же: "Vive la Republique!" Другие, как, например, Бриссо, сидят, погруженные в молчание. У подножия эшафота они вновь запевают "Марсельезу" с соответствующими случаю вариациями. Представьте себе этот концерт! Живые еще поют, но хор быстро тает. Топор… проворен: в каждую минуту падает по голове. Хор слабеет и слабеет и, наконец, смолкает. Прощайте, жирондисты, прощайте навеки! …Мертвая голова Валазе отрублена; серп гильотины пожал всех жирондистов. "Красноречивые, молодые, прекрасные и отважные!" - восклицает Риуфф. О смерть, какое пиршество готовится в твоих мрачных чертогах! Увы, не лучше судьба жирондистов и в далеком Бордоском округе. Целые месяцы уныло тянутся в пещерах Сент-Эмилиона, на чердаках и в погребах; одежда износилась, кошелек пуст, а грядет холодный ноябрь; с Тальеном и его гильотиной всякая надежда теперь исчезла. Опасность все приближается, препятствия теснят все сильнее; жирондисты решаются разделиться. Прощание было трогательным: высокий Барбару, самый веселый из этих отважных людей, наклоняется, чтобы обнять своего друга Луве. "Где бы ты ни нашел мою мать, - восклицает он, - постарайся быть ей вместо сына! Нет средств, которых бы я не разделил с твоей женой, если бы когда-нибудь случай свел меня с нею!"  Луве отправился с Гюаде, Салем и Валади, Барбару - с Бюзо и Петионом. Валади вскоре отделился и пошел своей дорогой на юг. Два друга и Луве провели 14 ноября 1793 года, тяжелые сутки, измученные сыростью, усталостью и голодом, наутро они стучатся, прося помощи в доме друга, в деревне; трусливый друг отказывается принять их, и они остаются стоять под деревьями, под проливным дождем. С отчаяния Луве решается идти в Париж и пускается в путь, разбрызгивая грязь вокруг себя, с новой силой, вызванной яростью или безумием. Он проходит деревни, находя "часовых, заснувших в своих будках под проливным дождем", он проходит раньше, чем его успевают окликнуть. Он обманывает революционные комитеты, проезжает в закрытых и открытых телегах ломовых извозчиков, спрятанный под кладью; проезжает однажды по улицам Орлеана под ранцами и плащами солдатских жен, в то время когда его ищут; испытывает такие приключения, которые составили бы три романа; наконец попадает в Париж к своей прекрасной подруге, бежит с нею в Швейцарию и ждет гам лучших дней. … Валади схвачен и гильотинирован. Барбару и двое его товарищей выдержали долее, до лета 1794 года, но недостаточно долго. В одно июльское утро, меняя свое убежище, как они это часто делали, "приблизительно в трех милях от Сент-Эмилиона, они заметили большую толпу поселян": без сомнения, это якобинцы пришли схватить их. Барбару вынимает пистолет и убивает себя наповал. Увы! это были не якобинцы, а безобидные поселяне, шедшие на храмовый праздник. Два дня спустя Бюзо и Петион были найдены на ниве; их тела были наполовину обглоданы собаками. Таков был конец жирондизма" (Томас Карлейль)

Установление открытой диктатуры позволило якобинским вождям сделать решительный шаг к осуществлению централизации политической власти. Исполнительная, а отчасти и законодательная власть сосредоточились в руках Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности. Первый из них, в составе 12 человек, выполнял роль правительства, заменив министерства. Он ведал внутренней, внешней и военной политикой. Комитету общественной безопасности подчинялась полиция. Решения об арестах комитеты принимали совместно. Комитеты опирались на рассылаемых по стране комиссаров, на местные отделения и общества Якобинского клуба (их число выросло с 800 в 1790 г. до 8 тысяч в 1793 г.). Именно из членов якобинской партии набирались чиновники в административный аппарат власти. По-существу якобинцы превратились в ядро новой политической системы – бюрократической пирамиды, чьи контуры уверено проступали сквозь одежды демократической республики.

В местных общинах и секциях были организованы революционные комитеты. Сначала (с марта 1793 г.) они подчинялись коммунам, но затем они перешли под контроль Комитета общественной безопасности и стали местными органами диктатуры и репрессий. Напротив, деятельность секций постепенно ограничивалась. Власти сетовали на то, что в них растет влияние "контрреволюционеров". Действительно, в парижских секциях, куда перестали ходить изголодавшиеся и разочаровавшиеся во всем бедняки, активно действовали сторонники правых – жирондистов и даже монархистов. Впрочем, так было не везде. 9 сентября Конвент ограничил число общих собраний секций двумя в неделю и назначил плату санкюлотам за то, что они ходят на заседания. Некоторые парижские секции под влиянием Варле отвергли эту подачку.

"ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ ДИКТАТУРА"

Представления о необходимости революционной диктатуры и ее роли сложились у якобинцев под влиянием политико-философских взглядов просветителя Жана-Жака Руссо. В работе "Об общественном договоре" философ провозглашал, что закон выполняет важную воспитательную функцию. Народ, утверждал он, должен быть творцом законов, как выражения коллективной общественной воли. Но люди следуют своим отдельным, частным или групповым, нередко эгоистическим интересам. "Как может слепая толпа, которая часто не знает, чего она хочет, ибо она редко знает, что ей на пользу, сама совершить столь великое и столь трудное дело, как создание системы законов? Сам по себе народ всегда хочет блага, но сам он не всегда видит, в чем оно… Надо показать ей (толпе) тот верный путь, который она ищет;… оградить от сводящей ее с этого пути воли частных лиц;… уравновесить привлекательность близких и ощутимых выгод опасностью отдаленных и скрытых бед… Вот что порождает нужду в Законодателе".

В принципе Руссо предпочитал, чтобы мудрые и просвещенные законодатели не были наделены непосредственно исполнительной властью и не осуществляли сами контроль за исполнением законов, но скорее действовали силой авторитета. Ведь суверенитет, с его точки зрения, принадлежит народу в целом; он неделим. Поэтому Руссо ратовал за демократическую форму правления и строгое разделение властей. Однако же он предвидел возможность возникновения чрезвычайных, кризисных для государства ситуаций. В таких условиях законы оказываются недостаточно "гибкими", а обстоятельства не оставляют времени для "соблюдения порядка и форм". В подобном случае философ считал необходимым установление временной диктатуры, приостановление "священной силы законов", если дело "идет о спасении отечества". Тогда вся власть должна быть ненадолго сосредоточена в руках одного или нескольких лиц.

Якобинцы являлись ревностными приверженцами идеи Руссо о благотворной и воспитующей роли закона. Робеспьер любил читать и перечитывать учителя. "Законодатель определяет будущее, – заявлял в Конвенте Сен-Жюст, – его дело желать добра, его задача – сделать человека таким, каким бы он хотел, чтобы тот был".

И в то же время, якобинцы были убеждены, что французский народ все еще недостаточно просвещен и сознателен для полноценного выполнения своих гражданских функций. Лидер якобинцев Робеспьер писал в своих личных заметках, относящихся к июлю – сентябрю 1793 г.: "Какова цель? Осуществление Конституции в интересах народа. Кто будет нашими врагами? Порочные люди и богачи. К каким средствам они прибегнут? К клевете и лицемерию. Какие причины могут благоприятствовать использованию этих средств? Невежество санкюлотов. Следовательно, надо просвещать народ. Но каковы препятствия для просвещения народа? Наемные писаки, которые изо дня в день вводят его в заблуждение бесстыдной ложью… Надо изгнать этих писак как самых опасных врагов отечества… Надо в изобилии распространять добросовестные сочинения… Какое существует другое препятствие к просвещению народа? Нищета. Когда же народ будет просвещенным? Когда у него будет хлеб, когда богачи и правительство перестанут подкупать лицемерные перья и языки для того, чтобы его обманывать. Когда их интересы совпадут с интересами народа. Когда же их интересы совпадут с интересами народа? Никогда".

Из этих черновых записок вытекает набор мер, к которым прибегла якобинская диктатура. Среди них: концентрация власти в руках руководства, террор против всех тех, кто сбивает народ "с пути истинного", социальная политика, направленная против крайней бедности и чрезмерного богатства, постоянная идеологическая обработка масс.

ГОСУДАРСТВО-НАЦИЯ

В конце 1793 г. власти усилили нажим на народные общества и секции. Ораторы в Якобинском клубе требовали принять меры против них. Жан Бон Сент-Андре обличал "злейших врагов", которые "хотят идти дальше нас в революционных мерах". Дешан назвал секционные общества "маленькими вандеями". Робеспьер заявил, что в них преобладает "контрреволюционное лицемерие", и с их помощью "агенты Пруссии, Англии и Австрии хотят… уничтожить власть Конвента и патриотический авторитет Якобинского общества". В декабре 1793 г. у секций отобрали право избрания мировых судей и их секретарей (их назначали теперь департаментские власти), а также право создавать собственные комитеты общественного спасения. Выборные прокуроры (главы) коммун заменялись национальными агентами, которых назначал Комитет общественного спасения.

С января 1794 г., пишет французский историк Жюль Мишле, общественная жизнь Парижа была убита, а деятельность народных обществ парализована. "Общие собрания секций не проявляли больше жизни; вся власть перешла к их революционным комитетам; а эти комитеты, перестав быть выборными и обратившись в чиновников, назначаемых правительством, тоже не проявляли жизненности".

"В возникновении национального государства, – замечает современный американский этнограф К. Янг, – не было ничего естественного или предопределенного исторической судьбой. Это сравнительно новое явление в европейской истории: национальные государства стали складываться в момент Французской революции, и в их формировании большую роль сыграли интеллектуальные течения Просвещения. По мере того, как складывалось современное гражданское общество, само понятие нации стало сливаться с понятием гражданства и принадлежности к государству…".

Решающую роль в создании централизованного национального государства во Франции предстояло сыграть именно якобинцам – ученикам Руссо. Уже этот философ - просветитель утверждал, что народный суверенитет неделим, и вся совокупность граждан образует единый общественный организм. Внутри него не может и не должно существовать никаких иных суверенных ассоциаций, как не может быть государства в государстве. Такими идеями руководствовались французские революционные законодатели, когда распускали цехи, запрещали рабочие и ремесленные ассоциации, принимали меры по разделу общинных земель или пытались ограничить полномочия местных коммун и муниципалитетов. Те же соображения заставляли якобинцев наносить удары по богачам, слишком озабоченным своими эгоистическими частными интересами, бизнесом, преумножением богатства в ущерб обществу.

Якобинцы, провозгласив Францию "единой и неделимой республикой", приступили к практическим мерам, которые призваны были воплотить этот девиз на практике. Он выстроили жесткую вертикаль власти с неукоснительным подчинением мест решениям центра, создали армию, основанную на всеобщей мобилизации, и эффективный полицейский аппарат, унифицировали государственную структуру страны, стали внедрять единое образование. Оно было призвано воспитать всех граждан, в качестве "французов", то есть людей, говоривших на одном языке, имеющих общую систему ценностей, лояльных существующему государству. Через несколько лет Наполеон завершил строительство данной системы, ввел единый для всех кодекс юридических норм и законов и единую систему государственного образования. Последнее осуществлялось на парижском диалекте французского языка. Он превратился в общеобязательный для всей Франции, что в немалой степени способствовало разрушению местных и региональных языков, диалектов и культур.

