Интервью с социально-революционным автором Чарльзом Ривом

Вопрос: Ты написал ряд книг о китайском государственном капитализме. Китай превратился в торгового гиганта глобализированного капитализма. Некоторые объясняют это всего лишь неконвертируемостью его валюты и репрессивным характером режима. Развивается и рабочая борьба, во всяком случае, о ней говорят. В отсутствие независимых профсоюзов, всегда ли речь идет о «диких» забастовках, или ситуация более сложна? Всегда ли эта борьба происходит в рамках одного предприятия или имеются некие формы координации либо просто распространения конфликта на всю отрасль или весь город?

Ответ: Небольшое уточнение… Могут быть «дикие» забастовки и при независимом профдвижении. Забастовка является «дикой» по отношению к стратегии профсоюзной бюрократии, даже если та независима от политических партий. И независимый профсоюз, если он работает на основе принципа сделки и соучастия, противостоит любому автономному действию наемных работников, которые могут подорвать его «ответственный» и «реалистический» имидж. «Дикая» стачка – это действие, которое показывает, что интересы трудящихся не обязательно совпадают  с целями профсоюза как органа для ведения переговоров о цене рабочей силы. И наоборот, в истории профсоюзного движения, к примеру, в США и Южной Африке, были примеры «диких» забастовок с реакционными, иногда даже расистскими целями.

В Китае ситуация, конечно же, сложная. Единый профсоюз (Всекитайская федерация профсоюзов. ВФП) связан с компартией и целиком играл роль полиции в отношении рабочего класса во времена маоизма и в последующем. Со времени «открытия» (частному капитализму) он превратился в гигантскую машину управления рабочей силой на службе у предприятий, включая частные иностранные предприятия в Специальных экономических зонах. Он полностью дискредитирован в глазах трудящихся. Он воспринимается одновременно как полиция, и как придаток администрации предприятий. Несколько лет назад бюрократия компартии предприняла усилия с тем, чтобы вернуть к единому профсоюзу некое подобие доверия. Так, например, были развернуты демагогические кампании с целью организовать «миньгун», то есть, установить некий партийный контроль над этими группами маргинализированных рабочих – внутренними нелегальными мигрантами в своей собственной стране. Все это не дало результатов, и облик ВФП в глазах трудящихся не изменился. Иногда центральная власть оказывает давление на инстанции ВФП с тем, чтобы те выступили против администрации того или иного предприятия с иностранным капиталом. Затем, в ходе недавних конфликтов, можно было снова видеть, как головорезы из профсоюза нападают на бастующих и оборонительные пикеты с тех же самых предприятий. Все это доказывает, что эта организация остается по сути своей глубоко реакционной и стоит на стороне власти, всех властей.  

Удивительно, но некоторые организации, выступающие в духе независимого профдвижения, к примеру, «Чайна лэйбор бюллетайн» (Гонконг), продолжают, несмотря ни на что и даже на свои же собственные анализы, говорить о возможной трансформации единого профсоюза в «подлинный профсоюз» западного типа. Они опираются на позицию некоторых местных и региональных бюрократов (особенно на Юге, в Гуандуне), которые пытаются играть роль посредников, чтобы разрядить нынешнюю взрывоопасную ситуацию. Активисты этих независимых организаций (типа «Чайна лэйбор бюллетайн») находятся в плену традиционного представления о рабочем движении. Для них, профсоюз – это «естественная» организация трудящихся, и только он может стать выразителем рабочего сознания, которое, без помощи «политиков», не может выйти за рамки тред-юнионизма. Все эти рассуждения хорошо известны. Они все еще придерживаются ценностей и принципов старого рабочего движения, верного прошлой идее социал-демократии.

