Текст норвежского писателя-анархиста Йенса Бьернебу был написан в далеком 1949 г. Он посвящен чудовищным медицинским опытам над людьми в нацистских лагерях и их месту в общей системе нацистского государства. Но автор этим не ограничивается: он убедительно показывает, что нацизм с его человеконенавистсническими идеями и практиками был отнюдь не "отступлением" от общего курса индустриально-капиталистической цивилизации, не "впадением в варварство", а закономерным развитием свойственных ей имморалистского позитивизма и сциентизма.

Если человек однажды чуть не утонул, то есть обнаружил возможность умереть, захлебнувшись, с ним могут произойти две вещи. Либо он, насколько это в его силах, старается оттолкнуть от себя пережитое, вытесняет страх и избегает воды, которую теперь ненавидит больше, чем прежде, пока в один прекрасный день снова не падает в нее, – чтобы на сей раз, вероятно, утонуть уже на самом деле.

В другом случае он думает: ну, хорошо, значит, можно захлебнуться. Это не только газетные утки. Это и меня касается! И чтобы избежать этого, он учится плавать. Иными словами, он превратил страх смерти, испытанный им в воде, в опыт и преодолевает свою антипатию к элементу, грозившему его убить, занимаясь им по-деловому и без эмоций. Он должен идти в воду, установить с ней связь, пока страх и ненависть не пройдут, пока он не научится вести себя так, чтобы имеющиеся в нем силы могли помочь ему держаться на воде, – и так однажды он научается плавать. Если он снова падает в воду, то плывет к земле.

При условии, что он ничем не болен, человек, однажды чуть не утонувший, имеет почти что свободный выбор между двумя этими возможностями: или отвернуться от переживания и действительности – или превратить ее в опыт.

Не впадая в затасканные сравнения, можно сказать, что наше положение теперь, после войны, во многом напоминает ситуацию человека, который спасся от участи утонуть. Мы пережили уничтожение как возможность, и страх все еще сидит в нас. Мы чувствуем, что снова стоим перед выбором. И пока мы еще достаточно здоровы, чтобы делать выбор, мы повзрослели. Несмотря ни на что.

Если мы теперь из равнодушия или страха предоставим прошлое прошлому, то поступим так же как человек, избегающий думать о том, что вода – это часть мира, в котором он вынужден жить, – как тот, кто не учится плавать. Но если мы предпочтем сделать так, как тот, кто учится из шока, то нам придется точно так же, как и он, познакомиться с элементом, который чуть было нас не убил.

Мы должны рассмотреть национал-социализм и его составные части по-деловому и менее эмоционально, чем мы привыкли это делать до сих пор. Мы должны превратить его в пережитый опыт.

Первое требование, которое мы должны поставить сами себе, – попытаться отложить в сторону все обыденные представления и предрассудки о том, к чему мы хотим подойти поближе, и затем сделать все, что в наших силах, чтобы понять, что содержится в слове "национал-социализм" или "гитлеризм". Понять далее, какое состояние дел он обозначает, и какие душевные качества должны присутствовать в тех людях, которые могут его осуществлять. И, наконец, мы должны совершенно честно и с готовностью (быть может, даже принимая новые сочетания) исследовать, какие духовно-исторические и практические предпосылки для него нужны.

При таком рассмотрении мы последуем методу, согласно которому мы постараемся – насколько это возможно – отвлечься от мнений и позиций и попробуем заставить говорить сами факты, дать им выступить наружу, чтобы их можно было на самом деле увидеть. И в то же самое время мы не станем прослеживать нити, которые должны скрываться в их мельчайших истоках, не будем проверять объект на сердце и нервы, но намерены придерживаться веского опыта. Мы хотим держаться сферы, в которой еще можно положиться на свободное от предрассудков наблюдение и интеллектуальную добросовестность. И когда мы, в конце концов, сформируем свое мнение о том, что мы подвергли изучению, то будем знать, что это опыт, выведенный из действительности, а не из голословных предположений.

Приступим теперь к первой части нашей задачи: отказаться от привычных идей, предрассудков и устоявшихся предположений. Это поможет нам уяснить, что нам угрожали не национал-социализм, не одна политическая партия и не определенная нация. Нет, конкретная нация, в конкретный момент открыла шлюзы сил гибели в человеческом сознании, – и именно они могли нас утопить. Таким образом, для нас это не некая технико-политическая проблема, которую нам надлежит рассмотреть. Наши мнения должна отпасть в той мере, в какой они носят политический характер. Это – важный момент, который продвигает нас на шаг дальше, и мы, надеюсь, освободимся от некоторых из сформировавшихся у нас взглядов, когда перейдем ко второй части нашей задачи: понять, что, собственно, дает нам право и основание называть то или иное явление "национал-социализмом" и "гитлеризмом".

