Петр Алексеевич Кропоткин родился 27 ноября (9 декабря) 1842-го года в Москве (сегодня, в доме, где рос будущий теоретик анархизма, находится посольство Палестины, и только небольшая мемориальная доска способна поведать знающему о ее существовании, о том, что когда-то здесь жил основоположник анархо-коммунистического направления мировой социалистической мысли).

Он, равно как и его предшественник по формированию анархистской теории Михаил Александрович Бакунин, происходил из знатной дворянской семьи. Причем, он был не просто сыном дворянина, как Михаил Александрович, но, более того, являлся потомком древнего княжеского рода, восходящего своими корнями непосредственно (по семейному преданию) к легендарному Рюрику (по отцовской линии), ведя свою родословную от смоленских князей (и таким образом получалось, о чем ему и говорили даже бывало в шутку товарищи по революционной борьбе, что имел больше прав на престол, чем правившие цари из династии Романовых), девятого поколения Рюриковичей. Примечательно, что один из предков знаменитого революционера во времена Смутного Времени входил в войско Лжедмитрия и воевал против официальных властей, за что попал, естественно, в немилость царей Романовых.

В 1831-м году отец будущего революционера участвовал в подавлении польского восстания, и, будучи в Варшаве, "познакомился с дочерью командира корпуса генерала Николая Семеновича Сулимы. Екатерина Николаевна Сулима стала его женой".[1]

Таким образом, мать Кропоткина являлась представительницей так же известного и древнего рода. Так, например, одним из его представителей был украинский гетман Иван Сулима - боровшийся против польского владычества в семнадцатом веке за Украинскую независимость, за что и был казнен в 1631-м году. Отец же Екатерины Сулимы был губернатором Западной, а затем Восточной Сибири.

Петр Алексеевич очень рано лишился матери (она умерла на тридцать пятом году жизни, когда Петру было всего лишь три с половиной года, он был младшим из четверых детей - трех братьев и сестры), пользовавшейся огромной любовью у крепостных его семьи, однако, несмотря на это, ее гуманистический взгляд на мир, передался сыну.

Таким образом, Кропоткин рос под присмотром отца, бывшего ярым крепостником, консерватором (ему принадлежали имения в Калужской, Тамбовской, Рязанской губерниях; принадлежало тысяча двести крепостных), который мало внимания уделял воспитанию своих детей, к тому же вскоре он снова женился.

Между тем любовь крепостных передалась от матери Петра Кропоткина к ее детям, которые росли, наблюдая всю ту несправедливость, что они (крепостные) испытывали постоянно со стороны отца семейства.

Можно отметить еще и тот момент, что Петр Алексеевич нашел в свое время дневники матери, и те произвели на него неизгладимое впечатление (там были и запрещенные в стране стихи, и стихотворения собственного содержания, и многое другое, что наглядно демонстрировало ее разносторонний гуманистический склад ума), отразившееся на его характере.

Таким образом можно сказать, что "(...) первый протест против крепостничества породила обстановка в родном доме."[2] И это при том, что после смерти матери: "Мачеха не считала нужным заниматься "не своими детьми", особенно когда родилась ее дочь Полина. Из дома исчезло все, что могло напоминать ее предшественницу (...) Такое поведение взрослых еще более возвышало в глазах детей светлый образ их покойной матери."[3] А также давало почву для того, что бы в последствии, занимаясь изучением проблем человеческой нравственности задаться вопросом о том, насколько вообще оправдан современный ему (и нам) институт государственного (церковного, в общем - официального) брака.

Также на формирование взглядов будущего всемирно известного революционера немалое влияние оказал его старший брат Александр (1841-1886), старший всего на год, но зато постоянно подстегивавший в молодом Петре Алексеевиче стремление к знаниям, к наукам, стимулировал его в смысле самосовершенствования и развития (о чем свидетельствует, в частности, сохранившаяся, в первую очередь благодаря старшему брату Александру Кропоткину, их переписка).