Якобинцы стремились создать во Франции единую нацию, сочлены которой говорят на одном языке. Их программа в этой области была изложена Бертраном Барером в речи на заседании Комитета общественного спасения. Он объявил, что другие языки, на которых объяснялись жители различных регионов страны (бретонский, баскский, немецкий, итальянский и другие) "сохраняли царство фанатизма и суеверия, обеспечивали господство священников, дворян и патрициев, мешали революции проникнуть в 9 важных департаментов и могут благоприятствовать врагам Франции". Подумайте, восклицал он, "федерализм и суеверие говорят по нижне-бретонски; эмиграция и ненавистники Республики говорят по-немецки; контрреволюция говорит по-итальянски, а фанатизм говорит по-баскски". Все это "варварские жаргоны", и "деспотизм сохраняет множество языков". Барер призвал разбить "эти вредные и ошибочные орудия", научив всех единому языку – французскому. "Оставить граждан в незнании национального языка – означает предать родину…". "Граждане, язык свободного народа должен быть один и тот же для всех".

"Не Наполеон создал эту систему самого крайнего централизма…, – подчеркивал немецкий социальный философ 20 века Рудольф Роккер, – Наполеон унаследовал централистскую систему от якобинцев и находившегося под их влиянием Конвента и лишь придал ей ту особую военную форму, которая столь характерна для времени его правления… Наполеону позднее было достаточно лишь сбить с дерева созревшие плоды, которые почти без труда упали ему в руки… Точно так же, как для Робеспьера и Сен-Жюста, для него любой общественный вопрос был всего лишь математической проблемой, которую можно решить путем законодательства государства. Закон и декрет, излечивающие любую беду, стали фетишами централистского периода, а там, где человеческая природа вздымалась против принуждения, должны были помочь гильотина и военная казнь, пока общественный автомат не станет без всякого сопротивления повиноваться нажиму сверху. Централизации подверглось все: управление, законодательство, народное образование, даже узаконенное убийство в интересах государственных соображений в облике "революционного террора"… Любая местная самостоятельность систематически сковывалась и подавлялась. Государство вмешивалось во все сферы общественной жизни и через свои исполнительные органы регламентировало все ее движения"

ПАТРИОТИЗМ И ДЕХРИСТАНИЗАЦИЯ

Прежде люди были привязаны к своей местности, региону, городу или селу. Их патриотизм как правило носил местный характер. Теперь формировался новый, государственный патриотизм – чувство отождествления с единым государством-нацией. В попытке укрепить республику идеологически якобинцы прибегли к широкому распространению патриотических настроений. Государство организовывало массовые праздники, внедряло и популяризировало национально-республиканскую символику, использовало систему образования для воспитания нового патриотического чувства. Большое значение имело введение в октябре 1793 г. нового республиканского календаря. Началом нового летоисчисления стало провозглашение Французской республики (1792 г.). Год начинался 22 сентября и делился на 12 месяцев по 30 дней. Все месяцы получили новые названия, по явлениям природы. Последние месяцы года были специально посвящены санкюлотам. При якобинской республике была внедрена также новая, метрическая система.

Значительная часть якобинцев стремилась внедрить новую идеологию, разорвав с христианской религией. Началась политика "дехристианизации". В сентябре 1793 г. комиссар Конвента Жозеф Фуше в Невере объявил войну "суеверию и лицемерию" ради "служения республике и общественной нравственности". В октябре 1793 г. был принят закон об изгнании любого (даже присягнувшего конституции) священника, если хотя бы 6 граждан обвинили его в "антигражданском поведении". В Париже и многих провинциальных городах запретили богослужение вне храмов, публичную демонстрацию религиозных символов, церковные похороны. Организовывались массовые отречения от христианства. По настоянию руководства Парижской Коммуны началась кампания по сложению священниками своих полномочий. Наконец, 23 ноября Совет Коммуны под влиянием Шометта постановил закрыть храмы и дома богослужений всех вероисповеданий.

Активную роль в "дехристанизации" играли Эбер и революционер-эмигрант из Пруссии Анахарсис Клоотс, горячий приверженец "мировой революции". Клоотс выступал за распространение революции из Франции на другие страны континента. Оба пропагандировали "культ Разума". Что понималось под этим новым культом? Его инициаторы лично могли быть атеистами. Но, подобно многим философам Просвещения, они были убеждены в том, что "темный народ" не может обходиться без религии. Вот только боги христианства, иудаизма и других религий их не устраивали. "Пора заменить этот призрак чем-нибудь более осязаемым, – заявил оратор в одном из революционных обществ при обсуждении "дехристианизации". – Я предпочел бы видеть в наших храмах изображения Сцевол и Равальяков, чем образ бога, польза которого для меня более чем сомнительна".

В закрытых церквях и соборах теперь вместо богослужений устраивались театральные представления вокруг алтаря Разума. В соборе Парижской богоматери он высился в виде символической горы с портиком, украшенном надписью "Философия" и бюстами Вольтера, Руссо, Франклина и Монтескье; на склоне горы пылал огонь Истины. Под звуки музыки и пение с алтаря в толпу сходила женщина, изображавшая Разум и Свободу. 

Робеспьер осудил "дехристианизацию". 21 ноября 1793 г. он выступил в Якобинском клубе с заявлением, что народу необходима религия как представление о Верховном существе, "бдящем за невинно преследуемыми и наказующем преступления". Он отстаивал свободу культов и назвал "дехристианизаторов" предателями и агентами внешнего врага. Дантон требовал в Конвенте положить конец антирелигиозным манифестациям. 6 декабря Робеспьер добился от Комитета общественного спасения декрета, который запрещал "всякое насилие и всякую меру, противную свободе вероисповеданий".

В основе этих разногласий лежало отнюдь не только различное отношение к религии. Развернулась борьба за то, какой будет новая идеология государства-нации, как лучше и прочнее освятить законность нового режима в глазах граждан.

Споры по вопросам "дехристианизации" ускорили оформление внутренних течений внутри якобинской партии. Ее противники слева ("бешеные") и справа (жирондисты, конституционалисты, монархисты) были рассеяны. Вся власть сконцентрировалась в руках якобинцев. На фоне усиления террора, острейших политических и социальных проблем, различные якобинские фракции вступили в ожесточенную борьбу за власть. Борьбу в полном смысле слова не на жизнь, а на смерть.

5. ЯКОБИНСКИЕ ГРУППИРОВКИ

На "правом" фланге якобинцев оказалась группировка Дантона и Демулена, которую иногда называли "снисходительными". Взгляды дантонистов отражала газета "Старый кордельер". Они выступали за смягчение революционного террора. Республика уже укрепилась, заявлял Дантон, теперь следует проявить большую мягкость.

Дантонисты напоминали о том, что жертвами широкомасштабного государственного террора становились уже не монархисты, и не другие контрреволюционеры, а самые простые граждане, часто бедняки. Их объявляли "подозрительными" и арестовывали за критические слова или по доносу. "Думают, что свобода, подобно детскому возрасту, должна перейти через крики и слезы, прежде чем достигнуть зрелого возраста…, – писал Демулен. – Нет, свобода: это счастье, это разум, равенство, справедливость… Откройте тюрьмы тем 200 тысячам граждан, которых вы называете подозрительными. И не думайте, что эта мера будет гибельна для республики. Напротив, она будет самой революционной из всех ваших мер. Вы хотите истребить всех ваших врагов гильотиной! Но разве это не безумие? Можете ли вы казнить хоть одного человека, не приобретя себе десятка врагов из числа его родственников или друзей?"

Такая позиция могла бы придать дантонистам широкую популярность. Проблема состояла в том, что их лидеры не вызывали доверия в народе. Сам Дантон накопил большие земельные богатства за счет скупки "национальных имуществ" и реквизиций. Он вел роскошный образ жизни, любил выставлять его напоказ. Дантонисты добивались отмена закона о "максимуме" цен и восстановления свободной торговли. Они выступали против общественных работ для безработных, поскольку эти работы осуществлялись за счет состоятельных налогоплательщиков, против постройки больниц и приютов для престарелых, против снабжения за государственный счет хлебом бедных граждан. Разумеется, все это не прибавляло им симпатии в глазах бедноты.

