Читая сообщения о том, что полиция где-то в очередной раз жестоко разогнала демонстрантов, нередко натыкаешься на такие выражения, как "чрезмерное насилие". Подобная аргументация всегда казалась мне весьма двусмысленной: с одной стороны, она вроде бы осуждает репрессии со стороны власть имущих, с другой, однако же, признает и допускает сам принцип применения насилия со стороны государства, создавая иллюзорную веру в то, что оно может быть и вполне адекватным, не "чрезмерным".

Государство – аппарат чрезвычайно лицемерный. Инструмент господства, узурпации и принуждения, оно в то же самое время всегда пытается выдать себя за орудие "общей воли", которое действует в интересах всего общества и на благо его. И в этом смысле демократическое государство более лицемерно, чем тоталитарное, поскольку пытается легитимировать свое господство "свободным выбором" своих подданных.

Впрочем, иногда оно проговаривается и высказывается откровенно, даже цинично. Так, в Германии официально действует юридическое понятие "монополии государства на насилие", которое рассматривается как неотъемлемый атрибут "правового государства".

"Государство может обеспечить внутреннюю безопасность, только если оно обладает монополией на насилие. Монополия государства на насилие требует, чтобы индивиды и группы отчуждали свой потенциал насилия и передавали его государству. Все применяемое на данной территории насилие должно исходить от государства. Монополию государства на насилие соответствует обширный запрет на применение насилия для частных лиц… Монополия государства на насилие основана на мирном обязательстве граждан" (Joachim Detjen. Die Werteordnung des Grundgesetzes. Wiesbaden, 2009. S.103-104).

Как отмечается в заявлении Немецкого союза судей относительно проекта закона об изменении уголовного кодекса (декабрь 2010 г.), на защиту монополии государства на насилие направлен, в частности § 113 Уголовного кодекса, который предусматривает штраф или тюремное заключение сроком до 5 лет за оказание сопротивление представителю государственной власти при выполнении им своих обязанностей (http://www.drb.de/cms/index.php?id=688; текст параграфа: http://dejure.org/gesetze/StGB/113.html)

Сам термин "монополии на насилие" был выдвинут в начале 20 века известным немецким социологом и политологом Максом Вебером. Он считал эту монополию важнейшим критерием для выделения государства как особой организации и особого института.

И действительно, насилие и сосредоточение его в руках правителей было и остается основной характерной чертой власти. Так было с самого ее зарождения, еще до появления государственной формы организации. Так, в ходе раскопок неолитического поселения Чаёню в Малой Азии (VII тысячелетие до н.э.) были обнаружены не только древнейшие следы социального неравенства и концентрации общественного богатства в руках немногих, но и следы массовых человеческих жертвоприношений в храме. Этот террористический режим теократической элиты был свергнут в результате народного восстания – первое известное нам свидетельство победоносной социальной революции (http://syndikalismus.wordpress.com/2009/10/08/eine-wirkliche-soziale-rev...).

Позднее, в IV-III тысячелетиях до н.э. появляется институт государства, то есть специальный, отделенный от общества и оформленный аппарат по организации систематического насилия, репрессий и принуждения в интересах власть имущих и привилегированных групп населения. На протяжении последующих тысячелетий и вплоть до нашего времени этот аппарат переходил от одной цивилизации к другой, развивался, а методы его господства становились все более совершенными и проникающими. Льюис Мэмфорд назвал его "мегамашиной", деталями которой являются не технические механизмы, а люди. Репрессивная сущность господства, подкрепляемого государством, выражалась и выражается в самых различных формах.

Непосредственные физические репрессии – это наиболее явное и открытое проявление насилия со стороны власти и государства. Любой аппарат принуждения может функционировать лишь в том случае, если он в состоянии заставить население подконтрольной ему территории выполнять свои приказы и карать за их неисполнение. Это означает беспощадное подавление любого неповиновения и любого протеста, который власть имущие сочтут помехой для исполнения своих функций. Если попытаться хотя бы приблизительно оценить общее количество людей, погибших в результате подавления социальных протестов со времени возникновения государства как института, то оно наверняка во много раз превзойдет число погибших в войнах.

Для обеспечения этой карательной задачи государство создает специальные органы репрессивного аппарата: полицию, армию и т.д. Их формы и облик на протяжении человеческой истории неоднократно изменялись. Армия составлялась первоначально из вооруженных приближенных властителя, затем из привилегированных наемников и отданных под их командование бесправных толп зависимого населения. С созданием государств-наций появляется режим всеобщей воинской обязанности, при котором все граждане государства должны платить ему своего рода налог кровью, убивая и умирая за интересы власть имущих. И, наконец, с конца 20 века на смену этим массовым армиям снова приходят профессиональные части наемников государства.

