Публикуем перевод текста с немецкого леворадикального ресурса "Magazin", который приводит и критически разбирает основные доводы сторонников и противников всеобщей изоляции как меры борьбы против эпидемии коронавируса-19. Построенный в форме дискуссии между оппонентами, текст дает четкое представление о том, почему возникли нынешние проблемы со здравоохранением и как правящие классы используют сложившуюся ситуацию в своих целях. Речь в материале идет, прежде всего, о Германии, но сказанное вполне применимо и к другим странам, включая Россию.

Разговор думающего с озабоченным о коронавирусе и кризисе здравоохранения (его можно представить себе и как внутренний диалог в одном и том же человеке)

А.: Все говорят о вирусе. А мы – нет.

Б.: Как это нет? Мы тоже говорим. Разве ты не видишь, что происходит?

А.: Вирусы всегда были и остаются частью нашей жизни. Иногда мы защищаемся от них. Иногда это делает наша иммунная система. А иногда нам нужна помощь врача.

Б.: Коронавирус – это огромная опасность! Для нас всех, и особенно для стариков и больных. Возможно, и для курильщиков.

А.: Маловероятно. К тому же коронавирусы нам уже известны. Четверо из них ежегодно вызывают многочисленные гриппозные вспышки. И есть еще три, которые нам тоже известны: SARS, MERS и SARS2. Сейчас речь идет именно об этом последнем. И нам неизвестно, насколько он опасен. С одной стороны, мы имеем дело с математикой. Это задачка со многими неизвестными. Видя лишь определенный результат, мы можем ложным образом предположить, что все сводится лишь к одному из этих факторов. Но если добавляются другие факторы, уравнение не сойдется. Если бы смогли определить значения других факторов, от А (асбест) и L (загрязнение воздуха) до Т (курение табака), то V (вирус) выглядел бы уже не столь всемогущим и пугающим. Все расчетные модели имеют тот недостаток, что они рассыпаются, как карточный домик, если один из факторов не учитывается.

Б.: Но есть же цифры и факты! Как быть с растущим числом инфицированных? Как быть с ростом числа умерших?

А.: С другой стороны, это область статистики. Даже если бы математически мы знали все неизвестные, нам следовало бы еще рассматривать итог в соотношении с другими данными. Чтобы знать, насколько велика смертность, нужно знать и сравнивать среднестатистические данные. Чтобы знать число инфицированных, нужно тестирование, не вызывающее сомнений. Из нынешней практики тестирования невозможно вывести скорость распространения. Ведь до сих пор был только рост положительных тестов. Ведь проверяют людей с типичными симптомами. Таким образом, рост положительных результатов тестирования отражает лишь рост числа тестов в подозрительных случаях. Это чистая тавтология, ничего не говорящая о распространении вируса. И, прежде всего, – о его опасности. Мы мало знаем об этом вирусе, и это находится в явной диспропорции к наблюдаемой реакции. Цифры ни о чем не говорят, если не учитываются другие факторы и статистические искажения.

Б.: Но статистика не должна заслонять от нас конкретные вещи. Ведь у 10% людей наблюдаются тяжелые симптомы. Наш долг – спасти их.

А.: Еще один статистически неверный вывод. Нужно знать общее количество, а этого нет. Поэтому блуждают в тумане. Лишь 10% (если вообще столько) людей с симптомами могут опасаться тяжелого хода заболевания. Причем такой ход зависит не от самого вируса, а от других факторов, таких как возраст и наличие иных заболеваний. Ведь и в наши дни умирают не только от этого вируса. Этот вирус – не смертельное заболевание, как, например, лихорадка Эбола, где шансы на выживание составляют 10%. Люди умирают с коронавирусом, а не от коронавируса. Как уже было сказано: мы всегда живем с вирусами, более или менее опасными. Коронавирус не смертелен и, возможно, даже не особенно опасен, но он очень быстро распространяется. Так происходит и с вирусами гриппа. При иных, лучших обстоятельствах, об этом не было бы и особого разговора. Но тут вдруг все стали видеть в других людях лишь угрозу вирусного заражения. Впрочем, и раньше было не иначе. При капитализме человек – человеку не помощник!

Теперь об этическом долге. Да, любое, даже небольшое количество людей нуждается в защите. Но нынешние меры этому скорее препятствуют. Ведь они настолько всеохватывающие, что воздействие вируса на людей остается в них как в черном ящике – а целевая защита не гарантирована.

Б.: Но разве социальная дистанция – не самая лучшая возможность защитить себя и других? Мы не знаем, как поведет себя вирус, а потому из солидарности остаемся дома. Это путь минимального риска, который делает возможной максимальную защиту.