В Китае независимого профдвижения не существует и не будет, пока сохраняется политическая форма партии-государства. Учитывая сохраняющуюся уже годами мощь забастовочного движения, отсутствие организации, созданной снизу, служит показателем степени репрессий со стороны власти. И все стачки по определению являются «дикими», поскольку их приходится проводить без разрешения и контроля ВФП. Однако любое движение, любая борьба предполагает организацию; таков принцип рабочей борьбы. И в Китае возникают эфемерные организации – неформальные забастовочные комитеты, создаваемые наиболее боевыми трудящимися. По окончании борьбы эти организации всегда исчезают. На протяжении больше части времени, наиболее активные и смелые трудящиеся расплачивались собственной судьбой: они подвергались арестам, исчезая в недрах тюремной галактики. Кажется, что со временем власть стала более терпимой, а репрессии менее свирепыми. Эти неформальные организации не признаются, но их стали меньше подавлять. Такое изменение позиции свидетельствует о глубоком и комплексном кризисе китайского политического класса, о его внутренних расколах. Одна из сторон этого кризиса – разрыв между местными властями и центральной властью. Последняя иногда доходит даже до поддержки бастующих, чтобы ослабить местных власть имущих. Со своей стороны, бастующие также стараются использовать эти расколы и антагонизмы для того, чтобы добиться своего. А единый профсоюз, раздираемый фракционными расколами политической власти, тем более парализован.  

Последняя попытка создания постоянной рабочей структуры в синдикалистском духе, которая была независимой от компартии, относится к 1989 году, периоду «пекинской весны», когда был создан Автономный союз рабочих. Бойня на площади Тяньаньмэнь 4 июня особенно сильно ударила по его активистам (см.: Charles Reeve, Hsi Hsuan-wou. Bureaucratie, bagnes et business. Paris, 1997).

В настоящее время существует сеть неправительственных организаций, созданная, в первую очередь, в Гонконге, которая играет профсоюзную роль, осторожно избегая какой бы то ни было политической конфронтации с властью (см.: Pun Ngai. Avis au consommateur. Paris, 2011)

До самых недавних пор борьба рабочих оставалась изолированной в рамках одного предприятия или региона. Следует однако отметить относительность этой изоляции и признать, что ситуация меняется. Изоляция не означает отделение. Наблюдается унификация через общие требования, через сознание общего социального недовольства, принадлежности к сообществу эксплуатируемых и оппозиции против мафии власти и красных капиталистов. Первостепенную роль играют новые технологии, особенно блогосфера (См.: Hsuan-Wou Hsi, Charles Reeve. Les mots qui font peur: vocables à bannir de la Toile en Chine. Paris, s.a.). Некоторые утверждают даже, что сегодня информация в Китае распространяется быстрее, чем в таких обществах «информационной свободы», как наше, где в силу возможности говорить и знать все, ничего не говорят и ничего не знают и где информация подчинена консенсусу насчет того, что «важно» и что именно считается «информацией». В Китае, благодаря сети новых технологий, значительный конфликт, народный бунт, манифестации против загрязняющего предприятия стремительно становятся разделяются сотнями тысяч других трудящихся.   

«Формы координации» возникают весьма редко, и, в любом случае, они остаются совершенно подпольными. Можно, напротив, констатировать сегодня новую тенденцию в этих конфликтах: их расширение. Уже в течение некоторого времени выступления быстро выходят с предприятий и атакуют места средоточия местной власти, мэрии, партийные бюро, полицейские отделения, суды.

Отмечается также распространение выступлений, с их распространением на целые промышленные зоны. Классовая солидарность растет, и трудящиеся перемещаются, чтобы оказать помощь другим борющимся. Присутствие «миньгун», групп бесправных и жестоко эксплуатируемых трудящихся, играет в этом распространении важную роль. Этот процесс идет, разворачивается сознательно и носит весьма политический характер в том смысле, что он быстро выходит за рамки непосредственных требований и вступает в конфликт с репрессивными органами и решением правящего класса. Политический еще и в том смысле, что эти выступления являются носителями стремления к другому обществу, без неравенства, репрессий и контроля со стороны партийной мафии. Разумеется, может укорениться проект парламентской демократии западного типа, который отстаивают диссидентские течения. Это неминуемо и логично. Возможно, он сможет даже утвердиться, закупорив всякую перспективу социального освобождения. Но все зависит, в конечном счете, от широты социальных движений и их радикальности. 

Вопрос: В биографических заметках о Пауле Маттике (старшем), которые ты публикуешь в книге «Марксизм, последнее убежище буржуазии?», ты говоришь об «исчерпании кейнсианского проекта». Примерно то же самое говорил и Пьер Суири в своей посмертной и неоконченной книге «Динамика капитализма в ХХ веке»: использование государства для «умиротворения» классовой борьбы и придания динамики инвестициям и производству под своим командованием не пережило нефтяной кризис и глобализированную мобильность капитала. Государство отныне кажется жертвой, а не элементом жесткости. Но разве не наблюдается признаков того, что неолиберальный проект, пришедший на смену кейнсианскому, выдыхается? Ведь население оказывает сопротивление эксцессам приватизации услуг, и капиталисты запнулись о фиктивный капитал после кризиса 2008 года? 