Говоря о формировании личности Кропоткина, необходимо напомнить о том, какое он получал в детстве образование, так как этот фактор также оказался немаловажным. Как и все, вероятно, дворянские дети той эпохи, первоначально он получал домашнее образование. Так, его первыми учителями были немец Карл Иванович, большой поклонник Шиллера, гувернер французского происхождения Пулэн, студент юридического факультета Московского университета Николай Смирнов (который, как отмечает Н. П. Смирский привил Кропоткину вкус к литературе, истории, русской словесности[4]). Благодаря им (но не им одним) у юного Кропоткина вырабатываются либеральные взгляды, так как именно их и исповедовали его учителя, с восторгом относившиеся к событиям Великой Французской Революции, ее достижениям, с уважением и почтением относились к представителям либеральной мысли, к таким людям, как Герцен, Огарев, русские декабристы; кроме того, Смирнов был большим поклонником отечественной литературы того времени - Гоголя, Пушкина, Некрасова...

Еще в детстве Петр проникся любовью к путешествиям, географии.

Позже была учеба в Первой московской гимназии, куда он был зачислен в возрасте одиннадцати лет. Это было весьма солидное заведение, однако, как отмечал позже сам Петр Алексеевич, преподавали там весьма "условно", то есть, требовали не знаний, а исполнения, инициатива же оказывалась наказуемой (что, в частности, отразилось на изучении им географии, которую Петр уже тогда очень любил).

Следует упомянуть, в связи с рассказом о детстве Кропоткина, еще и то, как конкретно сказывался на мировосприятии Петра Алексеевича, на формировании его личности тот факт, что его отец был убежденным крепостником. Так, например, бывало Алексей Петрович, находясь в хорошем расположении духа, рассказывал своим детям о полученной им в ходе Русско-Турецкой войны 1828-го года награде (орден Анны с мечами и золотая Шпага). Дело в том, что отличился, совершив храбрый поступок крепостной Алексея Петровича, но получил награду все-таки именно отец - когда штабные офицеры находились в одной из турецких деревень вспыхнул пожар, и в одной из загоревшихся хижин оказался ребенок, которого и спас крепостной Алексея Петровича Фрол. Причем отец каждый раз сильно и искренне изумлялся, кода дети задавались вопросом, почему же именно он получил награду. Для него ответ был всегда очевиден - ведь он же хозяин этого крепостного, а значит и награду должен получать именно он.[5] И это также ни могло, не сыграть впоследствии определенной роли в построении философской концепции анархизма, обосновании необходимости возможно скорейшей и полнейшей Социальной Революции, в том числе, потому что такие факты тесно переплетаются со словами Михаила Бакунина о том, что Власть разлагающе действует как на ее обладателей, так и на тех, кто ей подчинен, развивает в людях господско-рабскую психологию[6], но, все же, с другой, стороны еще больше радикализирует тех, кто не поддался разрушающему влиянию действительности (при этом на последнее замечание Бакунин не указывал, но это вполне логично, если мы рассмотрим причины формирования у определенной части людей социально-революционного мировоззрения). Так что, можно сказать, что на примере поведения родного отца Петр Алексеевич постигал истинную природу буржуазно-капиталистических отношений между людьми (их глубинную суть - жестокость и презрительность хозяина в отношении подчиненных ему людей, то есть, постигал суть иерархии), нравы привилегированных сословий, положение простого, трудового народа, познавал их антагонизм и непримиримость, вынося из этого сознание необходимости коренного переустройства мира, дабы исправить сложившуюся систему социальных отношений, когда одни вольны делать все, что им заблагорассудится, а другие (и их, при этом, подавляющее большинство) обязаны слепо и во всем подчиняться.

Кроме эпизода с военным награждением, были и другие, уже намного более трагичные эпизоды из жизни крепостных крестьян, которые откладывались в памяти будущего теоретика анархизма. В частности к ним относятся производимые периодически крестьянские свадьбы по приказу, когда людей женили просто по барской прихоти, как тому заблагорассудится, совершенно, естественно, не интересуясь при этом мыслями и мнением собственно женимых крестьян.[7] И это, опять же должно было наложить свой отпечаток (и накладывало) на взглядах Кропоткина касаемо института официального брака, а так же существующих норм общепринятой морали в целом, на его отношение к власти, как таковой, к системе господства-подчинения.

Были и другие, не менее неприятные эпизоды, стимулировавшие в юном князе развитие бунтарских настроений, исполненных глубочайшего протеста против существующий власти, равно как и Власти, как таковой.

Таким было его детство, проведенное в родном доме. А позднее пришло время службы в Пажеском корпусе, где Петр Алексеевич получил не менее важные для его дальнейшие жизни уроки взаимоотношения вольного духа и системы подчинения, контроля и начальствования, основанных на послушании и унижении человеческой личности в угоду иерархической системе социальных взаимоотношений в существующем обществе.