Вероятно, это приблизит нас к реальности, если мы попробуем, вместо того, чтобы давать абстрактную терминологическую дефиницию этих слов, бросить хоть ненадолго взгляд на то, к чему они нас привели в действительности. Попытаемся поэтому обнаружить результаты столь крайние, что их можно считать пиком, и в то же время столь своеобразные, что они окажутся характерными именно для того, что стремилось во всей полноте проявиться в Третьем Рейхе.

Функция концлагерей

Наиболее своеобразный и особый симптом происходящего, как мне кажется, мы можем обнаружить в типичном комплексе концентрационных лагерей, распространившихся в Германии при режиме Гитлера. Своеобразными и особыми являются в них именно пронизывающая их система, намерения, которым служил этот практический и психологический аппарат, и научно-медицинские эксперименты, осуществлявшиеся в их рамках в крупных масштабах. Если хочешь обстоятельно знать, что происходило в Европе между 1933 и 1945 годами, общих представлений недостаточно. Действительность здесь настолько фантастична, что для получения истинной картины ею следует заняться с почти научной обстоятельностью. Хорошую помощь в этом нам могут оказать две книги, изданные в Германии после войны. Одна – это «Государство СС. Система германских концентрационных лагерей» Ойгена Когона (издательство Карла Альбера, Мюнхен, 1946). Вторая – сборник документов о процессе врачей в Нюрнберге, проходившем в американском военном трибунале над частью эсэсовских врачей и ученых. Документы были изданы в форме книги под заглавием "Диктат презрения к людям" (издательство Ламберта Шнайдера, Гейдельберг, 1947) и под редакцией Александера Митшерлиха и Фреда Мильке. Обратимся вначале к книге Когона.

"Государство СС" содержит, прежде всего, обширный очерк системы, истории, структуры и администрации концлагерей, их отношения вначале к СА, а затем к СС, практического оформления идеологических взглядов, повседневного стиля и его точно рассчитанного воздействия, разбивки узников на группы и категории, обращения с ними, их работы, организационной целостности лагерей в масштабах страны, их функции и целей. Мы можем получить в книге ощущение продуманной и точно работающей машины в ее обыденности, интеллектуальном и техническом совершенстве. И мы видим, что она функционировала великолепно, исходя из крупных общих ориентиров по обращению с 10 миллионами человек, которых она поглотила на протяжении лет, причем вплоть до деталей, таких как раздача почты. конфискация ценных вещей и денег, избиения, пытки и кремация. Наиболее шокирующий момент при чтении книги наступает тогда, когда мы осознаем, что глубинный умысел машины носил не политический характер, что она не является, в первую очередь, инструментом террора или тем более наказанию либо исправлению политических противников, но преследовала экономическую цель!

Концентрационные лагеря в Германии были экономической базой СС. Такова самая жуткая картина обезумевшей экономической жизни, которую породила предшествующая история, и это имеет столь огромное значение для нашего дальнейшего рассмотрения, что мы делаем на это самый сильный упор. Иллюстрирующая деталь: хозяйственная эксплуатация лагерей зашла настолько далеко, что одно время даже пепел из крематориев продавался в качестве удобрения. Это стало общеизвестно, когда крестьяне обнаружили в "удобрениях" зубы и остатки костей.

Но главное хозяйственное значение лагерей состояло в тотальной и беспощадной эксплуатации рабочей силы заключенных.

Если мы пойдем дальше, то увидим, что у лагерей была еще одна, менее известная функция, имевшая, однако же. почти такое же большое значение, как и экономическая. Они выполняли задачу центров психологического обучения для отрядов элиты СС – штандартов "Мертвая голова". Здесь можно было закалить и тренировать совершенного палача; концентрационные лагеря предоставляли среду и человеческий материал, необходимый не только для того, чтобы высвободить содержащееся в человеке зверство, но и чтобы культивировать и проявлять его. В этих тренировочных резервациях создавалось совершенно дегуманизированное существо, абсолютный человек власти, который использовался для того, чтобы превратить СС в безошибочный инструмент, совершенно покорное и последовательное орудие террора, не останавливающееся ни перед каким действием и не останавливаемое никаким препятствием. В штандартах СС "Мертвая голова" возникал новый человек, человек, не связанный сентиментальностью или пропагандой иррационального сочувствия и принимающий на себя право сильного, от своего имени и во имя расы. Уяснив это, мы можем бросить взгляд на ту политическую функцию, которую имели лагеря – цель уничтожения любого действительного или воображаемого врага национал-социализма и одновременно распространения страха и подавленности среди множества недовольных, могущих превратиться в активных противников. Это другая сторона психологической миссии лагерей. Она осуществлялась с научной точностью и рафинированностью. Ее особое террористическое воздействие было основано отнюдь не только на том, что лагеря действительно были адом, но в равной мере и на том, как они внедрялись в сознание населения. Официально все сохранялось в тайне; ужас просачивался только в форме слухов, и не делалось ничего для того, чтобы остановить их; наоборот, их даже поддерживали. Мы помним этот метод со времен войны. В 30-х гг. в Германии распространялась парализующая волна страха при упоминании таких названий, как Дахау, Ораниенбург, Натцвайлер и т.д., и повсюду, где царили коричнево- и чернорубашечники, их власть была столь неограниченной, а специально натренированное зверство столь очевидно, что одна лишь мысль о возможности попасть в их руки внушала ужас.