Ответ: Замечательная идея начать с Пауля Маттика, чтобы заговорить о Пьере Суири. Это два близких теоретика, несмотря на различные пути, сформировавшиеся в различных исторических контекстах. Оба они весьма мало известны, почти никогда не изучаются или попросту игнорируются за пределами небольших радикальных кругов. Суири известен еще меньше, чем Маттик, хотя и пошел по университетской стезе после участия в группе «Социализм или варварство» (где он подписывался как Пьер Брюн). Суири ощутил на себе влияние идей Маттика, которого внимательно читал. Его посмертная книга «Динамика капитализма в ХХ веке» (1983 г.) осталась почти не замеченной и почти никогда не цитируется.

Маттик и Суири разделяют одну и ту же теорию кризиса капитализма, основанную на вопросе уменьшения ретабельности капитала и трудностях с извлечением прибавочной стоимости, необходимой для накопления. И тот, и другой считали, что, в отличие от того, что провозглашается большинством течений радикального (по сравнению с социал-демократией) марксизма, заложенная в капиталистическом накоплении проблема связана с извлечением прибавочной стоимости, а не с ее реализацией. Они отмежевались от сторонников теории «недопотребления», которые были и остаются, по сути, кейнсианскими марксистами… или марксистскими кейнсианцами.  Можно отметить также, что идеи, которые выдвигал Маттик, составляют часть более широкого течения, которое включает, среди прочих, Суири во Франции и Тони Клиффа в Великобритании.

Суири увидел в нефтяном кризисе 1974 г. признак окончания послевоенного цикла капиталистического накопления (см. его «Кризис 1974 г. и ответ капитала» в: Annales. 1983. №.4). В книге «День расчета» (Paul Mattick. Le Jour de l`addition. Paris, 2009; расширенная версия этого текста вышла в США в 2012 г. в издательстве «Reaktion Books» и в Германии в издательстве «Наутилус») Поль Маттик-младший (который был также политическим товарищем своего отца – еще одна общая черта с отцом и сыном Суири…) также демонстрирует, как кризис 1974 г. стал поворотным пунктом, после которого капитализм стал пытаться преодолеть кризис рентабельности, прибегая к постоянно растущей задолженности.

По мнению Суири, классический марксизм (социал-демократия и ее большевистское левое крыло) недооценил трансформации капитализма и его способность интегрировать рабочий класс. Со своей стороны, Маттик никогда не прекращал анализировать ту роль, которую сыграли в этой интеграции организации классического марксизма. Дебаты о функциях и границах кейнисанства проистекают из этой недооценки. Суири интересовал вопрос о переходе к плановому капитализму, при котором государство вмешивается не только для коррекции сбоев в накоплении, но и для того, чтобы предотвратить их возникновение – идея динамики, которая ведет к рационализированной экономике. Как известно, эту идею разделяли видные теоретики социал-демократии, включая Гильфердинга. По Суири, такой переход диктовал необходимость капиталистической интеграции пролетариата, поскольку сохранение классовой борьбы делало планирование невозможным. Вот почему в 70-х гг. он считал возможным заключить, что эта способность государства к планированию экономики не реализуется. Как можно сопоставить эту идею с нынешним периодом? Пролетариат не только интегрирован, он сегодня разгромлен мерами капиталистической реструктуризации, и, тем не менее, капиталистический класс не принял этот проект рационализации экономики. Более того, он вернулся к идее «свободного рынка», невидимой рыночной руки. Поэтому следует переставить этот вопрос в другую плоскость. Как сделал и Суири, для которого, помимо классовых антагонизмов, существовала и «более фундаментальная проблема: рентабельности капитала и ее снижения» (La dynamique du capitalisme au XXe siècle, p.29). Суири констатировал, что регулирующая деятельность государства возможна только в период роста, а как только рост прерывается, становятся очевидными пределы государственного вмешательства, «… первые симптомы дестабилизации системы, позволяющие сделать оценку, что подлинные барьеры, которые препятствуют продолжающемуся накоплению капитала, – те же самые, что ограничивают извлечение прибавочной стоимости в достаточных количествах» (р.30). «Кризис 1974 года четко показал, что планирование непрерывного роста – это миф, который тут же рассеивается, как только норма прибыли падает» (р.38).

