Несмотря на то, что большинство левых организаций в период Второй мировой империалистической войны встали на позиции защиты национального государства и буржуазной демократии, повторив тем самым измену II Интернационала в 1914 г., некоторые группы и активисты и то трагическое время пытались сохранять приверженность классовому интернационализму, выступали против всех воюющих сторон и за социальную революцию.

Такую позицию занимала радикальная часть анархистов и левых коммунистов. Сложнее обстояло дело с троцкистами. Большинство из них признало империалистический характер войны и выступало против обоих империалистических коалиций, хотя и делало исключение для Советского Союза, который они призывали защищать. Тем не менее, в ходе своей повседневной подпольной работы они вели интернационалистскую агитацию, доказав, что такая работа была принципиально возможна и эффективна. Если бы большинство левых активистов в период войны поступали именно так, то, возможно, Вторая мировая закончилась бы как в 1918 г. - революцией.

Мы публикуем интервью с одним из французских интернациолналистских активистов периода Второй мировой войны, Максом Клемансо. Оно было взято французским историком Жаном-Жаком Мари и переведено нами на русский язык. 

Макс Клемансо: Я приехал из провинции в Париж в начале октября 1942 г. и немедленно вступил в Интернационалистский коммунистический комитет (ИКК) (1). Организация постановила направить студентов на предприятия, и так в марте 1943 г. я оказался в районе Пюто-Сюрен. Я вступил в Коммунистическую молодежь (КМ) в 1935 г. (мне было 14 лет) и возмутился одобрением Сталиным политики национальной обороны Лаваля (2). Находясь на левом крыле КМ и на либертарно-коммунистических позициях, я в 1936 г. активно поддерживал Испанскую революцию. Мой брат был департаментским секретарем КМ, и именно он ввел меня в круг политических проблем.

Ж.-Ж. Мари: В каком департаменте?

М. Клемансо: В Шаранте. Я отверг шовинистическую позицию Коммунистической партии, ее альянс – в рамках Народного фронта – с представителями "левой" буржуазии, ее контрреволюционный сталинизм. Если бы меня не исключили из КМ, я бы ушел оттуда сам.

Ж.-Ж. Мари: Когда тебя исключили?

М. Клемансо: Меня исключили, когда мне было 16 лет, в 1937 г. У меня имелись уже солидное политическое воспитание и несколько лет опыта. С момента приезда в Париж в октябре 1942 г. я отвечал за политическую подготовку подруги Бляйбтроя (3), подруги Гримблата (4) и группы из трех молодых рабочих в Сюрене, которые хотели вести борьбу.

Содержание листовок, которые мы распространяли, иногда написанных на двух языках, делало упор на пролетарский интернационализм. Я присоединился к ИКК только потому, что это была единственная политическая организация, оставшаяся верной классовой борьбе и пролетарскому интернационализму. Меня куда больше занимали проблемы рабочего класса и империалистической войны, чем расхождения между Сталиным и Троцким. Для меня сталинский Советский Союз был контрреволюционным государством, что доказала Испания.

Распространение наших листовок было делом нелегким. Нас подстерегали две опасности – быть застигнутыми полевой жандармерией (военной полицией) или сталинистскими охотниками за "гитлеро-троцкистами". Мы клеили наши плакаты во время комендантского часа, на стенах крупных заводов в Пюто-Сюрене. Вспоминаю, что как-то вечером, часов в 11, вместе с молодой активисткой и замечательной девушкой Пьереттой Дюси мы клеили плакаты на двух языках на стене завода Соре. Вдоль тротуары были припаркованы 4 или 5 немецких грузовиков с выключенными фарами. Их присутствие нас не удивляло: они каждый день приезжали за материалами, которые производились на заводе. Все казалось спокойным, и мы продолжали расклейку плакатов, как вдруг неожиданно двери открылись, и вышли 5 или 6 немецких солдат. На какой-то момент мы застыли, как парализованные. Мы уже ожидали самого худшего, но, поскольку ничего не происходило, взяли наше ведро с клеем, наши плакаты и начали медленно удаляться, ожидая, что вслед нам вот-вот ударит автоматная очередь. Отойдя метров 30, мы обернулись, чтобы посмотреть, что происходит. Немецкие солдаты были заняты тем, что читали наши плакаты. Они могли нас убить, но не сделали этого, из чего мы заключили, что они оказались восприимчивы к содержанию наших плакатов, и что наше обличение гитлеризма, СС и наш призыв к братанию с французскими трудящимися привлекли их внимание.