То были годы, когда молодой князь Петр Алексеевич Кропоткин свято верил в императора Александра II-го. Верил, что самодержец принесет счастье стране, но отношение его довольно быстро меняется, под давлением близкого знакомства с характером императора, с жизнью при дворе, царящими там нравами.[8] То были годы либеральных иллюзий, постепенно приходивших в противоречие с окружающей князя действительностью.

Так, например, происходило постепенное охлаждение пламенной веры в то, что император Александр II-й способен будет дать русскому народу полноценную свободу, которую тот всецело заслужил своим каждодневным трудом, своими потом и кровью, на которых собственно и держалась монархическая власть в стране. К числу таких черт характера самодержца Всероссийского, которые способствовали охлаждению к нему отношения со стороны Кропоткина, были равнодушие и надменность в отношении подданных, что выливалось в эпизоды, подобные, например такому: "Истошный вопль мужика "Батюшка царь, заступись!", его залитое слезами лицо и идущий мимо император, безучастный, выказавший лишь легкий испуг".[9] Что было очень характерным показателем действительного отношения российского императора к своим подданным, когда говорится много о гуманизме, о человеколюбии, "благе народном", а в то же время простой человек для него - пустое место, которое не имеет права приблизиться к "наместнику Бога на земле" - для этого существуют чиновники, которые и должны заниматься нуждами народа, император же "и так полон всевозможных забот государственных", и отвлекаться на всяких там верноподданных крестьян с их просьбами (которые, между прочим, искренне верили в своего царя!) нет у него ни времени, ни желания, а, что самое, видимо, главное - "кто он вообще такой, чтобы по собственной инициативе к царю с челобитными лезть!"

Этот эпизод произошел, когда Кропоткин был воспитанником Пажеского корпуса[10], с которым у него также были связаны ряд воспоминаний, много могущих рассказать о формировании его яркой и по-настоящему сильной и гуманной личности, о том, как проявлялся в те годы характер молодого бунтаря, которому было невыносимо подчиняться несправедливости и угнетению, чужому произволу.

Дело в том, что в стенах Пажеского корпуса царил форменный произвол (что, впрочем, характерно, в той или иной степени, и по сей день для многих, если не для всех, закрытых заведений, в которых противоестественно содержатся вместе люди совершенно различных темпераментов, характеров, жизненных позиций и т. д., совершенно искусственно при этом отгороженные от внешнего мира), когда "старшие" могли вытворять все, что им вздумается, и все это сходило им с рук: "Всего лишь за пару лет до моего поступления в корпус, любимая игра их [камер-пажей - К. С.] заключалась в том, что они собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Одни камер-пажи стояли в круге, другие же - вне его и гуттаперчевыми хлыстами беспощадно стегали мальчиков. "Цирк" обыкновенно заканчивался отвратительной оргией на восточный лад."[11]

Таким образом можно заключить, что Кропоткину предстояло окунуться в мир отвратительных нравов корпуса, которые должны были показать, чего стоит характер будущего революционера при столкновении с явной несправедливостью, а точнее сказать, с откровенными издевательствами со стороны старших "товарищей". Тем более, стоит на это так же обратить внимание, что такое поведение "старших" вполне устраивало начальство Корпуса (что, опять таки, весьма характерно для сегодняшнего положения дел во многих закрытых училищах, воинских частях и т. п.), которому такая иерархия в отношениях между воспитанниками гарантировала определенную "дисциплину", а большего ему (начальству), по сути, и не требовалось, так как не надо было вмешиваться в "естественный ход вещей" - и так все само собой регулируется - "младшие" подчиняются "старшим", и нет никаких проблем, которые требовали бы участия в них "воспитателей", занятых какими-нибудь еще своими делами.

Что ж, данное столкновение с человеческой гнусностью закончилось для Кропоткина и его друзей торжеством их солидарности и взаимовыручки, из противостояния со "старшими" юный Кропоткин со товарищи вышли победителями, что немало раздосадовало начальство. К тому же и сам по себе Петр проявил свой характер в полную силу, показав, что не допустит над собой никакого понукания, как бы оное ни считалось "естественным" и "нормальным", показал, насколько стоик и силен в нем дух вольности и бунтарства.