Медицинские опыты

Остается еще одна особенность в функциях системы – и, с нашей точки зрения, вероятно, важнейшая. Это ведшаяся там экспериментально-медицинская работа. Кое-что из этого упоминается и намечено в книге Когона, но для ее более основательного рассмотрения нам потребуется обратиться к документам суда над врачами. Опыты, все без исключения проводившиеся врачами и учеными, подразделяются на 5 групп. Мы рассмотрим их пункт за пунктом.

Эти группы таковы:

1. (Для нужд ВВС): Опыты с атмосферным давлением – Опыты с переохлаждением – Опыты с возможностью питья соленой воды.

2. Исследование малярии и сыпного тифа (эксперименты с возбудителями заболеваний, медикаментами и т.д.); исследование инфекционного гепатита.

3. (Хирургические): Опыты с сульфамидами – Опыты с пересадкой костей – Опыты с флегмоной – Лечение и исследование ран, вызванных химическим оружием.

4. Подготовка к созданию коллекции еврейских скелетов для анатомического института Страсбургского университета.

5. Программа эвтаназии для неизлечимых больных – Специальная терапия по уничтожению нежелательного человеческого материала – Экспериментальная подготовка к массовой стерилизации.

Опыты первой группы проводились в Дахау и должны были создать базу для эффективного лечения последствий изменений атмосферного давления и обморожения на больших высотах или при авариях. Для экспериментов с давлением построили специальные герметические вагоны, в которых можно было достичь атмосферного давления ниже того, какое существует на высоте в 21 км. Объекты опытов ("опытные лицо", VP) набирались среди здоровых и сильных заключенных, чьи физические данные были сопоставимы с данными летчиков. Если таковых не имелось, то обычные заключенные в течение некоторого времени подвергались такому же уходу, как пилоты ВВС, после чего их использовали для опытов.

После того, как проводились все эксперименты с соответствующими замерами таких данных, как время, высота, момент потери сознания, сердечный ритм, дыхание и т.д., объекты опытов либо возвращались к жизни с помощью экспериментального лечения, либо подвергались немедленному вскрытию. Иногда вскрытие проводили, когда жертва была еще жива; нам известен случай, как был вскрыт череп узника, находившегося в полном сознании.

Эксперименты с повреждениями от переохлаждения и обморожения, производились при охлаждении воды или воздуха и всегда доводились до полного гипотермического наркоза! В первом случае объекты опытов в защитном костюме ВВС или без него укладывались в ледяную воду, пока не достигалась потребная отрицательная температура. Это достигалось нередко только через несколько часов. При охлаждении воздуха заключенный без одежды привязывался к носилкам, после чего окружающую температуру начинали снижать. При этом бывало так, что объекты опытов в ходе экспериментов усыпляли хлороформом, потому что они кричали так сильно, что мешали врачам. Самым важным в опытах с холодом была последующая экспериментальная терапия, которая показала, что наиболее эффективным методом согревания является теплое купание.

В последней части первой группы – опытах с соленой водой – объектов экспериме6нтов лишали всякой пищи и разбивали их на группы: одни получали ежедневно незначительное количество соленой воды, другие – такое же количество соленой воды с подмешанным препаратом. а третьи – такое же количество дистиллированной соленой воды. Эксперименты проводились над цыганами и продолжались периодически по 14 дней.

Эксперименты первой группы были проведены над более чем 500 человеками и вызвали большую смертность.