Во время комендантского часа самыми опасными нашими врагами были полевые жандармы. Они патрулировали улицы по ночам на велосипедах с потушенными огнями. Они появлялись неожиданно, и когда их обнаруживали, бежать бывало уже поздно. Другие наши товарищи также подвергались большому риску.

Ж.-Ж. Мари: Ты прав, сегодня не всегда помнят о том, какие тогда были условия.

М. Клемансо: Я работал на САКАМ, авиастроительном заводе на набережной Карно, в Сен-Клу. Им руководили немецкая и французская дирекции. Французская дирекция была самой свинской. Работали бригадой с 6 до 14 часов. Вместе с коллегой, молодым парнем 18-20 лет, мы обсуждали условия труда и политическое положение. Он разделял мои взгляды и согласился мне помогать, хотя в ИКК вступать не хотел. Он стал мне серьезным подспорьем в распространении листовок. Мы приходили совсем рано утром, чтобы нас не застигли, и разбрасывали листовки в рабочих раздевалках. Ни одной порванной я никогда не видел.

Я принадлежал к "району Пюто-Сюрен", и мне нужно было устроиться на какой-либо завод, но это было непросто. К счастью, Робер Дюси был знаком с бывшем офицером Интербригад в Испании. Это был венгр-сталинист, начавший сомневаться в своем сталинизме. Он знал, что мы – троцкисты. Робер попросил его устроить меня на один из заводов поблизости. Тот вынул из кармана бумагу, черкнул несколько слов на непонятном языке и отправил меня на САКАМ, на набережной Карно в Сен-Клу, к инженеру Вернеру. До того, как его конфисковали германские власти и предоставили в распоряжение фирмы, изготовлявшей бомбардировщики "Юнкерс", САКАМ принадлежал Марселю Блоху. Я встречал его на заводе после его возвращения из Германии, и, можете мне поверить, он был совсем не в том физическом состоянии, как те, что возвращались из концлагерей.

Вернер состоял в немецкой дирекции завода. Я передал ему рекомендательное письмо. Он заявил мне, что для тех, кто не имеет профессионального обучения (как я), работы мало. Но он может взять меня на работу в качестве подсобного рабочего для разборки авиационных моторов, замены деталей и их чистки в растворе горячей соды. Я согласился – я согласился бы на любую работу. Эта работа была тяжким испытанием для рук, и мне было трудно разбирать моторы. У меня уходило много времени, и прораб счел, что я работаю слишком медленно. Разбирать мотор руками, горящими от соды, было мукой, и я потребовал, чтобы мне выдали перчатки. Это ему еще больше не понравилось, и он отправил меня в бюро начальника цеха. Это бюро возвышалось над главным цехом и позволяло вести постоянное наблюдение. Начальник цеха заявил мне, что я работаю со злым умыслом. На это я заметил ему, что условия моего труда ненормальны, и мне нужно выдать перчатки. Смешавшись, он яростно отреагировал: "И речи быть не может, а если вы недовольны, мы отправим вас в Германию".

Рабочие цеха наблюдали за встречей, кое-кто из них остановил свои станки. После того, как я вернулся на свое рабочее место, ко мне пришла делегация рабочих, чтобы спросить, что происходит. Я им все рассказал. Один из них – как выяснилось позднее, секретарь ячейки компартии – сказал мне: "Если они решат тебя отправить в Германию, будем бастовать".

Года за два до моего прихода на завод там уже была забастовка. Вмешались эсэсовцы. Они забрали и расстреляли двоих рабочих-коммунистов. Движение солидарности рабочих САКАМ в отношении меня было делом чрезвычайно смелым. Я этого не забыл.