Что же касается полиции, то ее организованность, всеохватность и возможности контроля над населением на протяжении истории непрерывно росли. Полиция получала все новые и новые функции и полномочия, а ее деятельность охватывала все новые и новые сферы. Главным стимулом такого "совершенствования" была опять-таки задача подавления социальных протестов. Не случайно, система внутренней разведки и шпионажа в Великобритании впервые возникла в ходе борьбы с протестным движением луддитов в начале 19 века (Christian Ferrer. Los destructores de maquinas – http://soldadosdeludd.blogspot.ru/2010/01)/los-destructores-de-maquinas-christian.html)

Но непосредственные физические, "политические" репрессии против протестующих, инакомыслящих и неповинующихся – это всего лишь часть общего системного насилия над обществом, которое осуществляет власть. Не меньшую (а иногда и большую) роль играют другие, более "скрытые" формы репрессии – экономическое, идеологическое, духовное, дискурсивное и иное насилие.

Экономическое насилие на протяжении большей части истории было почти неразрывно связано с политическим. Только при капитализме, когда производитель стал формально свободно и добровольно продавать себя в наемное рабство, политическая власть стала делать вид, будто не имеет к этой стороне дела никакого отношения. Разумеется, "добровольность" капиталистической эксплуатации – это чистая ложь. Работник продает свой труд не потому что ему доставляет удовольствие работать на капиталиста, а потому что иначе он умрет с голоду. Такая же ложь – невмешательство государства в якобы "свободные" отношения между предпринимателем и работником. Именно государство в своих законах закрепляет монополию капиталистов на обладание (частную собственность), и именно оно посылают полицию и войска на подавление протестов работников, недовольных этим положением дел. Таким образом, капиталистические экономические отношения также основаны, в конечном счете, на чистом насилии, на репрессии.

Идеологическое и духовное насилие берут свое начало в официальных религиях. Теократия была одной из древнейших форм власти. В древнейших государствах (например, в Древнем Египте) монарх считался либо земным богом или сыном небесного бога – а как же можно идти против воли божества? Позднее, в официальном христианстве было провозглашено, что "всякая власть от бога", а, следовательно, неповиновение ей недопустимо. Даже в 20 веке в тоталитарной модели государства каждый человек должен был строжайшим образом соблюдать официально провозглашаемые нормы, доктрины и ценности. За малейшее инакомыслие его ждали политические репрессии. Более того, в таких моделях существовала система идеологической индоктринации, то есть принудительного навязывания господствующих установок в воспитании, в образовании, в виде официальных ритуалов и т.д.

В современном государстве идеологическая репрессия носит более утонченный и скрытый характер. Официально в демократических государствах провозглашается принцип идеологического плюрализма, но нетрудно заметить, что это в лучшем случае плюрализм в жестких определенного идеологического "консенсуса". Любая идеология, терпимая при современной системе правления, обязана придерживаться постулатов "демократии" и "свободного рынка". Достаточно просто сослаться на эти принципы, чтобы мотивировать и легитимировать любые действия власти – как во внутренней, так и во внешней политике. При этом те, кто не соблюдает эти идеологические установки, не обязательно становятся объектами открытых физических репрессий. Их подавление может быть более скрытым и косвенным, но от этого не менее действенным. Оппозиционные люди и идеи подвергаются маргинализации, травли, массированному и организованному высмеиванию и унижению. Власть и те, кто ей служат, стремятся внушить и с успехом внушают обществу, что "девиантные" идеи, представления и модели – нечто несерьезное и экзотическое, граничащее с сумасшествием, и ни один нормальный человек не будет и не должен их разделять. Для внедрения в сознание таких представлений создан гигантский механизм воздействия на общественное сознание.

Скользкие объятия "толерантности" бывают не менее удушающими, чем прямые разгоны, аресты и тюремные сроки. Такими методами скрытого идейного насилия власть отсекает любой опасный для системы радикализм. “Мы не замечаем, - писал философ Эрих Фромм, - что стали жертвами власти нового рода. Мы превратились в роботов, но живем под влиянием иллюзии, будто мы самостоятельные индивиды... Индивид живет в мире, с которым потерял все подлинные связи, в котором все и вся инструментализированы; и сам он стал частью машины, созданной его собственными руками. Он знает, каких мыслей, каких чувств, каких желаний ждут от него окружающие, и мыслит, чувствует и желает в соответствии с этими ожиданиями, утрачивая при этом свое “я”...” (Э.Фромм. Бегство от свободы. М., 1990. С.211-212.). Фромм отмечал, что современная система господства развивает в характере человека "рыночные" и "конформистские" черты: индивид сам стремится быть таким, чтобы можно было выгоднее продать себя на рынке. При этом человек осуществляет нечто вроде самоцензуры собственных мыслей и знаний, отсекая "ненужное" или потенциально "опасное".

Философ Герберт Маркузе назвал это добровольное рабство "сублимированным": "Многообразные процессы интроекции кажутся отвердевшими в почти механических реакциях, В результате мы наблюдаем не приспособление, но мимесис: непосредственную идентификацию индивида со своим обществом и через это последнее с обществом как целым" (Г.Маркузе. Одномерный человек. Исследование идеологии Развитого Индустриального Общества. М., 1994. С.14.)

