Строго научные тексты обыкновенно интересуют лишь немногих. Для широкого распространения знаний – особенно в наш информационный век – служит популяризация. Кто-то читает открытые лекции; кто-то ведет каналы во всемирной паутине; кто-то "по-старинке" пишет и публикует научно-популярные книжки и статьи, и, в общем-то, грех жаловаться на то, что их массовый читатель внимает им охотнее, чем суховатым трудам людей науки…

Одним из таких плодовитых и способных популяризаторов в сфере истории является Александр Шубин, автор, среди прочего, недавно переизданной книги о гражданской войне и революции в Испании. Широта тем, за которые он берется, может удивить. Кажется, ничто не обошел он своим вниманием – от социалистических теорий 19 века до хитросплетений дипломатии или исторических судеб так называемой "Новороссии". Правда, немалое число серьезных историков слегка иронично кривят губы при упоминании этого автора, но для читателя неискушенного, мало сведущего в подробностях описываемых событий, книги Шубина и впрямь выглядят внушительно, хотя бы с силу разбросанности его интересов, которая как бы предполагает немалую эрудированность автора. Конечно, оборотной стороной такой широты нередко выступает известная поверхностность, неглубокое знание темы, рассматриваемых вопросов и весьма важных подчас обстоятельств, от которых сам Шубин имеет обыкновение отмахиваться, как от ненужных "деталей". Отсюда проистекает и немалое число фактических ошибок и неточностей, которые он допускает в своих изобильных книжках и статьях. Тем не менее, в наш, повторим, информационный век, точнее, в век информационного «белого шума», усердные популяризаторы науки, такие как Шубин, играют полезную и важную роль. При всей неточности, а иногда и произвольности сообщаемых ими сведений, они повышают общий культурный и научный уровень общества, и за одно лишь это им стоит сказать спасибо.

Серьезным ученым чаще всего не приходит в голову вести полемику с авторами научно-популярных работ, если только те не выбрасывают на рынок совсем уж бредовую и неудобоваримую продукцию, как, скажем, Фоменко. Но Александр Шубин заслуживает нескольких кратких замечаний, хотя бы уже из-за своей разухабистой некорректности в отношении других историков и упрямого, догматического нежелания признавать ошибки даже тогда, когда его в них уличают. В некоторых случаях, правда, ошибки исправляются, причем явно следуя за разгромной критикой, но делается это, что называется, молча, без малейшего намека на то, что такого рода критика вообще имела место.

Одна из серьезных проблем работ Шубина, которая, собственно, не позволяет вывести их за пределы научно-популярного жанра, – это очевидное неумение работать с источниками. Навыками источниковедческой критики он, к сожалению, в должной мере, необходимой для серьезного ученого, так и не овладел. Отсюда неспособность различать источники важные и второстепенные, недооценка или, наоборот, некритическое восприятие тех или иных исторических материалов. Правда возможен и иной вариант – до определенной степени работать с источниками он все же умеет, но делает это лишь тогда, когда это выгодно для его концепции.

Чтобы не быть голословными, упомянем, хотя бы, такого рода упущения в его книжке о гражданской войне 1936–1939 гг. в Испании. К примеру, он принимает на веру многие высказывания и сведения, содержащиеся в воспоминаниях анархиста Хуана Гарсиа Оливера, тогда как сами испанские исследователи давно показали, что к тем местам в этих мемуарах, где Гарсиа Оливер повествует о своей позиции и своей роли, следует относиться с большой осторожностью, так как сам их автор был явно склонен к самолюбованию. самовосхвалению и преувеличению собственной значимости. При этом сам же Шубин, касаясь воспоминаний коммуниста Хесуса Эрнандеса, точнее их критики, признает, что мемуары – источник специфический, требующий внимательного к себе отношения. Он обращает внимание читателя на то, что, передавая "дух эпохи", воспоминания, которые часто пишутся годы спустя после описываемых событий, могут содержать в себе вольно или невольно массу фактических неточностей. Более того, Шубин пишет буквально следующее: "При этом протокол таких заседаний (на который иногда ссылаются как на истину в последней инстанции) часто не передает важнейших деталей беседы, которые самим участникам кажутся наиболее существенными. Поэтому на основе ошибок в составе участников нельзя сбрасывать со счетов такой важный источник, как воспоминания члена ЦК КПИ и министра правительства Народного фронта".