Следующая группа опытов, №2, по изучению сыпного тифа и вирусных заболеваний, проводилась в Бухенвальде и Нацивайлере вначале с тем, чтобы исследовать воздействие фармацевтических препаратов, особенно акридингранулата и рутенола, а затем привели к экспериментами с возбудителями заболеваний и т.д. Искусственное заражение осуществлялось путем инъекций и вызывало острые проявления болезни. Таким же образом исследовался эпидемический гепатит. Следует особо упомянуть использование так называемых переносчиков для того, чтобы всегда иметь под рукой живой заразный материал: у них всегда можно было взять кровь для новых инъекций. Эти опыты были поставлены над 500 лицами, из которых 200 скончались.

Опыты третей группы носили в основном хирургический характер. Там, где инъекции считались недостаточными, обнажали мышцы и заражали их стафилококами, столбняком и т.д. Операции проводились над молодыми и крепкими польскими женщинами. Все выжившие становились калеками. В связи с этим проводились хирургические опыты с пересадкой мыщц, нервов и костей. Делались и попытки прижить ампутированные члены.

Эксперименты с едкими газами и другим химическим оружием вызывали наибольший процент смертей. Их проводили в газовых камерах или особых больничных палатах. Объекты опытов перед этим некоторое время получали рацион эсэсовцев. После того, как их подвергали воздействию газа, их ежедневно фотографировали, чтобы проследить развитие ожогов. Вскрытия показывали часто почти полное разложение внутренних органов. Эти опыты 3-й группы проводились в ряде различных лагерей.

Работа по созданию специального собрания еврейско-большевистских скелетов проводилась по инициативе одного из университетских профессоров. Он полагал, что представления и мысли обусловлены физически, и поэтому большевистский образ мыслей можно обнаружить в еврейско-большевистских мозгах. Предварительная работа уже началась, и 120 евреев были умерщвлены в газовой камере Натцвайлера. Тела были законсервированы, и их не трогали почти до самого прихода союзников. После этого их все кремировали.

Эвтаназия (помощь в смерти?)

В то время как выше упомянутые эксперименты были связаны со специальным интересом со стороны Гиммлера и находились под его покровительством, программа эвтаназии в 5-й группе была идеей самого Гитлера. И если Гиммлера вдохновляли на это врачи и ученые, то толчок к акциям по эвтаназии подал некий отец, который в письме к Гитлеру попросил о разрешении убить из милости своего уродливого и умственно неполноценного ребенка. После изучения просьба была удовлетворена, ребенок убит, а вопрос – поставлен в целом. Национал-социалистический закон о "помощи в смерти" или "смерти из милосердия" уже имелся, но до начала войны в 1939 г. его применяли лишь в редких случаях. Однако было сочтено, что в тени войны дело выгорит, и с наступлением войны и ее тягот последовало усиление требования насчет "необходимости планово-экономического анализа лечебных учреждений и больниц для неизлечимых..." Требовалась большая рационализация, и в различных местах Германии были созданы заведения по эвтаназии. Акцию, которая, по замыслу, должна была охватить всех неизлечимых и неработоспособных психически больных, как и следовало ожидать, не удалось сохранить в тайне, и вскоре слухи и настроения стали внушать столь сильное беспокойство, что ее пришлось остановить. Заведения по эвтаназии были закрыты, а газовые камеры демонтированы или перевезены. То, что продолжали делать в Германии, проводилось в небольших масштабах – с маленькими детьми. Однако под вывеской "специальной терапии" под руководством Гиммлера продолжалось истребление нежелательного и "неполноценного" человеческого материала, в том числе, больных туберкулезом и потому заразных и неработоспособных поляков и евреев. Убивали также беременных евреек и цыганок. Гиммлер руководил также работы по подготовке к к массовой стерилизации неработоспособных представителей этих "рас" или наций. При этом стремились сохранить рабочую силу, но не дать ей размножиться, и искали "не бросающийся в глаза, но быстрый и дешевый метод стерилизации большого количества людей". Из трех возможностей – медикаментозной стерилизации, рентгеновского облучения и стерилизации путем раздражающих внутриутробных впрыскиваний – наиболее практичной оказалась последняя, и приспособление к более крупным масштабам должно было начаться в Равенсбрюке, но военная ситуация уже не позволила это сделать.

+ + +

Эти три явления – то, что лагеря финансировала СС, что они служили инкубаторами для выращивания новой породы людей-палачей и что они использовались в качестве поля для экспериментов по вивисекции людей и базы для истребления "излишней" и "ненужной" жизни – дают нам факты, которые мы, вне всякого сомнения, можем считать совершенно явными и характерными симптомами этой формы господства, которая проявилась в нашей сегодняшней Европе. Характерной чертой здесь является хладнокровный и планирующий разум, чей отпечаток лежит на всем.