Жорж Жак Дантон родился 26 октября 1759 г. в Арси-сюр-Об. Его отец Жорж Дантон – провинциальный прокурор, умер через несколько лет после рождения сына. Несчастный случай, который произошел с мальчиком, когда ему исполнился год, изуродовал его нос и губы. К тому же в юности он перенес оспу, оставившую глубокие шрамы на его лице. "Природа дала мне жестокое лицо свободы", – шутил он позднее. Детство мальчик провел в сельской местности, учился в семинарии и коллеже в Труа. Особого рвения в изучении предметов, необходимых для церковной карьеры, он не проявил. Зато живо интересовался древней историей и мифологией, читал литературу XVII и XVIII веков. В 1780 г. Дантон приехал в Париж и поступил работать в юридическую контору; одновременно изучая право в Реймсе, после чего купил лицензию правоведа. В суде он выступал не часто, но, благодаря сильному голосу и прекрасному ораторскому дару, приобрел клиентов. Много времени Дантон проводил в парижских кафе, где познакомился не только со многими будущими революционерами, но и со своей будущей женой Антуанеттой-Габриэль Шарпантье, на которой женился в 1787 г. (у них родилось четверо детей, из которых выжило двое). На средства из приданого Дантон купил должность адвоката в Королевском совете. В 1789 г. Дантон с головой окунулся в политику. В июле 1789 г. он призывал народ к оружию, сыграл решающую роль в создании Клуба кордельеров (позднее вместе с кордельерами примкнул к якобинцам), в организации похода парижан на Версаль в октябре 1789 г. Он агитировал против двора, правительства и Учредительного собрания. Ораторское дарование и исходивший от Дантона магнетизм превратили его в настоящего трибуна революции, несмотря на его обезображенное лицо. Дантон излучал циничное обаяние. Французский писатель Виктор Гюго (на основе портретов и воспоминаний) оставил яркое описание Дантона революционных лет: "Великан имел крайне неряшливый вид: на нем был широчайший яркокрасный суконный камзол, сапоги с отворотами и расстегнутый жилет с оборванными пуговицами; его голая шея выступала над развязавшимся галстуком, концы которого болтались ниже жабо; волосы его были взъерошены, но еще хранили следы вычурной прически. Лицо его было изрыто оспой. У него были толстые губы, большие зубы, кулаки чернорабочего, сверкающие глаза; между бровей залегла морщинка, но рот выражал доброту". Популярность Дантона быстро росла, особенно после того, как в июле 1790 г. он (неудачно) баллотировался в мэры Парижа против конституционалиста Бальи (Байи). Его избирают в администрацию Парижского департамента. Дантону всегда не хватало денег; оппозиционность не мешает ему получать деньги от правительства. После бегства короля и его задержания в Варенне Дантон яростно обрушивается на Лафайета, а в июле на Марсовом поле призывает народ подписывать петицию о низложении короля. После этого ему на 6 недель приходится укрыться в Англии. По возвращении его избрали заместителем прокурора Парижской Коммуны. Дантон разворачивает активную кампанию за республику. Он выступает в клубах, среди отрядов Национальной гвардии, в секциях… Дантон принял участие в движении за свержение монархии 10 августа. После этого Законодательное собрание назначило его министром юстиции. На этом посту он принял решительные меры по организации обороны столицы от войск интервентов: послал комиссаров в провинцию для набора добровольцев, провел аресты монархистов. 2 сентября 1792 г. он выступил в Законодательном собрании со знаменитой речью: "Звон набата, который раздается, – это не сигнал тревоги, а призыв к борьбе с врагами отечества. Чтобы победить их, нужна смелость, смелость и еще раз смелость, и тогда Франция будет спасена!". Жирондисты обвинили его в причастности к организации сентябрьских убийств в тюрьмах, и Дантону пришлось 21 сентября покинуть министерский пост. Избранный депутатом Конвента, Дантон стал одним из лидеров якобинской фракции в законодательном органе. Он голосовал за казнь короля, занимался вопросами внешней политики и организацией обороны страны. Дантон выступил за создание революционного трибунала; в апреле 1793 г. он становится фактическим лидером Комитета общественного спасения. В то же время, он стремился затормозить репрессии против противников якобинского режима, и в июле покинул Комитет спасения, уступив место Робеспьеру. Вернувшись в родной городок, он (после смерти жены) женился вторично на молодой Луизе Жели, причем бракосочетанием руководил священник, отказавшийся присягнуть республике. "Я оставляю политику безумцам, – шепнул он жене. – Мое единственное безумие – это ты". Уже осенью 1793 г. Дантон вынужден вернуться в Париж, поскольку против его друзей начинают выдвигать обвинения в коррупции, финансовых махинациях и сделках с врагом. Дантон и сам скопил немалое состояние за счет покупки "национальных имуществ" и реквизиций "на нужды армии". Теперь он опасался, что продолжение террора ударит по нему и его разбогатевшим друзьям. Он требовал "экономить кровь людей" и не верить "ультра-революцинерам", которые хотели бы "повести народ за пределы революции". Дантон помогал Робеспьеру в кампании против "бешеных" и против эбертистов, а затем – все более активно – стал выступать против самого Робеспьера. Однако, борьбу за власть он проиграл. 31 марта 1794 г. Дантона арестовали. Ему предлагали бежать, но он отказался: "Разве можно унести родину на подошвах башмаков?" Дантона и его сторонников обвинили в сношениях с жирондистами и присвоении казенных денег. На суде Дантон попытался пустить в ход свое изумительное ораторское мастерство, напомнил о своих революционных заслугах. Но времена менялись. В условиях диктатуры ораторское искусство становилось бесполезным: гениальному оратору просто не давали говорить. Революционный трибунал вынес обвиняемым смертный приговор. "Ну что ж, – заметил Дантон, – я смеюсь. Я хорошо насладился революцией; я произвел достаточно шума на этой земле; я здорово насладился жизнью. Теперь пойдем спать". 5 апреля 1794 г. он был публично гильотинирован. По дороге на казнь он выкрикнул: "Робеспьер, ты последуешь за мной!"

В "центре" якобинской "партии" стояло крыло, возглавляемое Робеспьером, Сен-Жюстом и Кутоном. Именно оно преобладало в Комитете общественного спасения, то есть фактически удерживало в своих руках правительственную власть. Политическим и социально-экономическим идеалом робеспьеристов оставалась "республика собственников", без крайней нужды и чрезмерного богатства. "…Чрезвычайная несоразмерность в распределении богатства является источником зла и преступлений; – заявлял Робеспьер в Конвенте еще весной 1793 г. – Но, тем не менее, это нисколько не разубеждает нас в том, что равенство имуществ – химера… Дело идет гораздо больше о том, чтобы сделать бедность уважаемой, чем об уничтожении богатства". Робеспьеристы выступали против строгого уравнивания. Скорее, они предпочитали лично подавать примеры "чистоты" и "добродетели". Сам Робеспьер вел подчеркнуто скромный образ жизни, и его не случайно называли "Неподкупным". Все это отталкивало новых богачей от робеспьеристов.

"… Молодой человек, бледный, серьезный, с тонкими губами и холодным взглядом. Одна щека у него нервно подергивалась, что, вероятно, мешало ему улыбаться. Он был в напудренном парике и в перчатках. На его тщательно вычищенном, застегнутом на все пуговицы светлоголубом камзоле не было ни одной складочки. Нанковые (нанка – прочная хлопчатобумажная ткань, обычно буровато-желтого цвета, – прим. В.Д.) брюки, белые чулки, высокий галстук, плиссированное жабо и башмаки с серебряными пряжками дополняли его костюм". Так описывает Виктор Гюго облик лидера якобинской "партии". Будущий правитель революционной Франции Максимилиан Мари Исидор де Робеспьер родился в городе Аррасе (современный департамент Па-де-Кале) 6 мая 1758 г. Он был старшим сыном в семье Франсуа де Робеспьера, адвоката Высшего совета провинции Артуа. Мать Максимилиана умерла, когда ему было 6 лет, а отец не занимался детьми. Мальчика воспитывал его дед по матери. В 1765 г. Робеспьер поступил учиться в Аррасский коллеж. Среди своих соучеников он, по воспоминаниям его сестры Шарлотты, отличался серьезностью. В 1769 г., получив церковную стипендию, он поступил в парижский коллеж Людовика Великого, где блестяще учился, несмотря на материальную нужду. По воспоминаниям аббата Пруаяра, Максимилиан думал только о работе, был одиноким, мечтательным... Учителя отметили его, и в 1775 г. Максимилиану было поручено произнести поздравления в адрес нового короля Людовика XVI. Вместе с ним учились такие будущие политики как Демулен и Фрерон. В 1780 г. Робеспьер становится бакалавром права на университетском факультете в Париже, а на следующий год его заносят в адвокатские списки Парижского парламента. Вернувшись в Аррас и получив наследство от деда, он начинает работать адвокатом; его назначают также судьей Епископального суда. Робеспьера принимают в Академию Арраса, он с успехом участвует в различных академических конкурсах, в 1786 г. избирается директором Академии изящной словесности Арраса. Несмотря на романы с различными женщинами, он так никогда и не женился. Незадолго до революции 1789 г. Робеспьер начинает принимать участие в политической жизни родной провинции. Он разрабатывает проект реформы провинциального сословного собрания – Штатов Артуа и избирается депутатом Генеральных Штатов от "третьего сословия". Оказавшись в Версале, на некоторое время сближается с Мирабо. Знаменитый оратор сказал об адвокате из Арраса: "Этот человек далеко пойдет: он верит во все, что говорит"… Робеспьер активно и много выступает в Национальном и Учредительном собрании (около 60 раз в 1789 г., примерно 100 раз в 1790 г. и столько же раз с января по сентябрь 1791 г.). Особую известность принесли ему выступления против смертной казни, за всеобщее избирательное право и против имущественного ценза, за отмену рабства в колониях. "Может ли закон служить выражением общей воли, если подавляющее большинство тех, для кого он написан, никоим образом не может участвовать в его создании? Нет!" – восклицает он. Робеспьер играл важную роль в дебатах об организации Национальной гвардии, участвовал в составлении Декларации прав человека и гражданина и конституции 1791 г. Выступает он и в Якобинском клубе и становится одним из самых заметных его фигур, завязывает связи с народными обществами и клубами в провинции. После бегства короля летом 1791 г. Робеспьер требует отстранения монарха. Зимой 1791 – 1792 гг. он – вопреки жирондистам – высказывается против войны с монархическими державами, расценивая ее как провокацию со стороны короля и возможный путь к установлению диктатуры. "Самая экстравагантная идея, которая могла родиться в голове политика, – это вера в то, что достаточно одному народу с оружием в руках выступить против чужого народа, чтобы заставить его принять свои законы и свою конституцию, – заявил Робеспьер. – Никто не любит вооруженных миссионеров…". Воистину, пророческие слова! Летом 1792 г. Робеспьер обвиняет Законодательное собрание в неспособности организовать оборону страны. После республиканского восстания 10 августа он избирается членом Повстанческой коммуны Парижа. Требуя создания специального трибунала для суда над "предателями и заговорщиками", он отказывается его возглавить: "Я не могу быть судьей тех, чьим противником я являюсь". В августе – сентябре 1792 г. парижане избирают Робеспьера депутатом Конвента. В новом органе он становится одним из вождей монтаньяров – якобинцев и ведет острую борьбу против жирондистов. "Прислушайтесь к слову “Республика”, – говорит он. – Я не вижу никаких перемен. Я вижу повсюду те же пороки, те же расчеты, те же средства и прежде всего – ту же клевету". "Граждане, вы хотите революции без революции?" – вопрошает он. После предательства главнокомандующего Дюмурье, связанного с жирондистами, он требует их изгнания. 27 июля 1793 г. Робеспьер избирается членом Комитета общественного спасения. Отныне он – самое влиятельное лицо якобинской диктатуры, сторонник беспощадного террора против противников режима. Ему приписывают знаменитую фразу: "Нельзя сделать омлет, не разбив яиц". "Цель конституционного правительства – сохранить Республику, а революционного правительства – основать ее – разъясняет он. - Революция – это война свободы против ее врагов; Конституция – это режим победившей и умиротворенной свободы". Революционное правительство обязано действовать средствами и добродетели, и террора, ибо террор – это "эманация добродетели": "террор без добродетели пагубен, добродетель без террора – немощна". Робеспьер стремится силой внедрить свой идеал демократической и нравственной республики равноправных мелких собственников. Он защищает право собственности, но считает, что право на жизнь важнее: "Первый закон общества – это тот, который гарантирует всем его членам средства к существованию; все остальные подчинены ему; собственность устанавливается или гарантируется лишь для того, чтобы укрепить его; люди сначала живут и уж затем имеют собственность. Неправда, что собственность может как-то вступать в противоречие с выживанием людей". Робеспьер энергично выступал против "бешеных", против "дехристианизации", против народных обществ, которые могли оказаться нелояльны по отношению к якобинскому режиму. В то же время он, занимая, по словам историка Олара, позицию "золотой середины", не одобрял тех, кто обогатился на революции, предупреждая: "Я не проявляю гибкости в отношении угнетателей, потому что сострадаю угнетенным". В 1794 г. он все более ожесточенно нападал на тех якобинских деятелей, которых обвиняли в жестокостях и коррупции при подавлении антиправительственных восстаний, например, в том, что они освобождали арестованных за взятки. "Мы в нашей стране хотим заменить эгоизм моралью, честь – честностью, привычки – принципами, благопристойность – долгом, тиранию моды – царством разума, презрение к несчастью – презрением к пороку, заносчивость – возвышенностью, тщеславие – величием души, любовь к деньгам – любовью к славе, хорошее общество – хорошими людьми, интриганство – заслугами, гениальность – духом красоты, ложный блеск – истиной, скуку сластолюбия – на очарование счастья, мелочность великих – на величие человека, покорный, легкомысленный и негодный народ – на народ с великой душой, могучий и счастливый, иными словами, – все пороки и смехотворные явления монархии – на все добродетели и чудеса Республики". Такая строгость меньше всего соответствовала чаяниям "новых богачей", а многие из прежних союзников и соратников опасались кары за свои "неправедные" дела. Робеспьер часто пребывал в расстроенном состоянии духа, болел. Летом 1794 г. среди представителей "Болота" и оппозиционно настроенных якобинцев сложился заговор против него. 27 июля 1794 г. Робеспьер был арестован. Верные ему силы освободили его. Но он, словно в параличе, медлил, теряя драгоценное время, не предпринимая решительных действий… Ночью Робеспьера и его соратников снова схватили и на следующий день отправили на гильотину. Рассказывают, что когда его везли на казнь, несколько рабочих воскликнули: "Ну, теперь «максимум» пропал!"