Данная цитата крайне показательна по целому ряду причин. Во-первых, она показывает, что сам автор должен понимать, что воспоминания Гарсиа Оливера также нельзя использовать в качестве "истины в последней инстанции". Во-вторых, понимая все это, он должен понимать и то, что ошибки могут быть в воспроизведении не только фактов, но также пресловутого "духа эпохи", так как мемуары пишутся человеком, подчас крайне субъективным, лицом заинтересованным, из-за чего порой проистекает принижение чужой роли при одновременном преувеличении своей. И, наконец, в-третьих. Шубин акцентирует внимание на том, что мемуары "члена ЦК КПИ", министра – источник "такой важный", а, значит, должен обязательно приниматься во внимание при рассмотрении ситуации в республиканском правительстве весной 1937 г., когда решалась судьба Ларго Кабальеро. Между тем, когда речь заходит о конце войны, "мятеже Касадо", тот же Шубин походя отмахивается от мемуаров ключевого участника тех событий, собственно, Сехисмундо Касадо, считая, что тот - человек, слишком заинтересованный, в данном случае. Но, простите, для понимания "духа эпохи" мемуары лидера "мятежа", в конечном счете похоронившего Республику, ничуть не менее важны, нежели воспоминания министра и члена ЦК КПИ, Хесуса Эрнандеса, отнюдь не ответственного за отставку Ларго Кабальеро.

В итоге мы сталкиваемся с тем, что Шубин понимает всю сложность работы с такими источниками, как мемуары, но одновременно с этим пытается подходить к такого рода историческим источникам критически только тогда, когда ему это выгодно, а иногда и вовсе от них отмахивается, в принципе не принимая во внимание. Впрочем последнее может быть связано еще и с банальной ленью: когда Пастернака не читал, но сказать, что осуждает его, будет неприлично, делается заявление в том духе, что де читали мы вашего Пастернака – ничего интересного, а потому и обсуждать не будем.

Некритически Шубин нередко использует донесения советских военных и политических советников, хотя известно, что те зачастую судили о "внутренней кухне" республиканской политики и особенно о положении в анархо-синдикалистском движении на основании неточной информации. Во всех подобных случаях ученый-историк вдумчиво анализирует, в чем может состоять проблематичность того или иного исторического источника, сопоставляет содержащуюся в нем информацию с данными из других источников, и при необходимости эту информацию отвергает, как недостаточно достоверную. Шубин делает это далеко не всегда. Подобным же образом, серьезный автор не станет опираться на сообщения иностранных наблюдателей как на основной источник для изучения того, что происходит внутри того или иного социального или политического движения, но предпочтет оригинальные материалы самого этого движения, при необходимости дополняя их другими. Вместо этого Шубин некритически заимствует сведения о ситуации внутри анархистского движения, приводимые советскими советниками, что подчас приводит его к неверным выводам о действительном соотношении сил и течений в его рамках. Он упорно, из одного сочинения к другому, настаивает на том, что реформистская позиция лидеров НКТ-ФАИ разделялась большинством испанских анархо-синдикалистов, хотя в действительности, это было далеко не так. Строго говоря, в испанском движении тех лет не было оформленного большинства или меньшинства, и рядовые активисты относились к реформизму и уступкам собственных "верхов" с разной степенью критичности, что проявлялось на практике по разному – от терпимости, основанной на смеси ожиданий и чувства безвыходности, до явного и резкого отторжения, продемонстрированного, например, большинством анархистских организаций Барселоны весной 1937 г. и большинством каталонской НКТ после майских событий того же года.

О некачественной работе Шубина, как автора, с источниками, свидетельствует и то, что он временами цитирует документы или книги других авторов неточно, неполностью, заимствуя то, что соответствует его концепциям и отбрасывая либо сглаживая моменты и сведения, которые его представлениям противоречит. Так, к примеру, он обращается с документами, которые НКТ и ФАИ опубликовали перед февральскими выборами 1936 г. Такой подход дает ему возможность внушить автору мысль о том, что испанские анархо-синдикалисты приняли решение голосовать за партии Народного фронта, тогда как, на самом деле, была принята совершенно иная позиция: не проводить антивыборной кампании, поскольку, независимо от результатов выборов, придется противостоять фашизму и реакции вооруженным путем. Кстати сказать, в данном случае мы имеем как раз пример того, как автор исправляет собственные серьезные ошибки после серьезной критики, делая вид, что и критики то такой не было, а ошибки свои он понял сам. Дело в том, что в новой редакции своей книги об испанской революции, кое-какие ошибки были им исправлены (не все).