А.: В первую очередь, мы защищаем таким образом от перегрузки разрушенную систему здравоохранения. Ее сэкономили до разрушения таким образом, что она угрожает развалиться от самой по себе не слишком опасной, но широкой инфекции. О нехватке персонала, перегрузках и нехватке оборудования говорят уже много лет. Так что все это уже не неожиданность. Кстати говоря, дома оставаться могут далеко не все – это нужно мочь себе позволить. Так что уже хотя бы поэтому это не защитит всех. А солидарность не означает, что все вдруг начинают действовать так, как будто им угрожает смертельная опасность, чего на самом деле нет. Действовать надо нацелено, а не направлять действия на всех без разбора. В настоящий момент, как кажется, происходит, прежде всего, распространение паники и страха. Шоковое воздействие весьма желанно, как явствует из позиции министерства внутренних дел, худший сценарий должен парализовать общественное сознание.

Б.: Но ведь ситуация и впрямь чрезвычайная! В такой ситуации мы должны взять на себя всю полноту ответственности и не можем вести себя, как обычно. Если мы будем уважать друг друга и держаться на расстоянии друг от друга, мы выстоим в этот кризис.

А.: Почему надо считать чрезвычайной ситуацией то, о скором наступлении чего говорили уже годами? Это возможно лишь в том случае, если это игнорировать или этого хотеть. И почему мы все теперь должны нести за это ответственность? Система здравоохранения намеренно разрушалась и приватизировалась. Сами ее цели изменились. Она больше не относилась к общественному обеспечению, но должна была служить средством получения прибыли. И вот теперь мы со всей ясностью видим то, что мы знаем. Но ведь еще в конце февраля министр здравоохранения настаивал на своем в дискуссии о закрытии больниц!

Б.: Ну теперь-то системе здравоохранения оказывается помощь. Дают больше денег, больше персонала. Строятся новые больницы экстренной помощи. И даже армия помогает. Это может привести к переменам в будущем. Профессии, связанные с уходом, получают большее общественное признание.

А.: Просто прилагают массу усилий, чтобы оставить все, как есть. Никто не ставит под вопрос бессмысленную систему паушальной оплаты услуг за отдельный случай лечения или получение прибыли как цель. Медицинская и фармакологическая индустрия могут довольно потирать руки. Их еще и вознаграждают за их антисоциальные действия. Их следовало бы незамедлительно экспроприировать! И прогнать тех, кто несет ответственность, по улицам. Только, разумеется, с соблюдением безопасной дистанции и в масках. Не стоит помышлять о переменах надолго! И признание стоит чего-то только тогда, когда оно не сводится к символическим аплодисментам. Или милым словам. Это потребовало бы изменения общества. И тот, кто ожидает этого от правителей, ошибается насчет их намерений.

Б.: Серьезно? Разве правительство не реагирует в этот кризис весьма разумно? Достаточно посмотреть на другие страны – там можно увидеть куда худшие формы происходящих процессов, в медицинском и политическом плане.

А.: Ты все еще веришь, что угрожает нам вирус. Но куда большую опасность представляют все те, кто разрушили и хотят продолжать разрушать общественное здравоохранение. Нашим жизням всегда угрожают болезни. Из-за этого мы не перестаем жить, но нам нужно медицинское лечение – для всех и бесплатно. Нам угрожает то, что общественное богатство находится в руках тех, кто не только хотят лишить нас доступа к нему, но и защищают его с применением насилия – в первую очередь, государства. Запрет выходить из дома – это паническая реакция правительства, поскольку ситуация приобретает черты неуправляемости. Тот, кто хвалит идиотизм правительства как некую драконовскую меру, просто узаконивает своим – им же поощряемым – страхом самую неадекватную из всех мер.

Б.: Запрет на контакты, запрет выходить из дома и принудительное закрытие – это же все временно, пока не наступит улучшение. Они не неадекватны, просто не применяются последовательно – например, на предприятиях.

А.: Пока не наступит улучшение в чем? Правительство не говорит, что оно собирается делать с течением времени. Оно говорит лишь, что должна быть замедлена кривая заражения. То есть, о том, что вирус приспособится к мощностям больниц, которых не хватает. Но риторика выдает всё: каждый теперь сам несет ответственность. Следует придерживаться правил. Необходимы дисциплина и сплоченность. Это классический авторитарный неолиберализм. Нужно ощутить себя виноватым, если ты заболел, и не сметь требовать от правительства права на здоровье. Под прикрытием идеологических пустых фраз от людей требуют отказа. И, кстати говоря, да, в германском производстве вооружений ни один конвейер не должен останавливаться ни на минуту, с запретом на контакты или без него. Но разве это довод за запрет на контакты?

Б.: Речь идет о том, чтобы замедлить кривую роста новых зараженных, иначе грозит коллапс. В такой ситуации нельзя подвергать риску ни на одного человека больше.