Именно в проблеме рентабельности и тенденции к снижению нормы прибыли в частном секторе следует искать причины исчерпания кейнсианского проекта, его мечты о регулировании капитализма. Здесь Суири сходится с анализом границ смешанной экономики, который проделал Маттик. Как для Суири, так и для Маттика, «рентабельность частного капитала подвержена постепенной эрозии, которая отнимает его способность к самоэкспансии» (р.35). Что признавал и сам Кейнс, претендуя на предложение «решения», способного избежать возможного социального разрыва с его угрозой революции. Ведь это решение, вмешательство в экономику, доказывает Маттик, уничтожает сами условия, которые придают ей эффективность, и становится новой проблемой. Рост спроса в результате государственного вмешательства воздействует на мировое производство, но не достигает восстановления рентабельности частного капитала и не влечет за собой устойчивого накопления; растет задолженность, что ложится еще большим грузом на  частные прибыли.      

Сегодня, хотя проявления глубокого кризиса капитализма стали повседневными реалиями, дискуссии о природе кризиса весьма редки или ограничены узкой средой. Продолжают говорить о «финансовом кризисе», не объясняя, что это такое. Критика кейнсианства исходит, в основном, от неолибералов. А голоса, отличные от официальных речей, звучат из уст неокейнсианских экономистов. Например, во Франции – от кружка «Ошеломленных экономистов» или даже от Фредерика Лордона, чьи позиции занимают центральное место в пост-АТТАКовском движении и в «Монд дипломатик». В одной из своих последних статей Лордон предлагает «великий политический компромисс, единственный, который может сделать капитализм на время приемлемым, в действительности, минимум, который должна была бы потребовать хоть мало-мало серьезная социал-демократическая линия (…)». По сути, он сводится к принятию дестабилизации, созданной капитализмом, в обмен на обязательство со стороны капиталистов «принять на себя побочный ущерб»: «заставить, наконец, капитал оплатить цену беспорядка, который он без конца вносит в общество своими беспрерывными действиями по переносу производства и реструктуризации». Такой нео-социал-демократический «великий компромисс» был бы жалкой копией того, что существовал в прошлом; речь уже не идет о том, чтобы «исправлять» или «предотвращать» кризисы, но о том, чтобы «жить с системой» и «платить за беспорядок», ею порождаемый (см.: Frédéric Lordon.  Peugeot, choc social et point de bascule // Le Monde Diplomatique. 2012. Аoût). Перед лицом такой программной беспомощности «левых», можно оценить значение работ Пауля Маттика, его критики кейнсианства с антикапиталистической точки зрения.

Суири пишет: «Между экономикой, в которой общественный сектор ограничен и подчинен капитализму монополий, и экономикой, в которой государственный сектор преобладает, а частный имеет тенденцию стать остаточным, существует количественное различие, имеющее тенденцию стать качественным. Буржуазное общество не может полностью огосударствить экономику, не перестав быть буржуазным» (p.18).

Эта дискуссия о динамике капитализма и возможной его эволюции к некоей форме государственного капитализма присутствует и в работе Маттика. Он отмечал, что пределы смешанной экономики могут рано или поздно поставить проблему экспроприации частного капитализма конфискациями со стороны государства, с трансфертом частных прибылей в общественный сектор. Такая динамика может встретить со стороны буржуазного класса лишь оппозицию. И «качественное различие» ставит главный политический вопрос. Неолиберализм сегодня является воинствующей идеологической реакцией на эту тенденцию и эту угрозу. Это признание буржуазией пределов смешанной экономики. Поэтому, и несмотря на влияние этих антикейнсианских речей, степень вмешательства государства была такой высокой после времен Второй мировой войны. И, как подчеркивал Маттик, любое сокращение этого вмешательства ввергает экономику в рецессию. Упадок неолиберального проекта вписывается в эти узкие рамки между отсутствием «способности к самоэкспансии» частного капитализма и невозможностью продолжать усиление государственного вмешательства в экономику.  