Опасность была велика. Несколькими месяцами позднее эсэсовцы заняли большой павильон напротив входа на завод. Озабоченный своим будущим на заводе, я отправился сообщить Вернеру об угрозах, высказанных начальником цеха. Выслушав меня молча, он велел мне придти назавтра в его е бюро. Я так и сделал. Так я стал обладателем "аусвайс" (пропуска), подписанного полковником, с печатью Люфтваффе. В документе говорилось, что я "необходим авиационной промышленности Рейха" и предоставлен в распоряжение САКАМ! Казалось, Вернеру совершенно безразличны мои взгляды и политическая деятельность. Он не задал мне ни единого вопроса и – по соображениям безопасности – потребовал, чтобы я никогда не обращался, если встречу в цехах. Я так никогда и не узнал, каковы были его взгляды, какие причины побуждали его делать то, о чем его просил бывший венгерский офицер Интербригад. После "Освобождения" он остался во Франции. Арестованный французскими властями, он попросил меня заступиться за него. Что я с готовностью и сделал.

Следует дать оценку заводу в плане "борьбы". Упомянем, что это был завод, который в 1936 г. был одной из точек борьбы, как и во всей авиационной промышленности (обычно говорят об автомобильной). Это началось в высших сферах авиационной отрасли, то есть, среди инженеров, техников и наиболее квалифицированных рабочих; именно они начали забастовку в отрасли в 1936 г. Им было чертовски тяжело убедить рабочих присоединиться к забастовке, но потом они были готовы все прервать.

Возвращаясь к моей ситуации, в конце концов, меня сменили и поставили на "термическую обработку", а это было достаточно легким делом. Однако я сильно опасался, потому что знал, что на заводе есть сталинисты, я знал их, но не думаю, что они меня подозревали. Я избегал дискуссий, наблюдал, сперва изучал людей, чтобы узнать, что они думают.

Ж.-Ж. Мари: К этому времени, о котором ты сейчас говоришь, листовки уже распространялись?

М. Клемансо: Листовки ИКК и издание "Совет Пюто-Сюрен" были распространены на заводе примерно два месяца спустя после моего прихода.

Ж.-Ж. Мари: Никто так и не узнал, кто писал эти листовки?

М. Клемансо: Не думаю, что меня подозревали в составлении этих листовок и написании статей в "Совете" о заводе. На этом предприятии существовали два службы контроля: одна – немецкая. возглавляемая шефом, который оказался гитлеровцем из СД, а другая – французская. Немецкая служба объединяла парней из Люфтваффе, которые участвовали в воздушных боях, получили ранения, но оставались способными к контрольным операциям. Я охотно бы установил с ним контакт. Но это было невозможно. Рабочие заподозрили бы меня в "коллаборационизме". Да и глава немецкой службы контроля быстро бы меня выявил. За несколько месяцев до "Освобождения" утром его тело было обнаружено на улице в Сюрене с ножом в спине. В то время я думал, что это сделали сталинисты. Позднее они заявили мне, что они были не при чем.

Я действовал с осторожностью, опасаясь нескольких сталинистов. Организация имела все основания опасаться, что если они узнают, что я – троцкист, моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша. У меня была возможность ходить по цехам, слушать, что думают рабочие, и, в конце концов, сориентироваться политически. Я обнаружил там техников и профессиональных рабочих высокого уровня, которые в 1936 г. провели очень упорную стачку. Но я обнаружил и нескольких сталинистов, весьма опасных для меня: это были "фран-тиреры и партизаны", единственной политической целью которых было "убить боша".

Когда Леклерк и американцы вступили в Париж, немецкое руководство завода пустилось в бега. Завод бастовал. Французский директор и его начальник цеха ускользнули. Тогда я смог разъяснить на общем собрании нашу классовую политику, политику пролетарского интернационализма. Члены компартии отреагировали благоприятно. Мне ни разу не пришлось их убеждать. Что касается французского директора завода, инженера Кароля, то двое товарищей из компартии и я отправились в 5 часов утра искать его на его квартире. Он был подвергнут суду на общем собрании. приговорен к аресту, и мы поместили его в тюрьму в Мон-Валерьен.

Ж.-Ж. Мари: В компартии Франции имелись тысячи членов, которые хотели бы, чтобы их партия взяла власть и установила социализм. Когда Сталин вызвал Тореза 17 ноября 1944 г. и заявил ему, по сути: "довольно, рабочим следует сложить оружие", добиться этого было нелегко. Эта ситуация многое объясняет, в том числе и то, что твое предложение, пусть и схематическое, было благоприятно воспринято партийцами твоего завода.

М. Клемансо: Рабочие, техники и служащие захватили завод. Нужно было объяснить им положение, в котором мы находимся, чтобы добиться их одобрения... и их участия.

