«Чума означала для города начало разложения… Никто уже не был расположен продолжать придерживаться того, что прежде считал хорошим, потому что полагал, что может умереть прежде, чем достигнет этого» (Фукидид. «Пелопонесская война», II, 53)

Я хочу поделиться с теми, кто этого захочет, вопросом, о котором я не переставал думать больше месяца. Как могло случиться, что целая страна, не сознавая этого, рухнула перед лицом болезни этически и политически?

Слова, которые я использовал для формулировки этого вопроса, были тщательно взвешены, одно за другим. Мерило для отречения от собственных этических и политических принципов на самом деле очень простое: речь идет о том, чтобы понять, каковы пределы, до которых вы готовы от них отречься. Я полагаю, что читатель, который возьмет на себя труд рассмотреть следующие моменты, должен будет согласиться с тем, что – не замечая или делая вид, что не замечают этого – порог, отделяющий человечество от варварства, был перейден.

1. Первый пункт, возможно, самый серьезный, касается тел умерших. Как мы смогли согласиться, только во имя риска, степень которого невозможно оценить, на то, чтобы люди, о которых мы заботимся, и вообще человеческие существа не только умирали в одиночестве, но и чтобы – чего не случалось в истории никогда, со времен Антигоны и до сегодняшнего дня – их тела были просто сожжены без всяких похорон?

2. Затем мы приняли без всяких проблем, только во имя риска, степень которого невозможно оценить, ограничение нашей свободы передвижения – до степени, никогда прежде не виданной в истории страны, даже во время двух мировых войн (комендантский час во время войны был ограничен определенными часами). Как следствие, мы согласились с тем, что, только во имя риска, степень которого невозможно оценить, приостановить наши отношения дружбы и любви, потому что наш ближний превратился в возможный источник заразы.

3. Это смогло произойти – и здесь лежат корни явления – потому что мы разорвали единство нашего жизненного опыта, который всегда неразрывен физически и духовно, на чисто биологическую сущность, с одной стороны, и аффективно-культурную жизнь, с другой. Иван Ильич показал, а Дэвид Кейли недавно напомнил об ответственности современной медицины за этот разрыв, который считается само собой разумеющимся и вместе с тем – одной из самых больших абстракций. Я прекрасно понимаю, что эта абстракция была осуществлена современной наукой при помощи реанимационных устройств, которые могут поддерживать тело в состоянии чисто вегетативного существования. Но если это условие выходит за пределы соответствующих ему пространственных и временных границ, как мы пытаемся сделать сегодня, и становится своего рода принципом социального поведения, мы впадаем в противоречия, из которых нет выхода.

Я знаю, что кто-нибудь поспешит возразить, что речь идет об условиях, ограниченных по времени, после чего все вернется на круги своя, как было прежде. Поистине странно, как такое можно повторять, если только не по злому умыслу: ведь те же самые власти, которые провозгласили наступление чрезвычайной ситуации, не устают напоминать нам, что когда чрезвычайная ситуация будет преодолена, мы должны будем продолжать соблюдать те же распоряжения и что «социальная дистанция», как это весьма эвфемистично именуется, станет новым принципом организации общества. И в любом случае, то, что было сделано, по доброму или злому умыслу, уже не может быть отменено.

В этот момент, раз уж я обвиняюще заговорил об ответственности каждого из нас, не могу не упомянуть и о еще большей ответственности тех, кто должен был бы следить за соблюдением достоинства человека. Прежде всего церковь, ставшая служанкой науки, которая превратилась в подлинную религию нашего времени, радикально отреклась от своих важнейших принципов. Церковь при папе, носящем имя Франциск, забыла о том, как святой Франциск обнимал прокаженных. Она забыла, что одним из милосердных дел является посещение больных. Она забыла, что мученики учат, что следует жертвовать жизнью, а не верой, и что отказаться от ближнего означает отказаться от веры.

Еще одна категория, которая не справилась со своими обязанностями, – это юристы. Мы давно привыкли к безрассудному использованию чрезвычайных указов, посредством которых исполнительная власть фактически заменяет собой законодательную, отменяя тот принцип разделения властей, который определяет демократию. Но в этом случае были перейдены всякие границы, и создается впечатление, что слова премьер-министра и главы гражданской обороны немедленно обретают силу закона, как будто это изрек фюрер. И неясно, каким образом, после того, как истечет временной срок действия чрезвычайных декретов, будут сохраняться, как это объявлено, ограничения свободы. На какой юридической основе? Путем перманентного чрезвычайного положения? Юристы обязаны удостовериться в соблюдении конституционных норм, но юристы молчат. Почему юристы молчат о том, что их касается?

Я знаю, кто-нибудь возразит, что эта серьезная жертва была принесена во имя моральных принципов. Им я хотел бы напомнить о том, что Эйхман, по-видимому искренне, не уставал повторять, что поступал по совести, повинуясь тому, что он считал заветами кантовской этики. Норма, которая гласит, что ради спасения добра можно отказаться от добра, столь же ложна и противоречива, как та, что ради защиты свободы требует от нас отказаться от свободы.

Джорджо Агамбен

16 апреля 2020 г.

https://www.quodlibet.it/giorgio-agamben-una-domanda