На "левом" крыле якобинцев находились сторонники Эбера и Шометта. Они пользовались преобладающим влиянием в городском управлении Парижа и в Клубе кордельеров. Левые якобинцы были более склонны прислушиваться к требованиям "низов" и потому настаивали на ужесточении "максимума". Они добивались более жесткого и решительного контроля над ценами, настаивали на расширении власти Парижской Коммуны. Однако, они не имели единой платформы и не могли предложить действенной альтернативы режиму Робеспьера. Публицист и вице-прокурор Парижской Коммуны Жак-Рене Эбер издавал популярную в народе газету "Папаша Дюшен", которая вела разговор с читателями на простом и грубоватом языке санкюлотов. Но его тексты не укладывались в какую-то четкую программу. Он обличал богачей, призывал к расширению террора, при этом настаивал на прекращении всевластия Комитета общественного спасения и введении в действие конституции 1793 г…

Сам Эбер являл собой резкий контраст с теми санкюлотами, которые так любили его газету. По словам историков и психологов О.Кабанеса и Л.Насса, это "был человек изящный, он элегантно одевался и получил прекрасное воспитание… Если бы он действительно вышел из народа, языком которого владел в совершенстве, то его нельзя было бы упрекнуть в том, что он подделывался под простонародный жаргон. Но в том-то и дело, что он… не имел ничего общего со своими сторонниками и почитателями, и его можно смело сравнить с теми современными политиканами, которые, пожав руку своему чернорабочему избирателю, бегут скорее вымыться и надушиться". Эбер, не смущаясь, обогащался. Одновременно с "Папашей Дюшеном" он издавал газеты для богатых, в которых писал совсем иначе.

Другим человеком был прокурор Коммуны Пьер Гаспар (Анаксагор) Шометт. Он происходил из бедняков и сочувствовал им. "Я тоже был бедным, и я знаю, что такое бедность", – говорил он осенью 1793 г. голодным парижанам. "Мне не приходится краснеть из-за роскошной обстановки или одежды, – писал Шометт. – Дверь моя открыта любому санкюлоту, который захочет в этом удостовериться, и когда я из должностного лица стану вновь простым гражданином, то мне снова придется вести борьбу за существование". Он выступал за установление общественного контроля над производством и сбытом сельскохозяйственных продуктов, над бездействующими предприятиями и нарушающими "максимум" фермами, за конфискацию имущества "подозрительных". Сторонники Шометта агитировали за строгое соблюдение "максимума", борьбу со спекуляцией, обложение богатых и предоставление работы неимущим. Действенное средство в борьбе с богачами и спекулянтами он усматривал в решительном и последовательном терроре против них.

БОРЬБА ГРУППИРОВОК

Столкновение между различными группировками якобинцев было неминуемым. Началась война всех против всех. В январе 1794 г. заседания Якобинского клуба стали ареной непрерывной политической схватки. Клуб исключил из своих рядов Демулена, но Робеспьер добился его восстановления. Зато был арестован Фабр д`Эглантин, которого обвинили в коррупции и подделке документов. В феврале Робеспьер подверг резкой критике комиссаров Конвента Жана Луи Каррье, Жозефа Фуше и других, в связи с их террористическими злоупотреблениями в Нанте, Лионе и иных провинциальных городах. Но Конвент отказался осудить их, а Каррье был даже официально амнистирован.

26 февраля (8 вантоза, по революционному календарю) Сен-Жюст выступил в Конвенте с речью, в которой призывал к усилению террора. Острие критики он направил против дантонистов, которых назвал "отжившими людьми", "политической сектой", идущей "медленным шагом", обманывающей "все стороны" и готовящей восстановление реакции: "Эти господа не чувствуют себя достаточно добродетельными, чтобы быть страшными". В попытке восстановить популярность в массах, Сен-Жюст предложил конфисковать имущество "заговорщиков" и врагов революции.

Эбертисты в Клубе кордельеров произносили все более яростные речи против нерешительности Комитетов общественного спасения и общественной безопасности. Они демонстративно завесили черным таблицу прав человека. Говорилось и о возможности нового восстания. Однако парижские массы не выступили; Шометт и Коммуна осудили эбертистов, но их самих это не спасло.

КРОВАВАЯ ВОЛНА ТЕРРОРА

13 марта были арестованы Эбер и его ближайшие сторонники – Антуан Франсуа Моморо, Франсуа Никола Венсан, командующий "революционной армией" Шарль Филипп Ронсен и др. Их обвинили в заговоре с целью захвата власти и в стремлении "разрушить торговлю". Конвент по предложению Комитета общественного спасения принял закон, разрешающий сменять лиц, выбранных коммунами, и заменять их назначенными чиновниками. После этого были смещены мэр Парижа Паш и Шометт; 18 марта Шометта арестовали. Во главе Парижа встали лица, близкие Робеспьеру.

Суд над эбертистами был организован по принципу "амальгамы" (сплава). На скамье подсудимых оказываются абсолютно разные, ничем не связанные между собой люди. Задача же обвинителей состояла в том, чтобы доказать наличие связей между ними. Так, вместе с эбертистами "по одному делу" судили группу банкиров и немецких агентов. В XX веке знаменитые сталинские процессы будут организованны по тому же самому принципу…

Приговоры, вынесенные обвиняемым, не имели уже никакого отношения к реальности. Так, убежденного революционера Клоотса обвинили в намерении… "открыть двери тюрем и направить освобожденных преступников против Конвента, уничтожить республику путем разжигания гражданской войны, клеветы, возбуждения мятежей, порчи нравов, подрыва общественных принципов, удушения революции голодом" и даже восстановить монархию! Когда Клоотса вели к зданию Революционного трибунала под крики "Пруссака на гильотину!", он крикнул: "Пусть на гильотину; но признайте, граждане, ведь странно, что человек, которого сожгли бы в Риме, повесили в Лондоне, колесовали в Вене, будет гильотинирован в Париже, где восторжествовала республика".

Суд над эбертистами продолжался 3 дня и закончился вынесением смертного приговора. 24 марта Эбер, Ронсен, Венсан, Клоотс и другие были гильотинированы.

"Эбертисты сидят в тюрьме всего девять дней, – рассказывал историк Карлейль. – 24 марта революционная колесница везет среди уличной суеты новый груз: Эбера, Венсана, Моморо, Ронсена, всего 19 человек; замечательно, что с ними сидит и Клоотс, оратор человечества. Все они собраны в кучу, в смешение неописуемых жизней и совершают теперь свой последний путь. Ничто не поможет… Святая гильотина, думается мне, хуже, чем святые древних суеверий, это - святой, пожирающий людей. Клоотс все еще с видом тонкого сарказма старается шутить, излагать "аргументы материализма" и требует, чтобы его казнили последним; "он хочет установить некоторые принципы", из которых философия, кажется, до сих пор не извлекла никакой пользы. Генерал Ронсен все еще смотрит вперед с вызывающим видом, повелительным взором; остальные оцепенели в бледном отчаянии. Бедный книгопродавец Моморо, ни один аграрный закон еще не осуществился, они могли бы с таким же успехом повесить тебя в Эвре 20 месяцев назад, когда жирондист Бюзо помешал этому. Эбер (Папаша Дюшен) никогда более не прибегнет в этом мире к священному праву восстания: он сидит уныло, с опущенной на грудь головой; красные колпаки кричат вокруг него, пародируя его газетные статьи: "Великий гнев Папаши Дюшена!" Все они погибают, и мешок принимает их головы. В продолжение некоторого периода истории мелькают 19 призраков, невнятно крича и бормоча, пока забвение не поглотит их".

Эбер на суде и перед казнью не выказал особой решительности, он явно не находил себе места. Венсан даже заявил, когда их транспортировали к гильотине: "Если он и далее будет кривляться, я потребую, чтобы его повезли на тележке одного". Уже на помосте, когда Эбера привязывали к доске, помогавший палачу плотник снял со своей головы красный революционный колпак и вытер осужденному лицо. Эбер просил подождать еще немного. И тогда Клоотс бросился под нож гильотины с криком: "Да здравствует Всемирная Республика! Да здравствует братство народов!". – "Да здравствует Республика!" – эхом откликнулась толпа.

За этим последовал разгром дантонистов. В ночь с 30 на 31 марта 1794 г. были арестованы лидеры "умеренных": Дантон, Демулен, Пьер Филиппо и Жан Франсуа Лакруа. Их также обвинили в заговоре и сговоре с монархистами. В рамках новой "амальгамы" под суд были отданы также Фабр д`Эглантин, Клод Базир, Франсуа Шабо и другие. Процесс также провели наскоро. 5 апреля обвиняемых казнили. "Держи мою голову, – бросил Дантон палачу перед казнью, – это лучшая голова во Франции".

"Дантон гордо держался на колеснице смерти. Не то Камиль (Демулен): прошла всего одна неделя, и все перевернулось вверх дном: ангел-жена оставлена плачущей; любовь, богатство, революционная слава – все оставлено у решетки тюрьмы; кровожадная чернь ревет теперь вокруг. Все это очевидно и, однако, так невероятно, словно бред сумасшедшего! Камиль борется и вырывается; движениями плеч он сбрасывает с себя камзол, который висит на нем привязанный; руки связаны. "Успокойтесь, мой друг, - говорит ему Дантон, - не обращайте внимания на эту подлую чернь". У подножия эшафота было слышно, как Дантон произнес: "О, моя жена, моя дорогая возлюбленная, я никогда не увижу тебя больше!" Но он прервал себя словами: "Дантон, мужайся!" Он сказал Эро де Сешелю, подошедшему обнять его: "Наши головы встретятся там", в мешке палача. Его последние слова были обращены к самому палачу Сансону: "Ты покажешь мою голову народу; она стоит этого" (Томас Карлейль).