Теперь нам трудно будет обойти вопрос: что за люди осуществляли все это? Эти ведущие национал-социалисты, фюреры СС, ученые и врачи СС? Можно ли здесь вообще говорить о нормальных людях? Короче говоря: кем они были?

Чтобы получить ответ на этот вопрос, нам не нужно обращаться к специальным источникам. Мы можем придерживаться общеизвестных фактов. Из разбирательства дел против многих национал-социалистов после войны мы знаем, что лишь сравнительно редких случаях речь шла о криминальных пациентах. В ходе процессов против главных военных преступников душевнобольным был найден только Гесс (разумеется, если исходить из предположения, что проводившие обследования психиатры подходили к делу добросовестно). Другие, напротив, проявляли неординарные умственные способности.

Относительно Эрнста Кальтенбруннера, главы Службы безопасности СД, мы находим следующий отрывок у референта британского радио Карла Андерса:

"Он оспаривает каждое свидетельское показание, которое его обвиняет. Я наблюдал его из моей кабины, с расстояния 5 шагов. Худое лицо с орлиным носом и глубокими шрамами не выдавало ни нервозности, ни неуверенности. Лицо, которое действовало зловеще, хотя бы уже из-за своей жесткости, похожей на маску. Ни один режиссер не мог бы найти себе лучшего исполнителя на роль шефа гестапо, СД и концентрационных лагерей. Опустив руки между колен, он ждал вопросов обвинителя, как будто в засаде. Он отвечал на них без заминки. Ему предъявляли документы, показания, данные под присягой, которые он не мог никогда раньше видеть. И обвинитель сказал: "Позволю себе теперь предъявить свидетелю доказательный материал №1234". Солдат передал ему документ. Пока это происходило, обвинитель заявил: "Я хочу зачитать 2 предложения на 3-й странице, параграф 2, – те, которые подчеркнуты красным. Свидетель, вы поняли?" Кальтенбруннер ответил "Да" и бросил быстрый взгляд на документ размером в 5 или 6 страниц, в то время как обвинитель зачитывал предложения и затем спросил: "Свидетель, что вы можете на это сказать?" Ответы следовали со скоростью пистолетных выстрелов. Он привел полдюжины причин того, что предъявленные обвинения не могли быть правдой, и оперировал фактами, которые упоминались на первой, третьей и пятой страницах документа. За несколько секунд он не только обнаружил эти факты и возможные противоречия, но и обработал их, систематизировал и составил план, который с удивительной систематичностью придавал его отрицаниям высшую степень правдоподобия. Это было поразительное интеллектуальное достижение, которое граничило с волшебством. – Когда он покидал свидетельскую скамью, Геринг ухмыльнулся ему и показал круг – нимб героя вокруг головы".

Шеф СС Гиммлер обладал такими же диалектическими способностями, что и Кальтенбруннер. В узких партийных кругах его называли "Черный иезуит". Общеизвестны скорость речи и выдающееся стилистическое мастерство Геббельса, бесспорный ум и циничная самоирония Геринга. Среди всех обвиняемых видных национал-социалистов не нашлось ни одного, кто признал бы себя виновным хоть в чем-нибудь.

Офицеры СС также не чувствовали за собой вины. Ни один из эсэсовских врачей не счел, что совершил что-либо преступное. Не составляли исключения и привлеченные ученые. Даже если мы предположим, что все они ясно понимали, что они на самом деле совершили, у нас при всех обстоятельствах есть основание полагать, что ни один из них не испытывал особо сильного чувства вины. что касается врачей, то мы знаем о них то же, что вообще о врачах и ученых: никто из них не мог быть слабоумным. Это были нормальные в интеллектуальном смысле люди, закаленные на протяжении ряда лет обширными занятиями. Во всех списках обвиняемых пестрят докторские степени в различных науках. Многие высшие посты в СС были заняты сравнительно молодыми людьми, и это означает, что назначение на посты осуществлялось соответствии с квалификацией, а не выслугой лет.

Никто из этих, в общем и целом одаренных и хорошо образованных людей не испытывал никакого острого чувства вины.

Таким образом, мы должны сказать, что обнаруженному нами интеллектуальному уровню, очевидно, не соответствовал уровень эмоциональный. Тем не менее, рискнем высказать надежду на то, что судебные психиатры союзников не признали бы людей, лишенных нормальной эмоциональной жизни, ответственными за свои действия. Чтобы не теряться в голых предположениях, бросим взгляд на отрывок из письма, адресованного Гиммлеру. Его автор – один из обвиняемых эсэсовских врачей:

"Глубокоуважаемый господин рейхсфюрер! Я самым преданным образом благодарю Вас за сердечные приветы и цветы по случаю рождения моего второго сына. Это и на сей раз крепкий мальчик, хотя он родился на 3 недели раньше срока. Конечно же, я, безусловно, хотел бы получить разрешение при случае прислать Вам маленькую фотографию моих детей... И я хотел бы поставить серьезный вопрос: нельзя ли предоставить в распоряжение для экспериментов 2 или 3 профессиональных преступников? В качестве опытного материала подойдут и душевнобольные..."