А.: Это лишь одна из точек зрения. Вирусологи отнюдь не едины во мнениях. Один из них был сделан советником правительства и он, как бы случайно, за самые большие ограничения и к тому же лишь слепо видит только молекулярно-биологический уровень, но не знает человеческое общество. А также путает честь ученого с верностью правительству, за что его и почитают. Другие же вирусологи не только либеральнее политически, но и более критически настроены. И больше интересуются тем, как вирус воздействует на человека. Но политические решения обосновываются как раз медицинскими непреодолимыми обстоятельствами, которые, при внимательном рассмотрении, оказываются лишь упрямым личным мнением одного эксперта в очень ограниченной молекулярно-биологический области. А затем оно проводится в жизнь полицией по всей стране. Все это весьма сомнительно. Особенно, если меры, вроде бы призванные служить для борьбы с вирусом, обещают оказаться хуже, чем сам вирус. Как воздействует изоляция – особенно на стариков и больных? Одиночество уже считается опасной народной болезнью – в Великобритании есть даже министерство по одиночеству. Конечно, это переводит социальную проблему в медицинскую плоскость, но в то же время показывает, что она имеет серьезные последствия.

Б.: Но иначе умрут тысячи людей – как это было в Бергамо и в Испании! Необходимо это предотвратить, если можно, даже если будет нанесен сопутствующий ущерб.

А.: Нужно еще исследовать, почему в Бергамо сложилась такая плохая ситуация. Это связано еще и с тем, насколько разрушена местная система здравоохранения – в том числе под знаком германо-европейской политики жесткой экономии после кризиса 2007 г. И с многими другими факторами. Фотографии ужасают, но с помощью ужасных фотографий делается политика – как и с помощью декоративных, но неиспользуемых труповозок в крупных американских городах, чтобы запугать людей их президентом, как если бы они уже не знали, кто он такой. Что касается Европы: германское правительство очень быстро и ясно сообщило итальянскому, что не будет никакого обобщения долгов на европейском уровне. Но что, в то же время, германская экономика будет спасена огромными кредитами. Для Италии и Испании такое невозможно, они обанкротятся. То, что теперь происходит, мы уже могли видеть во время так называемого «кризиса с беженцами». Когда больше ничего нельзя сделать политически, это пробуют с помощью ужасных и вызывающих сочувствие фотографий. Это политически беспомощная реакция на высокомерие и неравенство в Европе. И одновременно это служит для того, чтобы утвердить жаргон ужаса о решениях, касающихся жизни и смерти. При этом подобные приговоры выносит само общество. Бедные умирают в среднем на 10 лет раньше, чем богатые.

Б.: Но это же цинично! Ты что, будешь отрицать, что в Италии умирают люди?

А.: Я не могу и не собираюсь отрицать, что люди умирают. Но вопрос в том, почему это происходит. И в том, для чего используются эти смерти. Циничен этот мир, а не тот, кто об этом говорит. Это же очевидно, что в нынешнем кризисе здравоохранения речь идет о притязании на единоличную правоту и о политической власти. Но и то, и другое должны оставаться невидимыми – то есть, именно идеологией.

Б.: Это чересчур отдает теоретиками заговора в сети, которые отрицают вирус.

А.: Отрицать вирус – это чушь. Но даже вирусологи спорят, насколько он на самом деле опасен. И определять соразмерность принимаемых мер – это при демократии должно быть задачей каждого гражданина. Однако правительство провозгласило конец света, а тогда уже, конечно, оправдано все. Левых попросту обхитрили: достаточно выкрикнуть «солидарность» – и все они тут как тут мирно уселись по своим кухням в жилищных сообществах. Тут уж даже правительство удивилось, как же легко оказалось отменить основные свободы. Всего одним гигиеническим предписанием! Это опробование фашизма, небольшая тренировка для серьезного случая. И вирус тут пришелся очень кстати. Все партии сплотились вокруг правительства. И все чего-нибудь да получают: «зеленые» – больше велосипедных дорожек, а правые – закрытие границ. И маневр показал, что на СМИ можно положиться: немедленная самоунификация. Они добровольно участвуют в охоте на нарушителей правил и клеймят так называемое неправильное поведение. Критическое информирование больше не практикуется. Вместо этого разыгрывается сцена противоборства между двумя противниками – вирусной угрозой и отважным правительством. И каждый обыватель из среднего класса теперь публикует свой коронавирусный дневник из самоналоженного бредового карантина.

Б.: Но курсирует и множество фейковых новостей. Правые сторонники теорий заговора распространяют слухи. СМИ информируют о цифрах и фактах, а не сеют панику.