13 апреля были казнены Шометт, отрекшийся от сана бывший парижский епископ Гобель, вдовы Эбера и Демулена, 15 других. Вот некоторые сценки перед казнью, приводимые историком Карлейлем: "Робкая вдова Эбера плачет, вдова Камиля старается ободрить ее… Гобель… просил отпущения грехов у священника…"

Развернулись аресты левых активистов, включая бывшего лидера "бешенных" Леклерка. Клуб кордельеров практически прекратил свое существование; народные общества в секциях Парижа закрывались одно за другим. В Лионе власти начали преследование друзей казненного жирондистами лидера радикалов – Шалье. Затем последовала казнь бывших депутатов Учредительного собрания Жана Жака д`Эпремениля, Ле-Шапелье, Жака Туре, бывшего адвоката короля Кретьена Мальзерба, знаменитого ученого Антуана Лавуазье, сестры бывшего короля и т.д. 10 июня был принят закон о терроре в отношении "врагов народа". Сразу же казнили 54 человека – от монархистов, готовивших покушение на Робеспьера и других лидеров республики, и их родственников и до совершенно случайных людей, включая 17-летнюю портниху.

Революционный трибунал стал приговаривать к смерти по 150 человек в день. Их казнили группами по 50 человек. Если с 17 апреля 1793 г. по 10 июня 1794 г. в Париже были казнены 2607 человек, то только с 10 июня по 27 июля 1794 г. – 1351. И это не считая казненных в провинции!

Характерно, что большинство казненных в ходе террора составляли отнюдь не монархисты и не богачи, а самые простые граждане, в том числе бедняки. По подсчетам историка Луи Блана, из 2750 гильотинированных, чье происхождение он сумел установить, к зажиточным классам принадлежали только 650 человек… Теперь уже никто не чувствовал себя в безопасности. Никто не знал, чем и как он может вызвать гнев безжалостной машины террористического государства. Недовольство охватило и низы и верхи. Тем более, что робеспьеристское руководство Парижской Коммуны, несмотря на рост стоимости жизни, ввело 23 июля в действие закон о "максимуме" зарплаты. А 26 июля Робеспьер дал понять, что намерен отказаться от "максимума" цен…

КРАХ ЯКОБИНЦЕВ

Робеспьер судорожно пытался удержаться у власти с помощью новых идеологических кампаний. 8 июня 1794 г. в Париже был организован гигантский официальный праздник в честь Верховного существа. Тем самым было положено начало новой государственной религии. Но это уже не могло сплотить режим. Продолжения террора боялись все: "правые" и "левые", якобинцы и представители "болота", "низы" и "верхи"… Все были недовольны, и это всеобщее недовольство питало оппозицию против Робеспьера:  "…крестьяне, которым надоели реквизиции и подводная повинность; рабочие, истощенные хроническим недоеданием и ожесточившиеся в борьбе за уровень заработной платы, в котором закон им отказывал: торговцы, наполовину разоренные нормировкой цен; рантье, разоренные обесценением ассигнатов; за видимым спокойствием накипало глубокое недовольство", - описывает ситуацию историк революции Альбер Матьез.

Деятели "Болота" готовы были мириться с якобинской диктатурой и даже поддерживали ее. Но лишь до поры до времени. Пока якобинцы создавали мощную армию, обеспечивала победы на фронтах, налаживали работу государственных учреждений, подавляли антибуржуазные народные движения и разрушали городские коммун, они были нужны. После того, как якобинцы совершили все это, они стали излишни. Чем дальше, тем больше спекулянты и связанные с ними политики тяготились террором, контролем над ценами, всевластной бюрократией, словом всем тем, что было связанно с группой Робеспьера. Летом 1794 г. в среде деятелей "Болота" созрел заговор. В нем приняли участие и многие видные якобинцы. Эти влиятельные государственные чиновники не могли не видеть, какая опасность угрожает им со стороны Робеспьера.

Наконец, парижские низы помнили, как Робеспьер расправился с активистами секций и Коммуны – с теми, на кого якобинцы опирались в борьбе с жирондистами… Санкюлоты уже не верили Робеспьеру. Безжалостно искореняя народную оппозицию и терроризируя соратников, диктатор, в конце концов, разрушил основу собственной власти. К тому же 23 июля подтверждается предельный уровень ("максимум") зарплаты для рабочих, и в столице опасаются рабочих бунтов.

В последнюю минуту Робеспьер попытался нанести упреждающий удар. В начале июля он обрушился в Якобинском клубе на Бертрана Барера и бывшего комиссара в Лионе Жозефа Фуше. Тот отказался явиться на суд Якобинского клуба. Между тем, страх за свою жизнь заставил сплотиться "радикальных" членов Комитета общественного спасения Барера, Жана-Мари Колло д`Эрбуа и Жана Никола Бийо-Варенна (прежде – ревностных приверженцев террора), членов Комитета общей безопасности Марка Гийома Вадье и Жана Анри Вуллана, влиятельных депутатов Конвента Жозефа Фуше и Жана Ламбера Тальена – и "умеренных" депутатов Поля Жана Барраса, Жозефа Ровера, Дидье Тирьона, Эдма Куртуа, Франсуа Луи Бурдона и других. 26 июля, выступая в Конвенте, Робеспьер отрицал обвинения в том, что он превратился в диктатора. Он обвинил Комитет общей безопасности в заговоре против Конвента и потребовал подчинить этот полицейский орган Комитету спасения. Робеспьер потребовал очистить оба комитета от своих противников. На заседании Якобинского клуба обсуждался вопрос о вооруженном выступлении против комитетов. Оппозиционеры поняли, что наступил решающий момент. Сейчас или никогда! Они договорились не давать Робеспьеру и его сторонникам говорить с трибуны Конвента.

На заседании Конвента 27 июля (9 термидора, по революционному календарю) Бийо-Варенн и Тальен прервали доклад Сен-Жюста об обновлении правительственных учреждений. Выступавшие один за другим депутаты стали обвинять Робеспьера в тирании и узурпации власти. Затем малоизвестный депутат Луи Луше из "Болота" предложил арестовать Робеспьера. Зал замер. А затем разразились бурные крики одобрения. Робеспьер стремится взять слово, но ему не позволяют говорить. В какой-то момент ему удается перекричать шум: "Республика? Она погибла, ибо разбойники торжествуют…". Но все тщетно. По решению Конвента, Робеспьер и его сторонники: его брат Огюстен, Сен-Жюст, Кутон и Леба были арестованы. Якобинский клуб, робеспьеристское руководство Парижской Коммуны и ряда секций приказали начать восстание. Гремит набат; к муниципалитету стягиваются верные Робеспьеру национальные гвардейцы, силы артиллерии и жандармерии, отряды из некоторых секций, якобинские активисты. Арестованные были освобождены и доставлены в ратушу. В попытке привлечь рабочих, Коммуна намекнула на возможность отмены "максимума" зарплаты… Однако в целом население Парижа не поддержало выступление. Бедняки столицы не могли простить робеспьеристам расправы с секциями, Шометтом и Эбером…

Теперь Робеспьер мог опереться только на часть вооруженных сил и сил Национальной гвардии под командованием своего верного сторонника Франсуа Анрио. Гвардейцы окружили Конвент и навели на него пушки. Но Робеспьер не решился отдать приказ о штурме, и верные ему силы отошли на Гревскую площадь, к ратуше.

Почему он медлил? До сих пор исследователи французской революции не могут найти ответ на этот вопрос… "Восстание не развивается… Силы, собравшиеся на Гревской площади, остаются в бездействии… Чего они ждут? Ждут не только того, что будет определена позитивная цель, которую должно конкретно выдвинуть восстание, но ждут и увеличения числа восставших. Но в 10 часов, как кажется, силы Коммуны в численном отношении достигли своего максимума. Собрались несколько артиллерийских рот, два соединения жандармерии, немногие части Национальной гвардии и в лучшем случае от 1 до 2 тысяч санкюлотов. И это все. После этого не приходит никто. Самые решительные робеспьеристы явились немедленно, но масса санкюлотов недвижима. В эту ночь, когда решается его судьба, перед глазами Робеспьера явственно встают последствия его разрыва с Кордельерами… Никакого безостановочного притока народа из предместий Сент-Антуан и Сен-Марсо не наблюдается. Многие революционные комитеты секций приняли участие в восстании. Однако собрания секций куда более сдержаны. Отчаяние перед лицом угроз Конвента играет при этом такую же роль, как и отсутствие воодушевления среди санкюлотов. Некоторые секции на протяжении ночи даже несколько раз переходили из одного лагеря в другой. Исполнительный комитет Коммуны постановляет направить к ним эмиссаров… Он направляет также комиссаров в Якобинский клуб… Наконец, он просит якобинцев сплоченно явиться к ратуше, чтобы пополнить ряды восставших. Якобинцы не приходят… Вскоре после полуночи положение все еще не улучшилось. Мужчины, собравшиеся на Гревской площади, выказывают все большее нетерпение. Анрио литрами выдает им вино и обещает вознаградить за потраченное время… Когда (в здание ратуши) пребывает Кутон, уже час ночи. Шпион Конвента… сообщает о диалоге, который состоялся вскоре после прибытия Кутона между ним и Робеспьером. "Нужно написать армиям, говорит Кутон. От чьего имени? – спрашивает Робеспьер. Конечно, от имени Конвента, отвечает тот. Разве он не всегда там, где мы? Все остальные – это всего лишь горстка заговорщиков, которые должны быть рассеяны и осуждены военной силой. На это Робеспьер: Я считаю, что следует написать от имени французского народа"…. "От имени Конвента" стало невозможным. "От имени французского народа" могло означать ни что иное как личную диктатуру небольшой группы или – невозможное – установление прямой демократии, о которой мечтали санкюлоты… Личная же диктатура небольшой группы как раз соответствовала тому обвинению, которое выдвинули против него термидорианцы… Мне кажется весьма вероятным, что именно эта постоянная тревога… мучит его в эту ночь". "Конвент… назначил главнокомандующим Барраса. Тот привлекает Бурдонов, Тальена, Ровера и Фрерона и направляет их для мобилизации буржуазных секций Запада и секций Центра, в которых преобладают крупные торговцы. Чтобы не терять времени до тех пор, пока станет возможным собрать некоторые силы, Барер добивается принятия декрета, запугивающего восставших. Он направлен против Национальной гвардии, против членов Коммуны и против арестованных вечером депутатов. Их больше не нужно будет отправлять в Революционный трибунал, прежде чем отправить на гильотину". "Тем временем, соединения перед ратушей, обрабатываемые агентами Барраса и деморализованные бездействием, все больше тают. Артиллеристы с орудиями уходят. Исполнительный комитет (Коммуны)… приказывает осветить фасад здания Коммуны. Но дезертирство продолжается. Одним из последних отбывает батальон, прибывший из предместья Сен-Марсо. Гревская площадь почти опустела. В 2 часа ночи перед ратушей появляется колонна, возглавляемая Леонардом Бурдоном. Она состоит из жандармов, оставшихся верными Конвенту, а также из ремесленников секции Гравилье, секции, к которой принадлежит Леонард Бурдон, но которая была также секцией Жака Ру! С помощью предательства Бурдон раздобыл пароль. Его люди без сопротивления входят в ратушу и врываются в Зал Равенства, в котором совещаются вожди. Это конец. Леба стреляет себе в голову и сразу же умирает. Огюстен Робеспьер выпрыгивает из окна, но только ломает себе бедро. Сен-Жюст дает связать себя без сопротивления. Кутона хватают, жестоко бросают на лестницу, он тяжело падает и получает опасную рану в голову… Робеспьер не желает живым попасть в руки своих врагов. Он пускает себе в рот пулю из пистолета, но та лишь раздробляет ему челюсть… Робеспьеру остается жить еще всего 15 часов" (Жан Массен, биограф Робеспьера)