Как видим, врач чувствовал, что вопрос серьезный. И отнюдь не был бесчувственным, когда речь шла о "моих детях". Но мы вынуждены сказать, сто это была эмоциональная жизнь, над которой властвовала целесообразность.

Если мы теперь захотим больше узнать об энергии, работоспособности и выдержке этих людей, то на это имеется подробный ответ. Он поджидает нас, в том числе, и в виде автобанов, пересекающих всю страну вдоль и поперек. Теперь мы собрали вместе три качества, которые с полной уверенностью можем приписать людям, сделавших национал-социализм реальностью, и которые играли столь большую роль в мировой истории, что – если давать марсианину характеристику обитателей планеты Земля – следовало бы подробнейшим образом рассказать об истории этого движении. Вот эти 3 качества: хороший интеллектуальный багаж; эмоциональная жизнь, подчиненная определенным представлениям; и ко всему этому энергия.

И действительно, главную роль в этой драме играет интеллект; он господствует над эмоциональной жизнью и определяет, где следует прилагать энергию. Итак, причины катастрофы мы должны искать в тех представлениях, которые наложили свой отпечаток на этот интеллект.

Национал-социалистические руководители были детьми своего времени, и в той мере, в какой они были интеллектуалами, они были исполнены тех представлений, которые господствовали в задававшей тон интеллектуальной среде Европы и Америки последних 50 лет. На врачей и ученых наложил отпечаток официальный естественнонаучный ход мыслей, а другие, менее академические или дисциплинированные умы, принимавшие участие в возникновении и оформлении гитлеровского рейха, имели скорее более доступные идеи, но того же самого происхождения. Что же это были за идеи?

Что бросается в глаза в тысячах университетах, разбросанных по европейскому и американскому континентам – все они делятся на две части, рациональное и иррациональное отделения, на естественнонаучные факультеты, с одной стороны, и теологические / гуманитарные / философские, с другой. Естественные науки отделились от религиозного, этического и философского, они больше не ощущают связи с этой стороной мира. От философии, которая в своей теории познания ставила под вопрос ценность эмпирической науки, отделаться было не так просто, но это удалось. Ведь и она, в конечном счете, была всего лишь вопросом веры.

Поскольку национал-социалисты не столь уж сильно занимались гуманитарными вопросами или вопросами веры, мы можем здесь оставить гуманитарные факультеты в стороне. Для них роль играли естественные науки (и материалистический взгляд на историю).

Чему учат естественные науки и зачем? В качестве ответа достаточно того, что знают все. Сущностью естественных наук является все, что установлено добротным эмпирическим исследованием, усилиями многих поколений в лабораториях и за микроскопами, на протяжении долгих бессонных ночей и безрадостных дней: и все это указывает на то, что человек является высшим млекопитающим. То, что мы именуем этическим, может найти свое обоснование исключительно в мотивах социальной целесообразности. Об этом можно спросить любого студента, кандидата или профессора, и он это подтвердит, если не догадается о задней мысли, содержащейся в вопросе.

И наука делает это утверждение безличностно, объективно и, на первый взгляд, без всяких претензий. Она не желает убеждать, она хочет, чтобы ей верили, она – просто наука; однако же, как таковая, со всей скромностью, – последняя апелляционная инстанция для всех человеческих мыслей.

Любовь к истине, самоотверженность, ясность мысли и чистота сердца, на которые она может сослаться в своих принципах и у некоторых из своих представителей, служат столь весомым авторитетом, что мы непосредственно ощущаем, что это – не самый худшее из всего, во что мы можем верить. Поэтому научные гипотезы нередко выступают в обрамлении таких же самоотверженности и благоговейного ужаса, какие испытывали к своим верованиям предыдущие поколения. Ведь мы бесконечно хорошо знаем: университеты во всем мире каждый год выпускают тысячи средних, несамостоятельных докторантов, не испытывающих в своих сердцах ни грана сомнения в том, что все, все указывает на то, что человек – высшее млекопитающее.