Именно эта опасность, угрожающая буржуазному обществу, объясняет, почему частные капиталисты не могут медлить перед лицом тенденций к государственному вмешательству. И почему неолиберальные политические тенденции не складывают оружия. Ведь речь в потенциале идет о выживании буржуазного класса. Государство не становится его жертвой; оно остается его политическим институтом, которое он использует для расхищения экономики в целом, спасения и поддержания сетей спекуляции, для присвоения прибылей, хотя и без возможности восстановить накопление. Тем не менее, можно представить себе когда-нибудь в будущем ситуацию социального возмущения, перед лицом которого единственным способом сохранения капиталистического способа производства станет возвращение к всеобщему вмешательству, вплоть до огосударствления экономики, когда даже сама буржуазия, по тактическим соображениям, спрячется за программой «государственного социализма». Вновь подтверждая фразу Розы Люксембург, которую Маттик подчеркнул в своей последней книге: «Буржуазный класс вступает в свой последний бой под фальшивым знаменем: знаменем самой революции». Но знамя социал-демократии и государственного капитализма, замаскированного под «реальный социализм», сегодня само уже изрядно дискредитировано. Социал-демократия сама по уши погрязла в болоте неолиберализма. Так что можно надеяться, что, с учетом развития обществ и накопленного исторического опыта, подобная ситуация даст дорогу иным возможностям – борьбе за социальное освобождение.    

Но мы до этого еще не дошли. В настоящий момент капиталисты ожесточенно пытаются поднять степень эксплуатации в надежде существенно повысить прибыли и переломить тенденцию к сокращению инвестиций. Но Суири писал еще в 1974 г.: «Политика неосознанной реакции в области зарплат вполне может привести к накоплению отчаяния и опасного гнева в пролетариате, не изменив при этом существенно в позитивную сторону норму прибыли» (« La Crise de 1974 et la riposte du capital»). Именно в такой ситуации мы находимся сегодня. Если обвал экономики углубится, наступит общественная дезорганизация. Сопротивления окажется недостаточно, а свержение прежнего социального строя начнет казаться необходимостью. С точки зрения капитализма, с учетом переживаемой им стадии накопления, для восстановления рентабельности потребуется более чем сверхэксплуатация – гигантское разрушение капитала и рабочей силы. Изолированных и ограниченных войн, какие сейчас происходят, окажется уже недостаточно, тогда как капитализм из-за своей ядерной технологии уже сталкивается со способностью к самоуничтожению.

Мы находимся на заре долгого периода, когда капитализм вновь доказывает свою опасность как система. Политические последствия этого мы пока еще уловить не в состоянии. Вновь со всей очевидностью встает альтернатива: социальное освобождение или варварство. Формы, которые примет возможное освободительное движение, будут новыми. Как и формы политического варварства, потому что даже фашизм прошлого, политическая и социальная система контрреволюции, уже не актуален как тоталитарный вариант государственного вмешательства. Чтение Маттика и Суири сегодня может в том числе и лучше помочь нам распознать опасность и найти пути ее предотвращения. 

Вопрос: Представляют ли собой, по твоему, нынешние выступления против мер «экономии» – в самых различных формах, таких как движение «Occupy» в США или «возмущенных» в других странах – новую форму классовой борьбы? И в более широком плане: каков твой анализ реакции трудящихся на последствия капиталистического кризиса, который обрушили на нас повсюду правящие классы?

Ответ: Давайте начнем с конца. В 2011 году в Испании банки, естественно, с помощью полиции, выселяли из своих квартир по 160 – 200 человек в месяц. Эти цифры могут возрасти. В то же самое время, число выселений, которые удавалось предотвратить с помощью коллективных выступлений, – порядка 1 в день. Хотя диспропорция огромна, тем не менее, мощное движение, противостоящее выселениям, существует. Сейчас оно проявляется с распространением уличных акций трудящихся, нацеленных на захват – или «освобождение», как говорят те, кто это делают – жилья, принадлежащего банкам и компаниям недвижимости. Начинается и захват крупных земельных владений (принадлежащих агроиндустрии или банкам) наемными сельскохозяйственными работниками и безработными – в первую очередь, в Андалусии, в провинции Кордова. Эти акции прямого действия служат примерами новых форм действия трудящихся, которые непосредственно испытывают на себе воздействие политики экономии. Испания, несомненно, служит в Европе примером наибольшей радикализации борьбы. И эта радикализация, популярность этих акций неотделимы от влияния движения «возмущенных» – в Испании «движения 15 мая». В США, где движение «Occupy» было задавлено сильными репрессиями со стороны федерального государства и местных властей, группы на местах, которые продолжают причислять себя к «Occupy», также участвуют в борьбе против выселений в бедных кварталах. Характерен для этих конфликтов тот факт, что они выходят за чисто количественные рамки немедленных требований. Они нарушают рамки легальности и ставят вопрос о необходимости восстановления контроля над условиям собственной жизни со стороны тех, благодаря кому функционирует общество.    