К сожалению, за подобным подходом к работе историка, в данном случае, скрываются не только профессиональные упущения, но и идеологические взгляды Шубина. Он – именно идеологический автор, как бы сам не скрывал это обвинениями в адрес других авторов в "догматизме". Вероятно, стоит напомнить о его первой, ныне уже почти забытой книжке "Гармония история", в которой он, как и положено бойкому популяризатору, предельно упрощает мировую историю, якобы упорядочивая ее. Обнаружение в моноготысячелетнем пути человечества постоянного повторения циклов подъемов-застоя-перестройки, возможно, не станет чем-то удивительно новым для тех, кто знаком с многочисленными теориями циклического развития, но зато явно выдает идейную подоплеку самого автора, которая, по существу, осталась неизменной и даже – признаем это – несгибаемой. Александр Шубин – плод и дитя советской перестройки. Именно тогда сформировались его идеологические пристрастия. И какими бы далекими и наивными ни казались нам иллюзии и заблуждения той поры, какой бы катастрофой ни закончились тогдашние эксперименты, приходится признать, что Шубин, в известной степени, "застрял" в них и склонен рассматривать все, что произошло потом, как подтверждение своих воззрений, а не как необходимость, по меньшей мере, пересмотреть некоторые из своих ошибок.

Именно в том, далеком перестроечном времени берет свое начало теория "рыночного социализма", под знаком и углом которой наш автор склонен взирать на современную историю. Эту милую его сердцу, но совершенно невозможную общественную модель, где независимые группы производителей владеют средствами производства и на "истинно" свободном рынке продают свои изделия друг другу, где, как при старом добром кальвинизме, трудолюбивые преуспевают, будучи избраны самим богом, а ленивые естественным же образом идут на положенное им дно, – именно эту модель, повторим, Шубин пытается отыскать в своих книжках повсюду, где только можно. Некогда он приписывал этот социальный идеал групповой собственности Михаилу Бакунину и Джеймсу Гильому, игнорируя их настоящие тексты и демонстративно не понимая, что на языке тогдашних социалистов слово "коллективный" означало "общественный", а не "групповой". Затем пытался "обнаружить" рыночно-социалистический строй в махновской зоне, хотя в условиях непрерывной гражданской войны и постоянной смены контроля над территориями вообще трудно вести речь о какой-либо "модели", помимо условий чистого выживания. И, наконец, вершиной идеологического конструирования желаемого вместо действительности – тем хуже для нее! – стал тезис об установлении отношений "рыночного социализма" в республиканской Испании, причем творцами этого строя, в представлении Шубина, оказывались ни кто иные, как испанские анархо-синдикалисты, которые, как он утверждает, якобы осознанно отбросили анархо-коммунистические "догмы"! Это при том, что сами же испанские анархо-синдикалисты, такие как Абад де Сантильян, утверждали еще во время войны, что происходящее на тот момент (конец 1936 – начало 1937 гг.) – не более чем порождение не доведенной до конца революции.

Не имея возможности предъявить хоть какой-либо документ, в котором НКТ и ФАИ официально отказывались бы от либертарного коммунизма не только на период, пока идут боевые действия, но и в качестве идейной платформы или программы испанского анархизма, Шубин предпочитает внести свои измышления в окно, раз уж не удается торжественно ввести их через парадную дверь. Для этого он и прибегает к сознательным искажениям фактов и картины событий, выворачивая их наизнанку, придавая им свое, далекое от истины истолкование, и наклеивая своим оппонентам идеологические ярлыки в лучшем стиле советской партийной пропаганды. Он просто отбрасывает, как "неважные", не устраивающие его факты и, односторонне толкуя источники или вырывая из них отдельные фразы, объявляет, будто:

– в июле 1936 г. НКТ и ФАИ отказались от провозглашения либертарного коммунизма (а не отложили его);

– милиции НКТ и ФАИ воевали хуже, чем регулярная армия республики (хотя именно они, в основном, сначала отвоевывали территории, а затем держали фронты в первые критические месяцы, а республиканская армия потом терпела один разгром за другим; милиция постепенно училась воевать, набиралась опыта);

– вступление НКТ и ФАИ в республиканское правительство было одобрено большинством организаций (а не их руководством, при возражениях большинства актива и значительно части членов);

– никакого серьезного сопротивления в рядах НКТ и ФАИ, кроме как со стороны небольшого твердолобого меньшинства, против участия в правительстве и постоянных уступок республиканским партиям не было (хотя о таком сопротивлении говорит позиция, высказанная множеством синдикатов и анархистских групп, пусть даже и не объединившихся в единое течение и не сумевших остановить роковой цугцванг);

– деятельность министров от НКТ в республиканском правительстве была успешной (хотя сами министры позднее в своих отчетах признавали, что это не так и они не могли осуществить задуманную ими программу преобразований);