Ж.-Ж. Мари: Если бы троцкисты, даже весьма слабые, не пользовались влиянием среди части рабочего класса, сталинистам не нужно было бы разворачивать кампанию против "гитлеро-троцкистов".

М. Клемансо: Одним из первых решений, принятых на общем собрании, было превратить захват завода в постоянный. Трудящиеся приходили на работу в свое обычное время. Из коллектива в примерно 800 рабочих, техников и служащих, 10% оккупировали помещения с утра до совсем позднего вечера. У главного бухгалтера имелось достаточно средств для того, чтобы обеспечивать выплату зарплаты коллективу; мы приняли решение платить тем, кто придет для того, чтобы участвовать в захвате и собраниях комитета завода. Мы поддерживали связь с рядом других предприятий отрасли, но, к сожалению, их коллективы ограничились тем, что заняли помещения и не собирались запустить их под рабочим контролем. Отсюда невозможность объединить комитеты заводов в федерацию, осуществлять рабочую власть в Пюто-Сюрен, которая смогла бы нейтрализовать чисто патриотическую деятельность местных властей (мэрии, политических партий и т.д.) и разрешить проблемы, вызванные дезорганизацией общественных служб. К примеру, у нас на САКАМ имелось горючее, что было редкостью в то время, и мы были готовы воспользоваться нашими грузовиками для снабжения местного населения.

ИКК упрекал меня в том, что я действую как "вольный стрелок" и не хожу вечерами на собрания ячейки. Но нужно было с самого начала поддерживать самый высокий уровень энтузиазма, дискутировать, безостановочно объяснять, находиться в постоянном контакте с трудящимися.

Ж.-Ж. Мари: Ты часто ходил на собрания ячейки?

М. Клемансо: Да, каждую неделю. Объединение ИКК с Интернационалистской рабочей партией ничего не изменило в нашей сфере. Привлечение новых членов шло слабо, и организация страдала от отсутствия прочного контингента рабочих. В конце 1944 г. я с удивлением узнал, что наш район Пюто-Сюрен – в численном отношении один из самых значительных в нашей организации. Вначале, нас было не больше дюжины, и мы собирались группами по трое несколько раз в неделю. Мы строго соблюдали правила подполья. Например, мы не пытались узнать имена и адреса наших членов, систематически уничтожали любые свидетельства наших передвижений (например, билеты в метро), проверяли, нет ли за нами слежки, не осталось ли дома какого-нибудь документа, который выдал бы нашу политическую принадлежность, и т.д.

Во время захвата САКАМ единственная заминка между мной и компартией возникло при разворачивании цветов классового врага. Однажды утром меня поджидал секретарь ячейки компартии на заводе, заявивший мне: "Мне очень стыдно, но партия требует от меня вывесить над входом на завод трехцветный флаг вместо красного знамени". Я был очень смущен. Мне не хотелось компрометировать единство, царившее с начала захвата завода. И я ему ответил: "Трехцветный флаг – это знамя тех, кто убивал коммунаров, знамя Дорио, Петэна, де Голля, я его не хочу. Тем не менее, если ты считаешь, что обязан следовать директивам твоей партии, я не буду против этого выступать". Не стоило придавать чересчур большого значения куску материи. Важнее было наше единство в борьбе.

Наши контакты с другими заводами были неудовлетворительными. Мы были куда лучше организованы и продвинулись гораздо дальше. Наши рабочие сохранили с 1936 г. свой боевой потенциал, и положение побуждало их реализовать его. Мне оставалось лишь пробудить их пролетарское сознание, призвав их использовать мощь своего класса. Я объяснил им причины, по которым мы в наших листовках призывали французских трудящихся к братанию с немецкими трудящимися, одетыми в военную форму, чтобы вместе с ними бороться с гитлеровцами, эсэсовцами и их французскими аналогами. Присутствовавшие рабочие аплодировали мне, когда я заявил: "Маршал Фош утверждал, что чувствует себя ближе к немецкому помещику, чем к французскому коммунисту. Так вот, я – пролетарский интернационалист – ощущаю себя ближе к немецкому рабочему, чем к французскому генералу, хотя бы он был де Голлем".