А.: Крупномасштабная дезинформация как раз и осуществляется с помощью цифр и фактов. Как будто те что-то объясняют. Проблема в том, что такое толкование почти всегда являлось заведомо заданным: меры правительства не имеют альтернативы. Теперь это медленно меняется. Отклоняющиеся мнения клеймились как фейковые новости. Особенно интересно бывало, когда позиции еретиков через пару дней без каких-либо оговорок появлялись в так называемых «качественных» СМИ уже в виде официальной позиции. В грубых системах господства всегда так и бывает: оппозиция преследуется, но если она права, правительство перенимает ее положения как свои собственные. А паника сеется вовсю: под предлогом предостережения от нее. Один доктор из Вены лет сто назад уже знал, как желаемое выражается через противоположное.

Б.: Но не следует ли в такой ситуации проявить хоть немного доверия к действенности мер? Необходимое ведь всегда частично разумно.

А.: Именно на этом и спекулирует правительство. Оно создает факты, которые парализуют разумное мышление. То, что на доверие не слишком полагаются, указывают уже разговоры о «характерном тестировании», которое использовалось для обоснования запрета выходить из дома. Население теперь под подозрением. Но это показывает и то, насколько велика охота к кризису. Это мечта всех авторитарных характеров, которые теперь управляют указами и распоряжениями, но без парламента и оппозиции. Вся Германия мечтает и наслаждается. То, что грядет экономический и политический кризис, они уже предчувствовали. Социальный конфликт многократно откладывался – его одновременно и жаждали, и боялись. И тут приходит чрезвычайная ситуация из-за вируса, которая позволила вытесненному вернуться в превращенной форме. Для одних – это война против внутреннего врага, для других – против внешнего. Или борьба против недостатка дисциплины и сплоченности. Все сильные мира сего используют вирус для своих целей. Насколько хорошо это работает, демонстрирует, среди прочего, тот факт, что в Германии прекратили платить за аренду лишь фирмы с миллиардными прибылями, но не тысячи квартиросъемщиков, которые от месяца к месяцу еле сводят концы с концами: такое вот «сообщество общей судьбы», благодаря кризису.

Б.: В данный момент речь идет не о политике, а о здоровье населения. Правительства должны его защищать, это их задача. И мы заинтересованы в том, чтобы сохранить жизнь. Это самый решающий интерес.

А.: Буржуазные правительства давно уже не волнует судьба той части населения, которая для капитала является избыточной. Как просто было бы предотвратить тысячи смертей от туберкулеза! Вот только это не принесет выгоды. Помощь при совершении самоубийства давно уже стала повсеместной практикой с индульгенцией для фармакологической индустрии – это можно видеть на примере опиоидов в США. Нет, конфликт носит политический характер: он разворачивается между условиями воспроизводства тех, кто владеют капиталом, и тех, кто его не имеют. Первые хотят больниц для немногих платежеспособных пациентов, а вторые – для всех. В конечном счете, речь идет и о политической власти. Вопрос гласит: Чей кризис? Кто – кого?

Б.: Но теперь есть срочная помощь для пострадавших, включая самостоятельных работников и мелких предпринимателей. Германское государство имеет резервные фонды, чтобы помочь всем. Даже запрет на новую задолженность для государственных органов смягчается. Возможно, даже наступит конец неолиберальной доктрине!

А.: Вместо того, чтобы до этого расширять общественную инфраструктуру, такую как здравоохранение, сейчас распределяют средства, чтобы продержаться. Правда, только собственному населению, обобщения долгов на уровне ЕС, по воле Германии, не будет. Тысячи людей окажутся в состоянии нищеты и безработицы, несмотря на все кредиты и помощь. В других странах люди наверняка не станут это сносить молча, возможно, и в Германии тоже. Неолиберализм еще отнюдь не кончился, и вирус с ним не покончит – это уж должны сделать сами люди. Сейчас любое социальное движение ставится под подозрение в распространении заразы и тут же блокируется. Но надолго так не останется. Это предчувствуют и господствующие круги, поэтому они в превентивных целях действуют еще более авторитарно. Часть будущих условий борьбы – помешать этому.

Б.: Я боюсь. Я бы не хотел заразиться, зачахнуть или умереть на полу больницы или в спортивном зале, потерять друзей или родных.

А.: Мы все боимся. Боимся смерти – но также и социальной смерти. Этим страхом живет капитализм, делая ставку на то, что страх смерти сильнее, чем желание лучшей жизни. В этом и состоит тайна рабства. Один из наших когда-то сказал в одном из стихотворений, что нам следует страшиться плохой жизни больше, чем смерти. Нам следует снова научиться вместе потерять страх. Ну или, по крайней мере, не бояться больше, чем нужно – и тогда вирус не будет самым большим из наших страхов. И, возможно, из руин глобальной системы здравоохранения тогда поднимется социалистическая республика поликлиник, а не уродливое фашистское государство выживальничества.

http://www.magazinredaktion.tk/corona9.php