Предположим, что мы оказались в ситуации, в которой, со всей очевидностью, нет никакой пользы в том, чтобы быть этичными. Предположим, например, что некоей нации выгодно держать твердое поголовье рабов в несколько миллионов человек, или что для общества выгодно истребить ненужную жизнь, что может оказаться полезным предпринять определенные эксперименты или применить вивисекцию к преступникам. И предположим, что никакие традиционные параграфы законов не препятствуют кому-либо это делать. (Для эсэсовских врачей в лагерях большое значение имело то, что эсэсовские юристы в Берлине привели в соответствующий порядок юридическую базу).

Кто тогда сможет что-либо возразить против того, что высшие млекопитающие ставят эксперименты друг над другом? Предположим далее, что имеются действительно современные возможности для того, чтобы отменить иррациональные преграды и буржуазные предрассудки и что однажды появляются личности, обладающие достаточными мужеством и силой для того, чтобы додумать все эти мысли до конца и воплотить их на практике. Нет даже нужды спрашивать, с кем или с чем бы мы тогда столкнулись.

Ни идея эвтаназии, ни идея вивисекции преступников не находит своего происхождения или исключительных защитников среди национал-социалистов. "Заслугой" национал-социализма всегда будет в том, что он прямо на наших глазах сделал выводы из нашего взгляда на жизнь. Он позволил нам это осознать.

Будет ли слишком радикальным сказать, что мы испытываем по отношению к нему благодарность вины – теперь, когда все это произошло?

Если же теперь мы извлечем суть из этих наблюдений, то получим следующее: Концентрационные лагеря в Германии служили осуществлению цели достижения биологической выгоды: всемерного экономического, политического и гигиенического укрепления одной определенной расы. Нам придется примириться с тем фактом, что эта цель была бы немыслимой без представления современных естественных наук о людях как виде – как существах. И нам, собственно говоря, не следует удивляться тому, что если людям прививают определенные идеи, они рано или поздно сделают из них выводы.

Но в нашей цепочке недостает одного звена. Нас следует знать, как это случилось, что сравнительно небольшая группа людей получила возможность осуществить свой взгляд, заставить его реализоваться – со всеми последствиями. Разве все происходило в такой тайне, что об этом никто не знал? Разве национал-социалисты легально получили власть в Германии? Была ли у других какая-то причина признать их в качестве законного правительства? Разве ни одна из крупных соседних демократий не знала о бесконечной череде преступлений, от которых волосы вставали дыбом и которые прокладывали дорогу кровавой коричневой революции? Или господа-победители предыдущей войны вдруг сочли, что не имеют права вмешиваться в германские дела? Были ли легковооруженные национал-социалисты уже в первый год после своего захвата власти настолько сильны, что вывести их из игры стоило бы огромных жертв? Разве от мира и государственных деятелей мира укрылось, что Гитлер начал вооружение, которое затмило все прежнее в этой области? Разве было невозможно узнать что-либо о его намерениях? Или считали, что все происходящее в Германии касается исключительно Германии?

На все эти вопросы мы можем ответить одним большим "Нет". Если мы посмотрим на картину, которая предстает перед нами – пропитанную цивилизацией западную часть Европы, пронизанную телефонными и телеграфными кабелями, как тонкой системой капилляров, до краев переполненную жадно-любопытными журналистами, полную газет и радиопередатчиков, которые благодарно публикуют все, что может представлять интерес; эту Европу, в которой расстояния по сравнению с возможностями коммуникации столь незначительны, что всего за несколько часов ее можно объехать вдоль и поперек; эту сплошь культивированную часть света; эту Европу библиотек и народного просвещения, святыню свободы и гуманизма, носительницу многовековых христианских и идеалистических традиций, – если мы посмотрим на эту картину и подумает затем о том, что в самом центре этой западной части уже в начале 30-х годов систематически и в гигантских масштабах совершались самые бесспорные преступления, которые никто даже не пытался держать в тайне, и совершались группой людей, которая путем грубого насилия завладела властью над народов численностью в 80 миллионов человек, то просто немыслимо, что это могло быть неизвестно или неважно для остальных в этой части света или для другого цивилизованного мира.

Если мы вот так подумаем задним числом о 30-х годах и вспомним о том, что мы сами пережили, то обнаружим, что уже тогда знали очень многое. Тысячи немецких эмигрантов приносили знания о том, что они видели, и о том, как поступают с их единомышленниками в Германии. Газеты, листки, брошюры и книги были наполнены сообщениями. Целый ряд всемирно известных личностей был, что называется, на глазах публики, убит в концлагерях. Их имена обошли мировую печать. Примерная правда о пожаре рейхстага была известна повсюду. Мы все это знали, мы все, кто отнюдь не были политическими специалистами или просо сверхинформированными людьми. Но что знали те, кто были тогда государственными деятелями, профессиональными политиками или экспертами – и частично являются ими до сих пор?