Этот новый тоталитарный механизм куда утонченнее, гибче и эффективнее, чем громоздкие и грубые механизмы тоталитарного государства. К чему контролировать каждый шаг человека через оруэлловские "телекраны", когда можно побудить индивида формировать и контролировать самого себя так, как это нужно Системе? С этой целью практикуются и внедряются новые методы господства, которые также можно отнести к категории системной репрессии или скрытого насилия.

Как отмечает Зыгмунт Бауман, наряду с методами "Паноптикона" (эффекта наблюдающего за всеми "всевидящего ока"), теперь все шире используются методы "Синоптикона", то есть воздействия на массы с помощью соблазна: "Большинство наблюдает за меньшинством. Те немногие, что становятся объектом наблюдения, относятся к категории знаменитостей. Они могут принадлежать к миру политики, спорта, науки или шоу-бизнеса… Они у всех на виду и в то же время недоступны, возвышенные и земные, они обладают гигантским превосходством, и в то же время являются для "низших" сверкающей путеводной звездой, за которой те следуют или мечтают последовать; они вызывают восхищение и вожделение одновременно – это власть, которая подает пример, а не приказывает" (З. Бауман. Глобализация: последствия для человека и общества. М., 2004. С.78–79).

Манипулирование сознанием и поведением человека осуществляется также с помощью распространения и принятия своего рода новой мифологии. Этот вид господства Йорг Бергштедт называет "дискурсивным". Речь идет о "дискурсе", как его понимал Мишель Фуко: традиции, норме, "истине", понятии или представлении, которое некритически воспринимается на веру общественным знанием и отдельными людьми, потому что "так принято" или потому что "это знают все". К такого рода господствующим дискурсам, служащим интересам сохранения существующей системы господства, Бергштедт относит, например, идеи о существовании рас, наций, об "отсутствии безопасности", о необходимости ужесточения наказаний для борьбы с преступностью, об "устойчивом развитии", о "перенаселенности" планеты, о социал-дарвинистском "отборе" и т.д. "Результатом дискурсивного воздействия становятся люди, которые принимают нормы и нормальность, истинное и ложное, которые сходятся в понимании принадлежности и отторжения – и принимают для себя определенные роли и ожидаемые от них позиции" (Freie Menschen in freien Vereinbarungen. Gegenbilder zu Markt und Staat. 2 Aufl. Reiskirchen-Saasen, 2012. S.81). К такого же рода дискурсам господства можно отнести и представление о невозможности обойтись без государственной власти и рынка, о самоценности представительной демократии, или о том, что экономический кризис столь же естественен как явление природы, и его надо просто перетерпеть, не сопротивляясь…

Не стоит думать, будто власть в настоящее время использует только или в первую очередь такие косвенные и утонченные методы репрессии и насилия. В действительности, нынешняя система господства строится на сочетании всех видом и механизмов господства – прямых и косвенных, политических, экономических, идеологических, дискурсивных, рекламных и т.д. Когда государство ощущает более серьезную угрозу своей власти (реальную или потенциальную), оно отбрасывает маску и переходит к открытому подавлению, идет на ограничение и урезание провозглашаемых им же демократических прав и свобод. Так, когда в 1983 году миллионы жителей Германии протестовали против размещения в Европе новых американских ракет, а в 2010 году миллионы жителей Франции выступили против планов пенсионной реформы, представители властей отреагировали практически одной и той же фразой: "При демократии правит не улица". В ряде стран (Германии, России и др.) участникам даже легальных демонстраций и акций протеста запрещено скрывать свои лица: немецкая юридическая практика цинично определяет это как "пассивное сопротивление власти", а маску – как "пассивное оружие". Особенно часто власть применяет полицейское насилие и криминализацию любого сопротивления в нынешней ситуации, когда массы людей выходят на улицы по всему миру, протестуя против мирового капиталистического кризиса и его последствий…

Тем не менее, несмотря на многотысячелетнюю историю государственных репрессий во всех видах и формах, мы, приверженцы свободы и равенства, можем с удовлетворением отметить, что дух бунтарства и сопротивления не исчез. Очевидно, он проистекает из глубин куда больших, чем власть и господство. И как бы ни был силен наш противник, у нас нет оснований и причин складывать оружие. Как писал когда-то бывший участник Парижской Коммуны Бенуа Малон, "высшая мудрость нашего времени, возможно, состоит в том,чтобы мыслить пессимистически, поскольку природв вещей жестока и печальна, и действовать оптимистически, потому что человеческое действие эффективно для этического и социального улучшения и потому что ни одно усилие справедливости и добра, каковым бы оно нам ни казалось, никогда не оказывается совершенно впустую" (Benoît Malon. La Moral sociale, 1893)

Вадим Дамье