Вечером 28 июля Робеспьера и 21 его соратника (включая мертвых) гильотинировали. Когда их везли на площадь казни, несколько рабочих выкрикнули: "Пропал максимум!". Однако для того, чтобы успокоить рабочих и предотвратить бунты, новые власти в тот же день объявили об отмене "максимума" зарплаты, установленного 23 июля…

В течение следующих день на казнь отправили еще 85 человек, включая 70 членов Коммуны Парижа. Считается, что с победой переворота 9 термидора (термидорианского) в стране революции пришел конец или, во всяком случае, она пошла на спад.

6. ТЕРМИДОРИАНСКИЙ РЕЖИМ И ДИРЕКТОРИЯ П

ПОСЛЕДСТВИЯ ПЕРЕВОРОТА

Впрочем, тогда, в первые месяцы этого никто не понял. Наоборот, термидорианский переворот совершился под лозунгом "возрождения" революции, спасения ее от тирании. Так смотрели на ситуацию не только облегченно вздохнувшие "умеренные", но и крайние левые радикалы. В сентябре 1794 г. в Пантеон, где были захоронены выдающиеся люди страны, перенесли прах Марата. Сторонник коммунизма Франсуа (Гракх) Бабёф писал осенью 1794 г.: "День 9 термидора спас Францию… от того, чтобы иметь узаконенного господина, – на деле он у нее был уже более года…". Он призывал к продолжению революции.

Юридически вся власть по-прежнему находилась в руках Конвента. Он управлял страной через назначенные им комитеты и комиссии, которые обновлялись ежемесячно. Фактически ведущую роль в управлении играли лидеры заговорщиков Жан-Ламбер Тальен и Поль Баррас. Но им вначале приходилось считаться с "левыми термидорианцами" Колло д`Эрбуа, Бийо-Варенном и Бадье, с влиятельным, но предпочитавшим действовать "в тени" Фуше и Фрероном. Некоторые деятели свергнутого режима и организаторы якобинского террора подверглись репрессиям. Впрочем, официально режим террора был отменен в августе 1794 г. Тысячи арестованных вышли на свободу.

Однако уже вскоре социальные и политические меры термидорианских властей не оставили никакого сомнения в их намереньях. Тальен, Фрерон и поддерживающая их пресса начали ожесточенную кампанию против якобинцев. Газеты призывали "отомстить палачам". Фрерон сформировал группы "золотой молодежи" из богатых семей, которые разбивали бюсты Марата, развернули охоту за якобинскими активистами, избивали санкюлотов и громили якобинские газеты. 9 ноября 1794 г. они организовали погром в Якобинском клубе. 12 ноября тот был закрыт по решению Конвента. 8 декабря в Конвент возвратили жирондистских депутатов. 8 февраля 1795 г. удалили останки Марата из Пантеона. В начале 1795 г. была предоставлена амнистия вандейцам и монархическим повстанцам – "шуанам".

Общественный климат в стране стремительно менялся. Богачи открыто демонстрировали свою роскошь и подчеркнуто наслаждались жизнью после суровых революционных лет. "Грации и божества радости, изгнанные террором, вернулись в Париж, – торжествовала одна из буржуазных газет. – Наши прекрасные женщины… достойны поклонения, концерты… – неподражаемы…".

"…Трагический город выродился в город циничный. Парижские улицы революционного периода имеют два облика, совершенно различных: один – до, другой – после 9 термидора. Париж Сен-Жюста сменился Парижем Тальена. Таковы вечные антитезы творца: непосредственно после Синая – Золотой Телец. Повальное сумасшествие охватило все общество… После Робеспьера… у всех явилась потребность свободно вздохнуть… Франция с радостью вырвалась на вольный воздух после пуританского монастыря… После 9 термидора Париж охватило бешеное, не знающее удержу, нездоровое веселье. Страстное желание пожертвовать собой сменилось страстной жаждой жизни, и все величие померкло… В антресолях Палэ-Рояля обедали под звуки труб и барабанов; оркестры состояли из женщин. Настало царство плясовой музыки… Неистовые пляски среди развалин церквей сменились балами… Вместо суровых гражданок, щипавших корпию для солдат, появились какие-то дикарки, султанши, нимфы. Вместо босых, окровавленных, покрытых грязью и пылью ног измученных воинов замелькали покрытые бриллиантами голые ноги женщин. Вместе с бесстыдством вернулась нечестность. В верхних слоях народились воры-поставщики, в нижних воровала мелкая сошка. Париж наводнили мошенники всех сортов; приходилось крепко держаться за кошелек… Реакция была в одно и то же время разгульна и свирепа… После 93-го года с революцией произошло что-то странное: она словно вступила в полосу затмения. Восемнадцатый век как будто забыл закончить начатое. Какая-то оргия прервала ход событий, выступила на первый план, отодвинула на задний план страшный Апокалипсис, прикрыла видение, принявшее слишком громадные размеры, и разразилась хохотом после вызванного ею испуга. Трагедия растворилась в пародии…" (Виктор Гюго)

Все это резко контрастировало со все возрастающей нищетой парижских бедняков. 24 декабря 1794 г., несмотря на возмущение рабочих пригородов, было отменено государственное регулирование цен ("максимум"). Это способствовало инфляции: цены за первые 4 месяца 1794 г. выросли в 1,6 раза. Зима 1794 – 1795 г. оказалась особенно холодной и долгой, что усилило голод. В Париже очередь за хлебом, который продавали по 250 г. в день на человека, выстраивалась с вечера. Очевидец событий Жан Малле писал в декабре 1794 г.: "Масса народа, став безразличной по отношению как к Республике, так и к Монархии, держится лишь за местные и гражданские достижения Революции". Он предсказывал, что в конечном итоге "восторжествует тот господин, который сумеет привязать ее к себе, используя ее страхи и ее надежды". Впрочем, это будет еще не скоро. Огонь революции угасал, но раскаленные угли все еще тлели…

ЖЕРМИНАЛЬ И ПРЕРИАЛЬ

Поводом к взрыву массового народного недовольства стало обвинение, выдвинутое 2 марта 1795 г. в Конвенте против "левых термидорианцев" Барера, Колло д`Эрбуа, Бийо-Варенна и Вадье. Парламент наводнили петиции: "Хлеба и Конституции 1793 г."

1 апреля (12 жерминаля по революционному календарю) санкюлоты (рабочие и ремесленники) ворвались в зал Конвента, требуя хлеба. Их изгнали жандармы и отряды "золотой молодежи". Власти объявили столицу на осадном положении. По решению Конвента, Барер, Колло, Бийо-Варенн и Вадье были без суда сосланы во Французскую Гвиану, 8 депутатов – якобинцев были арестованы за поддержку бунтарей. Военное командование 2 апреля силой оружия подавило волнения в пригородах, а 10 апреля Конвент постановил произвести разоружение "террористических" секций.

Тем временем рост цен способствовал популярности агитации, которую вели подпольные якобинские активисты. На рассвете 20 мая (1 прериаля) в рабочих пригородах ударили в набат. Демонстранты, написали мелом на шапках и рукавах: "Хлеба и Конституции". В полдень они ворвались в Конвент, убив одного из препятствовавших им депутатов. Большинство заседавших в панике бежало. Оставшиеся якобинские депутаты проголосовали за введение срочных мер социальной помощи и за роспуск правительственных комитетов. Однако в полночь войска, верные правительству, вновь захватили Конвент. Декреты, изданные якобинцами 20 мая, были отменены. Но волнения продолжались, и лишь 22 мая правительственным силам удалось подавить сопротивление в рабочих кварталах. Началось разоружение жителей и широкие аресты (было арестовано около 5 тыс. человек). Власти выдвинули обвинения против 62 депутатов - якобинцев, 6 из них были приговорены к смерти (Дюкенуа, Гужон и Ромм покончили с собой; Бурботт, Субрани и Дюруа – отправлены на гильотину). Здание Якобинского клуба было разрушено, а 12 июня власти официально запретили использовать слово "революционный".

НА ФРОНТАХ РЕСПУБЛИКИ

Разгром санкюлотов вдохнул надежду в сердца монархистов. В Бретани и Нормандии они вели партизанское движение. В июне 1795 г. около 14 тысяч повстанцев - "шуанов" сконцентрировались на полуострове Киберон в Бретани, возобновились восстания в Вандее. Армия из 4 тысяч эмигрантов высадилась в Карнаке при поддержке английского флота. Тем не менее, республиканской армии под командованием генерала Лазаря Гоша удалось разгромить разрозненные силы мятежников, захватив 6 тысяч пленных. Около 800 из них были расстреляны по приказу Тальена. Как писал историк Луи Мадлен, он "надеялся смыть кровь жителей пригородов кровью аристократов с Киберона".

Боевые действия на фронтах разворачивались успешно для Французской республики. В конце августа 1794 г. вся территория Франции была очищена от войск противника. Осенью и зимой французские силы вели операции в Нидерландах и Германии. В ходе стремительного наступления была разгромлена и оккупирована Голландия. 3 февраля 1795 г. она была превращена в вассальную Батавскую республику. В апреле 1795 г. Пруссия подписала с Францией мир в Базеле, признав аннексию Францией левого берега Рейна. Мирный договор был подписан и с Испанией. В августе 1795 г. была захвачена, а в октябре присоединена к Франции территория Бельгии. Теперь победители могли закрепить плоды своих успехов.