Что знали правительства разных стран, те, кто взял на себя ответственность за миллионы человеческих судеб? Что знали те, кто получал информацию, например, через "сикрет сервис" или другие, самые совершенные разведывательные службы мира? Знали ли они больше, чем мы. чем простой человек с улицы? Или они знали меньше? Мы не переступим поставленные перед нами границы, если будем исходить из того, что они были информированы лучше нас.

Что они могли бы сделать?

Мы знаем, что Версальский мир сохранял за союзниками подчеркнутое право вмешиваться в германские дела. И мы знаем, что Гитлер до 1935–1936 года был настолько слаб в военном отношении, что он и его соратники могли бы быть с легкостью удалены французскими или английскими полицейскими силами и помещены в тюрьму, где им было самое место не только фактически, но и по мнению всего цивилизованного мира. Ни одна из стран Европы и, конечно же, США не имели никаких оснований признавать это правительство. И ни одна страна мира не могла пребывать в заблуждении относительно того, чего же хотят национал-социалисты.

Но что же они сделали?

Эти европейские, американские и русские государственные мужи признали эту банду закоренелых убийц и насильников в качестве коллег и равных себе, они протянули им руку, сидели с ними за одним столом, разговаривали с ними, обменивались с ними телеграммами с поздравлениями и пожеланиями, заключали с ними соглашения и в ряде случаев даже ручались перед общественностью в самых мирных и честных намерениях этих новоиспеченных коллег.

Это невероятно.

Ужасно думать, что горстка международных политиков, которые все еще разъезжают по свету – в самолете или в железнодорожных купе первого класса, обитают в номерах люкс отелей, вкушают изысканные длинные культурные обеды в обществе дипломатов другой стороны за счет ограниченных запасов твердой валюты; политиков, чьи малейшие высказывания о ветре и погоде огромными буквами печатаются всей мировой прессой, – что это отчасти те же самые люди, которые тогда могли остановить весь гитлеровский эксперимент, если бы выполняли свой простой общечеловеческий долг. Иными словами, что мы имеем перед собой людей, которые практически сделали национал-социализм возможным.

Это трудно осознать и почти невозможно понять, и, тем не менее, две из причин того, почему это стало возможным, очевидны. Договоры с Гитлером заключались частью по экономическим соображениям, частью в надежде, что он создаст "бастион против коммунизма". То есть, по соображениям столь же близорукой, сколь и эгоистической выгоды. Но это лишь одна сторона дела. Если мы примем во внимание то, что правительства различных стран временами заходили настолько далеко, что возвращали еврейских беженцев гестапо, то людей, о которых здесь идет речь, должно было бы переполнять чувство полного этического безразличия. Должны ли мы, чтобы понять это, предположить, что эти фигуры первого ряда на мировой арене в глубине сердца сознательно или бессознательно разделяли биологическо-экономический взгляд на мир их национал-социалистических коллег?

В эти размышления входит и подведение итогов: если продолжить начатую нами здесь линию, то нам придется задаться вопросом – кто же, собственно, допустил этих безразличных к этике политиков? Кто прислушивался к их вечным призывам к национальному эгоизму, чтобы отдать за них голос на следующих выборах?

Опубликовано: Spektrum. 1949. No 2.

Переведено на русский с немецкого из: Schwarzer Faden. 1991. Nr.1 (37). S.36–43.

Об авторе: Йенс Бьёрнебу (норв. Jens Bjørneboe, 9 октября 1920, Кристиансанн — 9 мая 1976, остров Вейерланд) — норвежский писатель и художник. Рос в богатой семье. С детства страдал неуравновешенностью, несколько лет тяжело болел, был прикован к постели. В 12 лет начал пить, в 13 совершил попытку самоубийства. Был исключён из школы, потом из университета. Учился живописи, путешествовал по Европе, увлекался антропософией. В 1943—1945 жил в Швеции. В 1946 состоялись первые выставки его живописи (Осло и Кристиансанн). В литературе выступал как непримиримый социальный критик, по политическим взглядам — анархист. Резко нападал на судебную и пенитенциарную систему Норвегии, с тревогой следил за попытками возрождения нацизма. Испытал влияние Брехта. Его роман "Без единой нитки" (1966) был по приговору суда сочтен в 1967 "порнографическим", книга изъята из продажи и надолго запрещена в Норвегии. Едва ли не каждая вещь Бьёрнебу вызывала ожесточённые споры в обществе. Много лет боролся с психическим расстройством и алкоголизмом. Во время очередного приступа депрессии покончил с собой.