Движения «возмущенных» идет своим путем, со всеми различиями и противоречиями, в соответствии с конкретными условиями каждого общества. Они полны противоречий и двойственности, но они отличаются от тех, которые мы видели раньше. Там, где их динамика мощнее, или где движению удалось на более длительное время удержать общественное пространство, в Испании и в США, расхождения между реформистами и радикалами, в конечном счете, приняли организованную форму. Эта последняя тенденция, оппозиционная по отношения к стратегии выборов и переговоров, постепенно направила свою энергию и творчество на прямое действие, такое как поддержка забастовок и захватов пустующего жилья, акции против выселений, против банков. Они стараются отличаться от прежних форм действия, учитывают тупики и поражения  недавнего прошлого, задаются вопросом насчет принципов компромисса и тактики переговоров. Они весьма критически настроены по отношению к политическому классу и ассоциируемой с ним коррупции и ставят под вопрос – более или менее радикально – сами основы представительной демократии. Они ищут новые пути, раздумывают над приоритетом физического столкновения с наемниками государства и особенно ощущают необходимость расширять движение. Они ставят под сомнение проекты исправления настоящего, отвергают современную капиталистическую логику продуктивизма и говорят о необходимости иного общества (см.: Groupe Etcétera. A propos du caminar indignado. Barcelone, mars 2012 // Courant Alternatif. 2012. Мai). Эти позиции явно вступают в противоречие с основанной на господствующем консенсусе и нормах деятельности институтов партий и традиционных профсоюзов. Творческая энергия, развитая этими движениями, позволила им распространиться в обществе, иногда намного шире, чем это можно было предвидеть. Последним по времени примером стало огромное студенческое движение, которое только что потрясло квебекское общество, хотя начинало с простых групповых требований (см.: Des casseroles en ébullition. La grève étudiante québécoise générale et illimitée : quelques limites en perspective // http://dndf.org/?p=11532).

Среди идей, выдвинутых этими движениями, наиболее широкий отклик встретила идея «захвата». Равно как и предложение, в соответствии с которым заинтересованные люди должны для решения своих проблем непосредственно действовать сами и для себя. Акцент, делаемый на организации на низовом уровне, стал основополагающим мотором этих движений, с созданием неиерархических коллективов, испытывающих недоверие к политическим манипуляциям и не повинующихся харизме вождей. Если сегодня пресса, более всего следующая официальному консенсусу (назову в качестве самых последних примеров «Пари матч» и «Грацциа»), проявляет патерналистский интерес к «возмущенным», то делает это для того, чтобы высказать сожаление в связи с тем, что те отдалились от традиционной политической жизни и отказались обзавестись вождями – упущение, которое, естественно, подается как главная причина их неудачи.  

В США воздействие движения «Occupy» и его идей огромно, и пока еще слишком рано анализировать его пределы и последствия (см.: Charles Reeve. Occupy, cette agaçante interruption du « business as usual // http://www.article11.info/?Occupy-cette-agacante-interruption#a_titre). Первоначально оно затронуло прежде всего молодых студентов – прекаризованных трудящихся, составляющих в настоящее время, выражаясь в терминах социологии, растущую часть «рабочего класса», но – как и в Испании – быстро привлекло к себе большую массу наиболее уязвимых слоев современного капитализма, выброшенных из общества, бездомных и других странников по жизни. Во многих крупных городах они составляли под конец значительную часть обитателей  уличных лагерей. Но «Occupy» привлекло и наиболее боевые сектора рабочего движения, обращаясь к низовым членам профсоюзов. Это в достаточной степени свидетельствует о смятении, в котором пребывают трудящиеся, сознающие тупик профдвижения пред лицом кризиса и свирепости капиталистического наступления.  