Я считаю, что в конце 1944 г. ситуация во Франции не была революционной, потому что сталинисты вели себя во время оккупации как обезумевшие патриоты с тем, чтобы отвратить трудящихся от их классовых целей. Единственной заботой рабочего класса [по их мнению] было выгнать "бошей" из Франции. В остальном они доверяли де Голлю и буржуазным политикам из Комитета национального освобождения, которые, как они думали, восстановят демократию (в довоенной версии). То, что государственная власть оказалась вакантной, прошло почти незаметно. Администрация и полиция немедленно присоединились к де Голлю. Американцы, которые планировали поставить Францию под свое военное управление, не стали вмешиваться. Хозяева, которых компартия окрестила "патриотами", возвратились для руководства своим заводами. А сталинистская партия, верная служанка советской бюрократии и французской буржуазии, зарегистрировала поразительное число вступления в свои ряды, со всех сторон. Буржуазный режим не испытал ни малейшей заминки. Марсель Дассо получил свой завод обратно в очень хорошем состоянии.

Что касается меня, тяжело больного туберкулезом, то после трех месяцев лечения в больнице Фош в Сюрене я смог вернуться к нормальной деятельности лишь после 20 месяцев выздоровления. Я продвигал революционный путь до крайних пределов, и если бы ситуация была революционной, но она такой не была, – если бы она была такой, то имелся бы бастион, мой завод, который должен был бы послужить примером.

Ж.-Ж. Мари: В этом пункте наши мнения расходятся. Я думаю, что если бы ситуация не была революционной, то не было бы и бомбардировок Дрездена, Берлина. Гамбурга для того, чтобы терроризировать население. И я лично полагаю, что в Германии, где у рабочего класса в распоряжении для этого не имелось ни профсоюзов, ни партий, ситуация была менее революционной, но во Франции она была таковой. Если бы она такой не была, то не было бы и социальных завоеваний (социального страхования и т.д.). Ситуация была революционной, но без партии, способной к действию. Американцы поспешили накормить французов, потому что страна была на грани взрыва. Сталин хорошо понимал это, когда в ноябре 1945 г. заявил Торезу: "Коммунисты занимаются фанфаронством (...) Создано правительство, признанное Великобританией, Советским Союзом, Соединенными Штатами и другими державами, а коммунисты продолжают действовать по инерции". И Сталин предложил создать "движение за восстановление сильной Франции и укрепление демократии".

Предлагаю на этом остановиться, потому что, полагаю, мы уже покидаем область свидетельства и вступаем в область истолкования. Разумеется, у каждого есть право истолковывать факты по-своему.

Французский текст опубликован: Cahier du mouvement ouvrier. 2003. №21. Septembre. P.89-96.

Примечания:

(1) Интернациональный коммунистический комитет (Comité communiste internationaliste) - троцкистская группа, соданная Родольфом Праже (Прагером) и существовавшая в 1942-1944 г. В 1944 г. объединилась с Интернациональной рабочей партией и группой "Октябрь" в Интернационалистскую коммунистическую партию (секцию IV Интернационала)

(2) Пьер Лаваль (1883-1945) - премьер-министр Франции в 1931-1932 и 1935-1936 гг. Выступал за наращивание вооружений во Франции в противовес Германии. В качестве министра иностранных дел в мае 1935 г. посетил Москву и подписал со Сталиным договор о сотрудничестве. В 1942-1944 гг. премьер-министр режима Виши.

(3) Марсель Бляйбтрой (1918-2001) - французский профсоюзный активист, с 1934 г. троцкист. В период Второй мировой войны организовал в Марселе рабочий кооператив, который служил прикрытием для подпольного революционного кружка. После войны работал врачом. В 1946-1954 гг. один из лидеров Интернациональной коммунистической партии, в 1960-1964 гг. - Объединенной социалистической партии.

(4) Жак Гринблат (Гримблат) (1917-1997) - французский троцкист, сын рабочего, эмигрировавшего из России. В 1936 г. исключен из организации "Коммунистической молодежи" ФКП за оппозицию Народному фронту, вступил в молодежную организацию Социалистической рабоче-крестьянской партии, но в 1939 г. был исключен из нее как троцкист. В период Второй мировой войны присоединился к ИКК, затем - к ИКП. Поддерживал борьбу за независимость Алжира, в 1962-1965 гг. находился в Алжире и сотрудничал с алжирским правительством. В 1965 г. исключен из троцкистского движения и примкнул к "паблоистам". В том же году возвратился во Францию, участвовал в движении поддержки Вьетнама.