ДИРЕКТОРИЯ

22 августа 1795 г. Конвент одобрил проект новой конституции, подготовленный комиссией, которая состояла, в основном, из бывших жирондистов и "умеренных". В соответствии с ней, всеобщее избирательное право отменялось, устанавливался имущественный ценз. Право голоса предоставлялось лишь гражданам, платившим поземельный или личный налог; быть избранными могли лишь владевшие земельной собственностью. Избиратели голосовали за выборщиков, которые затем и избирали депутатов. Законодательный орган Франции становился двухпалатным, причем обе палаты ежегодно обновлялись на треть. Право законодательной инициативы предоставлялось нижней палате – Совету 500, а утверждать или отклонять его предложения должна была верхняя палата – Совет старейшин из 250 членов старше 40 лет.

Исполнительная власть принадлежала Директории из 5 членов. Они избирались законодательным органом, но не подлежали отзыву. Каждый год Директория обновлялась на одну пятую. Ей в действительности и принадлежала фактическая власть в стране.

По существу, это была конституция олигархии. 23 сентября 1795 г. она официально вступила в силу, а в октябре прошли выборы в новый парламент. Монархисты и умеренные конституционалисты обвинили Конвент в подтасовке результатов референдума. 5 октября (13 вандемьера) они подняли восстание в Париже, опираясь на свое влияние в некоторых секциях. Однако назначенный Баррасом командующий правительственными силами молодой генерал Наполеон Бонапарт переиграл мятежников. Он подтянул артиллерию к дворцу Тюильри, в котором заседал Конвент. Огонь пушек смял и рассеял повстанцев, около 200 человек были убиты и ранены.

26 октября 1795 г. Конвент собрался на последнее заседание, принял закон об амнистии и переименовал центральную парижскую площадь Революции в площадь Согласия. 31 октября Совет старейшин избрал 5 членов Директории из списка, представленного Советом 500. Ими стали близкий к жирондистам Луи Мари Ла Ревейер-Лепо, "умеренный" Этьен-Франсуа Летурнёр, бывший фельян Жан Франсуа Рёбелль, бывший якобинец Лазар Карно и Баррас.

Главной проблемой, с которой столкнулся режим Директории, оставался продовольственный вопрос. Голод 1795 – 1796 г. оказался еще ужаснее, чем в предыдущую зиму (считается, что с осени 1793 г. до 1796 г. во Франции от голода умерло около 1 млн. человек). Лион вообще оставался без хлеба в течение 5 дней. Власти пытались закупать хлеб за границей. Но расходы на импорт продовольствия истощили казну и усугубили финансовый кризис. Чрезвычайный налог на самых богатых в размере 600 млн. ливров оказался недостаточным. Инфляция достигла невиданных размеров: Директория еженедельно печатала по 2 млрд. ассигнаций (столько, сколько печатали ежемесячно осенью 1795 г.!). Рост зарплаты отставал от роста цен более чем в 3 раза. Огромных масштабов достигла безработица. В этих условиях снова оживилась леворадикальная оппозиция, которая в конце 1795 – начале 1796 г. создала подпольное "Общество равных".

"ОБЩЕСТВО РАВНЫХ"

В состав движения, которое в марте 1796 г. возглавила Тайная директория общественного спасения, объединились сторонники социалистических идей. Среди них Гракх Бабеф (1760 – 1797) – вдохновитель и ведущий организатор, Сильвен Марешаль, Феликс Лепеллетье, Филипп Буонаротти и др. Кроме этих людей, в движение влились и левые якобинцы (Огюстен-Александр Дарте, Гийом -Алексис Вадье, генерал Жан Россиньоль и др.). Общая идея состояла в установлении конституции 1793 г., в которую предполагалось внести ряд изменений в духе равенства. Однако, ведущие теоретики движения – Бабёф и Марешаль – придерживались коммунистических взглядов.

Под коммунизмом (от латинского слова "комуниа" – "общее") понимают идею общности имуществ, общей собственности на средства производства, а иногда и предметы потребления, а также общественный строй, основанный на этом принципе. Мысль о возвращении к первобытной общинной (общей) собственности высказывалась людьми с древности. В "Деяниях апостолов" упоминается об общности имуществ, которую практиковали первые христиане: “omnia sunt comunia” – "все общее". В Средние века и в начале Нового времени коммунистические идеи исповедовали различные христианские секты, их отстаивал лидер радикального крыла Реформации и Крестьянской войны в Германии XVI века Томас Мюнцер (1490 – 1525). Ряд французских мыслителей XVIII века высказывали коммунистические идеи уже в связи с актуальной социальной и политической ситуацией их страны. Так, сельский священник Жан Мелье (1664 – 1729) в своем "Завещании", которое произвело большое впечатление на знаменитого философа-просветителя Вольтера, не только подвергал резкой критике тиранию, обман и насилие, царившие при абсолютизме, но видел корни социального зла в наличии частной собственности и разделении общества на классы: "Оттого и получается, что наиболее сильные, наиболее хитрые и ловкие, зачастую они же и самые злые и недостойные, лучше всех наделены земельными угодьями и всякими удобствами жизни… а остальные не имеют ничего… Оттого одни описаются и объедаются, живут в роскоши, а другие умирают с голоду… Оттого одним нечего делать… меж тем как другие истощают себя в работе, не имеют покоя ни днем, ни ночью и обливаются кровавым потом, добывая свой хлеб насущный". Мелье призывал народ восстать, свергнуть гнет дворянства и церкви и утвердить строй "труда и благоустроенной жизни сообща" – в облике небольших патриархальных сельских общин, общей собственности и совместного пользования благами. Однако он предполагал, что в таком обществе должна будет сохраниться мудрая строго регулирующая государственная власть: не может быть порядка, полагал он, "без того, чтобы существовала известная зависимость и известная субординация между людьми".

Теперь Бабеф предложил иное, нежели в Декларации прав человека и гражданина, понимание индивидуальной свободы. "...Право жить - основное из всех прав, на Земле нет ничего более священного, оно незыблемо, покушаться на это право означает совершить величайшее из всех преступлений. Жить не значит страдать и изнемогать, не значит влачить жалкое существование и в сопровождении вечных спутников - нужды и лишений - кое-как брести от колыбели до могилы. Жить значит свободно проходить свой жизненный путь, получая на каждом его этапе то, что более всего отвечает нашему физическому и моральному складу". Будучи сторонником не только правового, но и имущественного равенства, Бабеф решительно выступил против частной собственности. Он утверждал, что каждый человек, независимо от выполняемой им работы, по самому факту рождения имеет право на равную с другими долю общественного богатства. Бабеф призывал к установлению всеобщего равенства при общественной собственности на землю и все производимые блага. Каждый член общества должен трудиться и отдавать произведенные им продукты и предметы "на общий склад" для последующего распределения. В то же время, Бабеф полагал, что на пути к такому устройству необходим переходный период революционного правительства, которое будет действовать на основе конституции 1793 г. Власть, по его представлениям, должна была перейти к Национальному конвенту, дополненному представителями департаментов страны; все законы, принятые после 9 термидора, приостанавливались. Конвент должен был опираться на общие собрания вооруженных трудящихся. Предполагалось передать "национальные имущества" народу и создать для управления ими специальную администрацию. Нужно будет, как считал Бабеф, конфисковать ценности и жилища богачей и расселить там бедняков, бесплатно раздавать хлеб народу, организовать обеспечение его продовольствием, вернуть населению заложенные в ломбарде вещи и т.д.

После переходного периода, на протяжении жизни одного поколения должны были исчезнуть не только собственность, но и власть, отдельная от общества. "… Искусство регулирования общественных дел настолько упроститься, что скоро станет доступным для всех", прежние чиновники вернуться к сельскому хозяйству и ремеслу, а управление сведется "к вычислению, которое под силу самым неспособным из наших торговцев".

Планы сторонников Бабефа отличались тягой к спартанской простоте нравов. Недаром он любил ссылаться на легендарного спартанского законодателя Ликурга. Он ратовал за регламентирование многих сторон жизни, включая образцы мебели в духе "деревенской простоты", осуждал "манию выставления напоказ своего остроумия и фабрикования книг", настаивал на "общих трапезах". Всем предполагалось обеспечить "умеренный и скромный", "одинаковый и честный средний достаток", хорошее питание, одежду и развлечения "без всякой роскоши". Крупным городам предстояло исчезнуть и смениться однообразными домами и мастерскими.

Хотя Бабеф и его сторонники не возражали против применения машин, которые облегчат труд людей, они не собирались превращать их в основу новой цивилизации. Ремесла должны были быть приближены к сельскому хозяйству, что, как писал бабувист Буонаротти, будет способствовать "исчезновению больших городов, являющихся вместилищем всех пороков, и насаждению во всей Франции сельских местностей, украшенных многочисленным счастливым населением…".

Взгляды Бабефа и его приверженцев были своеобразным сочетанием коммунизма и якобинства – своего рода, "социалистическим якобинством".

Однако в среде "Общества равных" существовали и другие воззрения на будущее общество. Их еще в первые годы революции отстаивал, в частности, поэт-атеист Пьер Сильвен Марешаль (1750 – 1803). Марешаль был убежден – подобно Руссо – что люди ушли от первоначального естественного состояния равенства и деградировали до нынешнего несправедливого состояния. Ныне господствуют неравенство, собственность, эксплуатация (присвоение меньшинством результатов труда большинства), всеобщий эгоизм и власть меньшинства. Однако, в отличие от философа-просветителя, он считал чисто политические преобразования бесполезными и отстаивал идею глубинной социальной революции. Марешаль ратовал за превращению общества в федерацию небольших коммун.

По поручению Тайной директории Марешаль составил программный документ "Манифест равных". В нем он провозгласил принципы безгосударственного анархистского коммунизма: общественную собственность, свободное пользование всеми благами мира (природными и произведенными), преодоления разделения на классы, на управляющих и управляемых, без всякого переходного периода.

ИЗ "МАНИФЕСТА РАВНЫХ" СИЛЬВЕНА МАРЕШАЛЯ (1796 Г.)

"(…) Мы претендуем отныне на то, чтобы жить и умереть равными, как и при рождении; мы хотим настоящего равенства – или смерти… И мы добьемся этого настоящего равенства, любой ценой (…)

Французская революция – это всего лишь предвестник иной революции, куда более великой, более торжественной, и эта революция будет последней. Народ перешагнул через тела королей и попов, объединившихся против него: он поступит так же с новыми тиранами… севшими на место старых.

(…) Нам недостаточно этого равенства, прописанного в Декларации прав человека и гражданина, мы хотим его в своей собственной среде, под крышей наших домов… Аграрный закон, или раздел деревень был временным пожеланием нескольких беспринципных солдат, нескольких групп населения, движимых скорее своим инстинктом, нежели разумом. Мы стремимся к вещи куда более возвышенной и справедливой, – общему достоянию, или сообществу, совместно пользующемуся достоянием! Хватит индивидуальной собственности на землю, земля – ничья. Мы требуем, мы хотим общего (коммунального) пользования плодами земли: плоды предназначены всем (…).