Лозунг «Мы – 99%», несмотря на свой упрощенный и ограниченный характер, пробил брешь в идеологеме «среднего класса» – категории, в которую записывают любого наемного работника, трудящегося со средним уровнем потребления (разумеется, в кредит). Он обнажил и существующую при капитализме тенденцию к концентрации богатства и власти в руках ничтожной по размерам части общества. Таким образом после «Occupy» понятия эксплуатации, классового общества снова вышли на поверхность в общественных спорах. На огромной территории-континенте, каким являются США, где конфликты, забастовки, выступления все более отделялись друг от друга, слово «Occupy» стало объединяющим понятием для всех местных и секторальных конфликтов.  

Захват улицы – это не захват рабочего места. Но и в США, и в Испании дух «Occupy» и «15 мая» со всей очевидностью заразил «мир наемного труда». Он встретил отклик среди трудящихся, которые сознают, что профсоюзная борьба прошлого ничего не может поделать для того, чтобы повернуть вспять или хотя бы затормозить движение капитализма и агрессивные решения капиталистов. Единственная задача, которая имеет смысл в условиях нынешнего обвала промышленности,  это создать путем борьбы выгодное для трудящихся соотношение сил, получить максимум денег с капиталистического класса, дорого продать свою шкуру. Хорошим примером в этом отношении стала борьба рабочих «Континенталь». Упорство в желании придать жизнеспособность тому или иному предприятию, той или иной отрасли может лишь убаюкать жертвы. Идея «самоуправления» на одном изолированном предприятии предстает сегодня еще более смехотворной на фоне глобализации капитализма. Какие форму и содержание примет грядущая борьба во французской автомобильной промышленности – это будет видно. Либо она сумеет соединиться с другими конфликтами, другими отраслями – либо капиталистический класс разгромит ее. Первое время правительство и профсоюзы повели речи о «реструктуризации», хотя автомобильный сектор подчиняется глобализированной конкуренции на уже насыщенных рынках. Левые профсоюзные активисты (последняя историческая функция троцкистов!) делают то же, что всегда умели и делали: создают комитеты борьбы, требуют доступа к счетам предприятия и запрета увольнений. Но помимо этого, им нечего сказать – либо они запрещают себе это говорить по тактическим соображениям – насчет социальной, человеческой и экологической роли автомобильного производства, о том, как и почему сохранение этой логики и этого производства изнуряет людей и общество.   

Разумеется, можно критиковать движения «возмущенных», подчеркивая его противоречия и двойственность. Но разве можно сравнивать эти движения, которые за несколько месяцев потрясли современные общества, с онемевшей борьбой рабочих? От которой в настоящий момент по понятной причине не исходит ни малейшего предложения альтернативы, ни малейшей идеи другого мира, выходящей за пределы простого сопротивления и пожеланий вернуться к недавнему прошлому, которое и породило катастрофу настоящего?  Являются ли движения возмущенных «новой формой классовой борьбы»? Конечно же, они являются формой борьбы, которая соответствует нынешнему периоду классовой борьбы. Они пробуждают общество и эксплуатируемых, говоря им об опасностях движения капитализма, о необходимости переступить классическую литанию немедленных требований и задаться вопросом о будущем общества. Нынешнее рабочее движение старо и не может предложить ни оппозиции, ни альтернативы текущему наступлению капиталистов. Оно умирает, и напрасно было бы желать излечить его. Должно возникнуть новое движение, на основе борьбы тех, кто отказывается от старых принципов и форм действий. На это требуется время. «Occupy», «движение 15 мая» и другие прокладывают дорогу и показывают пример того, как надо действовать. Остается проделать работу крота истории. Это всего лишь «до свидания»; формы и содержание этих движений сейчас и позднее вновь проступят в других движениях, которые будут иметь новую динамику.      

Чарльз Рив, 15 августа 2012 г.

Critique Sociale. 16.08.2012

Интервью брали Стефан Жюльен и Мари Ксентрай

Перевод Вадима Дамье

http://www.critique-sociale.info/555/entretien-avec-charles-reeve/