– "социалистические" стремления республиканского премьера Ларго Кабальеро совпадали с устремлениями и планами министров, лидеров и "большинства" членов НКТ (хотя даже никак не могущие быть заподозренными в радикализме синдикалисты Хуан Пейро и Хуан Лопес признавали, что премьер и другие партийные члены правительства препятствовали их планам социализации экономики). Для "обоснования" этого искажения фактов Шубин вольно истолковывает, вырывая из контекста фразу из Ларго Кабальеро о том, что возвращения к ситуации до июля 1936 г. не будет, "забывая" о том, что тот же Ларго Кабальеро подчеркнул, что речь при этом отнюдь не идет о полномасштабном социализме;

– серьезных конфликтов в республиканском лагере до мая 1937 г. не было, и анархисты вписывались в него в этот период вполне гармонично (для чего игнорирует или упоминает вскользь многочисленные вооруженные конфликты между анархистами, с одной стороны, и сталинистами и республиканскими властями, с другой весной 1937 г., включая события в Виналесе, которые по масштабам мало уступали майским событиям);

– утверждения о "коммунистическом заговоре" накануне "мятежа Касадо" Шубин воспринимает, как несерьезные, называя все разговоры о подготовки Негрином переворота – мифом, хотя и упоминая при этом о том, что коммунисты призывали Негрина к чисткам в военном командовании (однако документы говорят о том, что переворот действительно готовился, но не Негриным, а руководством КПИ, о целесообразности чего шли переговоры с руководством Коминтерна, которое прямой санкции на такие действия не дало, но одновременно с этим озвучило такие "советы", четкое следование которым де факто означало бы тот самый государственный переворот)…

Добавим и еще одну серьезную фактическую ошибку, отражающую в себе все основные недостатки Шубина как историка, у которого при этом телега идеологии идет далеко впереди лошади науки. Речь идет о том, как он подает читателю историю Чрезвычайного регионального конгресса каталонской НКТ, который проходил 25 февраля – 3 марта 1937 г. Во-первых, автор игнорирует собственно материалы конгресса, как опубликованные, так и хранящиеся в архиве Международного института социальной истории, описывая конгресс на основе письма Антонова-Овсеенко. Во-вторых, он фактически игнорирует тот факт, что на конгрессе прозвучало много критики в адрес реформистского курса руководства НКТ и ФАИ, а оппозиционные радикальные кандидаты получили в общей сложности порядка 40% голосов от принявших участие в голосовании, что говорило о том, что при определенных условиях радикальная линия в НКТ могла вновь оказаться доминирующей. В-третьих, комментируя конгресс и последующие события, Шубин утверждает, что "внутренняя напряженность в НКТ усиливала напряженность в Каталонии", хотя факты говорят о том, что в действительности все было с точностью до наоборот – это рост напряженности в Каталонии и республиканской Испании в целом способствовали нарастанию напряженности внутри НКТ. И, наконец, в-четвертых, автор в новом издании своей книги, в которой он исправил целый ряд существенных ошибок и неточностей прошлого издания, в данном случае проявил вопиющее игнорирование чужих исследований, не говоря уже об упомянутом игнорировании оригинальных документов НКТ, и потому в обоих изданиях датировал конгресс не 25 февраля – 3 марта, а непонятно откуда взявшимися 20 марта – 3 апреля, и это при том, что такая датировка отсутствует в том письме, на которое ссылается автор, и, более того, письмо это само по себе имеет вполне конкретную датировку – 8 марта.

Список идеологических подтасовок, совершенных Шубиным в одной только книжке о гражданской войне в Испании, можно было бы умножить, но, полагаем, и перечисленного достаточно, чтобы поставить под серьезные сомнения научную ценность этой его работы. Впрочем, на фоне откровенных фальсификаций, которые можно без труда встретить в писаниях таких авторов, как Данилов или Платошкин, его опусы вполне пригодны, как научно-популярная литература, и даже отчасти весьма интересны, поскольку раскрывают мало известные читающей публике перипетии политической жизни и интриг в верхах Испанской республики, а также (пусть и не безошибочно) детали боевых действий в ходе гражданской войны. Но увы, тому, кто захочет больше узнать об испанском анархизме и его роли в Испанской революции, книги Шубина мало чем помогут. Слишком плохо он разбирается в теории, программе, целях и методах работы анархистов и слишком велика его "рыночно-социалистическая" идеологическая "зашоренность", которая, как очки с искажающими линзами, мешает ему увидеть прошлое таким, каким оно в действительности и было… Но, как говорится, чем богаты – тем и рады.

В.В. Дамье

А.Ю. Фёдоров