Уже очень и слишком давно менее чем миллион индивидов распоряжается тем, что принадлежит более чем 20 миллионам им подобным, равных им. Пусть прекратится это возмутительное, скандальное положение (…) Исчезните, наконец, возмутительные различия между богатыми и бедными, большими и малыми, хозяевами и слугами, правителями и управляемыми"

Проект Марешаля вызвал резкие разногласия среди членов "Общества". Особо сильные возражения вызвал у оппонентов призыв к ликвидации государственной власти и исчезновению "возмутительного различия… между правителями и управляемыми". После того, как антигосударственные предложения Марешаля были отклонены, он, по существу, перестал принимать непосредственно активное участие в деятельности общества.

Подпольная организация развернула широкую агитацию среди населения и в армии, подготовляя, как писал Бабеф, "открытое выступление с оружием в руках". Печатались и распространялись газеты "Трибун народа", "Просветитель народа", революционные листовки, песни и стихи. Создавалась разветвленная сеть групп и сторонников на местах. Судя по данным, которые приводил позднее в своих воспоминаниях Буонаротти, движение имело в Париже до 17 тысяч сторонников.

Напуганный масштабами агитации, Совет 500 принял 12 апреля 1796 г. закон, вводивший смертную казнь за призывы восстановить конституцию 1793 г. В начале мая "заговор" был раскрыт полицией в результате предательства, а его лидеры – Бабеф, Буонаротти, Друэ и другие – арестованы. Марешалю удалось остаться на свободе и затаиться. Пресса Директории призывала к беспощадным расправам: "Это змеи, которых нужно задушить, или, точнее, дикие животные, которых надо уничтожить".

Летом 1796 г. в Париже было спровоцировано выступление сторонников "равных", которые попытались организовать братание с солдатами Гренельского лагеря. Было задержано 134 человека и 32 расстреляно по приговору военного суда. В феврале 1797 г. начался суд над арестованными участниками "Общества". Бабеф и Дарте были приговорены к смерти, но попытались заколоть себя кинжалами, крикнув "Да здравствует Республика!". Тяжело раненых, их 27 мая предали казни. Буонаротти, Шарль Антуан Гийом Жермен, Жан-Баптист Казен, Жюст Моруа, Жак Блондо и отсутствовавшие на процессе Клод Менессье и Матюрен Буэн были приговорены к ссылке.

КРИЗИС ДИРЕКТОРИИ

Режиму Директории удалось не только разгромить внутренних врагов, но и добиться дальнейших военных успехов. В апреле 1796 г. французская армия под командованием генерала Наполеона Бонапарта начала вторжение в Италию. Австрийские и Пьемонтские войска были разгромлены. Пьемонт уступил Франции Савойю и Ниццу, французские части заняли Ломбардию и Геную. Позднее войска Франции провели успешные операции на Рейне (левый берег был присоединен к Республике), а Бонапарт продолжал громить австрийцев в Италии и Тироле. Французская армия заняла Центральную Италию, Рим, Неаполь и Венецию. По всей Италии были образованы зависимые от Франции республики. Австрия вынуждена была подписать 17 октября 1797 г. мир.

Во внутренней политике Директория пыталась проводить политику "качелей", балансировала между крайностями. Она расправлялась с левыми и якобинцами, но пыталась не допустить усиления монархистов. Директорию раздирали внутренние интриги.

Частичные парламентские выборы в апреле 1797 г. принесли крупный успех монархистам; председателем Совета 500 стал сотрудничавший с ними генерал Шарль Пишегрю. Баррас вытеснил из Директории Летурнёра. Сменивший последнего Франсуа Бартелеми объединился с Карно в борьбе с "триумвиратом" Барраса, Ла Ревейёра-Лепо и Рёбелля. Новое парламентское большинство взяло курс на дальнейший пересмотр революционных законов: возвращение исключенных депутатов, возвращение гражданских прав родственникам эмигрантов. Были приняты меры по контролю над расходами.

Большинство членов Директории все же опасались идти на слишком активное, по их мнению, примирение с монархистами и эмигрантами. Стремительно обогащавшаяся и сконцентрировавшая в своих руках политическую власть буржуазия боялась возвращения старых правящих классов. Баррас приказал военному министру генералу-республиканцу Лазару Гошу подтянуть войска к столице. В ответ парламентарии сместили генерала. 3 сентября 1797 г. Совет старейшин и Совет 500 призвали к ответу Барраса, Ла Ревейёра и Рёбелля и стали готовить их арест силами, верными генералу Пишегрю. Но на следующий день командующий военным округом генерал Ожере, доверенное лицо Бонапарта, произвел переворот. Вооруженные солдаты окружили парламентариев и принудили их проголосовать в пользу Барраса и его сторонников. Результаты парламентских выборов были пересмотрены, Советы подвергнуты чистке. Власти закрыли 42 газеты. 65 человек (включая Карно, Бартелеми и Пишегрю), обвиненные в промонархическом заговоре были приговорены к ссылке в колонии (Карно удалось бежать из Франции). Новыми членами Директории были избраны Филипп Антуан Мерлен де Дуэ и Франсуа де Нефшато, Сийес стал председателем Совета 500.

Население Франции восприняло новый переворот с полным безразличием. Воспользовавшись оживлением в экономике с начала 1797 г., новая Директория провела финансовую и налоговую реформу. Производство стало расти, безработица сократилась. Но по-прежнему пышным цветом цвела коррупция в верхах, причем пример подавали сами члены Директории. В политическом отношении усилились меры против монархистов и сторонников эмигрантов, поднялась новая волна репрессий против священнослужителей. Французские войска захватили Рим и вывезли папу во Францию, где он и умер в плену.

БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

Частичные парламентские выборы весной 1798 г. снова принесли поражение Директории. На сей раз успех сопутствовал сторонникам якобинцев. Власти ответили на это очередным переворотом. 11 мая результаты были частично аннулированы, а свыше 100 якобинских депутатов – вычищены. Однако сторонники Директории (в которой Нефшато уступил место Жану Батисту Трейяру) удерживали лишь минимальное большинство в парламенте. Оппозиция справа и слева, стремясь свергнуть правящую верхушку, избрала для борьбы с Директорией лозунг войны с коррупцией.

Суровая зима 1798 – 1799 гг., рост стоимости жизни и безработицы не способствовали популярности властей. Положение усугубилось военными неудачами: армия Бонапарта, посланная в 1798 г. в Египет, увязла на Ближнем Востоке. Против Франции сплотилась коалиция в составе Великобритании, России, Австрии, Османской империи и Сицилии. Французские войска были разгромлены в Италии и Швейцарии, и вынуждены были оставить все завоевания в Северной Италии, а также отступили за Рейн. Активизировались мятежники-монархисты в Вандее.

На выборах весной 1799 г. правые и левые кандидаты (католики и якобинцы) сообща нанесли поражение правительственным кандидатам. В мае члена Директории Рёбелля сменил Сийес. 5 июня Совет 500 потребовал у членов Директории отчета за сложившееся политическое и военное положение. Затем он аннулировал избрание членом Директории Трейяра и назначил на его место бывшего якобинского министра Луи-Жерома Гойе. 18 июня вынуждены были подать в отставку директора Ла Ревейёр и Мерлен де Дуэ, замененные Пьером-Роже Роже-Дюко и близким к якобинцам генералом Жаном-Франсуа Муленом. Баррас и Сийес, надеявшийся добиться ревизии констиуции, примкнули к победителям. К власти пришла фракция, которую современники называли "неоякобинцами". На ее стороне выступили командующий парижским гарнизоном генерал Бартелеми Жубер, министр полиции Фуше, министр юстиции Жан-Жак-Режи Камбасерес и военный министр генерал Жан-Батист Бернадотт. Власти осуществили массовый призыв в армию, наложили на богатых чрезвычайный налог в 100 млн. франков для военных целей. Был принят жесткий закон о заложниках. Согласно этому закону в каждом департаменте составлялись списки лиц, подлежащих аресту.

(Интересно, что генерала Бернадотта, считавшегося одним из лидеров "неоякобинцев", на груди была татуировка "Смерть королям!". Однако в 1810 г. он был объявлен наследником шведского трона и официально усыновлен бездетным королем. В 1818 г. он вступил на престол под именем Карла XIV Юхана, положив начало династии, которая правит в Швеции до сих пор).

Борьба за власть набирала обороты: депутаты обвиняли Ла Ревейёра, Мерлена, Трейяра и Рёбелля, а "неоякобинская" печать обрушивалась на Барраса и Сийеса. Последний, напротив, запугивал угрозой нового якобинского террора. Произошли попытки монархических восстаний в Тулузе и Мане…

ПЕРВОРОТ 18 БРЮМЕРА

В октябре 1799 г. во Францию вернулся с Востока популярный в армии генерал Бонапарт. Сийес привлек его к планам государственного переворота. К заговору примкнули также министр полиции Фуше и министр иностранных дел Шарль Морис Талейран. 9 ноября (18 брюмера) Совет старейшин объявил, что "Республика в опасности" из-за якобинского заговора, и заседание парламента переносится за город, во дворец Сен-Клу.

Наведение порядка было поручено Бонапарту, назначенному командующим Национальной гвардией. Его войска окружили Сен-Клу. "Что вы сделали с этой Францией, которую я оставил вам в таком блеске? – заявил генерал секретарю Барраса под одобрительные крики солдат. – Я оставил ее вам победоносной, а нашел отступающей! Я оставил вам итальянские миллионы, а нашел повсюду грабительские законы и злоупотребления…".

Как и было запланировано заговорщиками, члены Директории Сийес и Роже-Дюко подали в отставку, чтобы спровоцировать кризис власти; Баррас последовал их примеру. "Неоякобинцы" Мулен и Гойе отказались и были арестованы гвардейцами. 10 ноября парламент заседал, окруженный 6 тысячами солдат. Депутаты не торопились вынести решения, которых ожидали заговорщики; обсуждалась возможность выбора новых членов Директории. Когда Бонапарт явился в Совет 500, "неоякобинские" депутаты встретили его криками "Долой тирана!", "За здравствует Республика и Конституция 3-го года", принудив Наполеона удалиться. Вслед за ним выскочил его брат Люсьен, председательствовавший в Совете; бросившись к солдатам, он заявил им, что их командира убивают. Тогда в зал ворвались вооруженные гренадеры под командованием генерала Иоахима Мюрата. "А ну-ка выбросьте отсюда вон всю эту сволочь", – распорядился тот. В течение 5 минут зал был очищен: депутатов вывели из зала, а кое-кого выбросили в окно…

Позднее покорившаяся часть членов обоих Советов проголосовала за выработку новой конституции и передачу власти трем консулам – Бонапарту, Сийесу и Роже-Дюко. Главная роль в этом союзе принадлежала первому из них. Наполеон Бонапарт заявил, что не намерен склоняться ни к якобинцам, ни к монархистам, ни к "красным", ни к "белым". 15 декабря 1799 г., представляя французам новую, диктаторскую конституцию, консулы Бонапарт, Жан-Жак-Режи Камбасерес и Шарль-Франсуа Лебран объявили: "Граждане! Революция остановилась на принципах, с которых она началась: она окончена!"