Однако было еще одно испытание - это взаимоотношение с начальником Пажеского корпуса, с учителями, то есть, попросту говоря - первое, настоящее, столкновение будущего революционера с Властью, точнее с ее непосредственными представителями (если эпизод столкновения Кропоткина со "старшими" пажами важен для нас, больше всего как характерный эпизод, показывающий нам силу характера революционера, то столкновение с учителями, с руководством Корпуса важен с точки зрения понимания формирования у него впоследствии анархистской доктрины). Этот урок также остался за Петром Алексеевичем Кропоткиным, и в этой связи любопытно вот какое его замечание в автобиографической книге "Записки революционера", касающееся заговора, "балагана", устроенного против учителя рисования Ганца, который никогда не обращал ни на кого внимания, но исправно записывал всех нарушителей порядка, и докладывал о них: "<...> по нашему мнению, в подобных предприятиях единодушие означает все, так как наказание, какое бы оно ни было, всегда легче, когда падает на целый класс, а не на немногих."[12]

Из этих воспоминаний можно видеть, в связи с чем развивался в молодом П. А. Кропоткине характер непримиримого борца с несправедливостью, как в нем складывалось и развивалось здоровое чувство коллективизма, основанное на взаимоподдержке и взаимопомощи, на солидарности. В последствии именно эти черты характера, еще более развитые с годами, дополненные определенными, в том числе естественно-научными, познаниями, окажутся той основой, на которой будет формироваться его видение теории анархизма, развивавшее и дополнявшее, продолжавшее заложенные М. А. Бакуниным мысли и идеи (переход от анархо-коллективизма к анархо-коммунизму).

Но это потом, а пока Кропоткин продолжал взрослеть и идти в направлении формирования своей революционной доктрины, которая вырастала из присущего ему с детства либерализма, когда он еще верил в идеи о том, что человечество можно привести к счастью и справедливости путем проводимых сверху реформ.

Так, например, он размышлял в 1858 г. в своей переписке с братом: "(...) быть может, нельзя иначе переменить правительство, как силою народа, но мне кажется, что можно, ведя дела постепенно, самому ограничить свою власть."[13] То есть, мысли о возможности народного восстания у него были, и он, скорее всего, задавался вопросом о последствиях такого восстания уже тогда, но, все-таки, отдавал предпочтение реформам сверху, что, кстати, лишний раз подчеркивает его гуманизм, который всегда был ему свойственен, и из-за которого он, стремясь к лучшему, к тому, чтобы общество стало более справедливо, не хотел, чтобы зря проливалась кровь... в пятидесятые годы он еще верил, что мирными средствами можно обойтись, что Власть способна сама себя изменить, облегчив жизнь трудящихся, а себя лишив части привилегий, верил, что это может произойти без внешнего на властителей давления, как видно - впоследствии он от этих идей отказывается, и, если принять во внимание его гуманизм, вовсе не от желания проливать кровь, но от осознания того, что без принуждения власть сама себя не ограничит (хотя, в конце жизни он пересмотрит несколько свой взгляд на соотношение революции и эволюции, находясь, во многом, под сильным впечатлением двух русских Революций, за первой из которых он следил из-за границы, а за второй наблюдал уже непосредственно находясь в России).

В том же 1858-м году Кропоткин писал брату о том, что "ввели эмансипацию, но теперь самодержавие невозможно, оно должно измениться".[14] Так что можно видеть, как уже тогда Петр Алексеевич, будущий лидер мирового анархистского движения, активно размышлял о судьбе самодержавия в его стране и склонялся к тому, что оно должно исчезнуть, что время его прошло, однако, пока еще его подход к данному вопросу не был столь радикален, сколь он станет несколько лет спустя, когда он осознает для себя, что существует только один способ изменить мир к лучшему - революционный путь снизу, так как только сам народ может себя освободить - ибо не декретами дается свобода и устанавливается социальная справедливость, но руками самих трудящихся. При этом его брат Александр писал в письме от 10 февраля 1861-го года следующее: "Сойдемся ли когда? разве за баррикадами. Да будут ли они у нас когда-нибудь? сомнительно! А впрочем, кто знает. Не хочется верить, что не настанет для нас пора лучшей жизни: только не с низших классов может начаться резня, как думают; все надежды я полагаю на дворянство, потому что оно сколько-нибудь находится под влиянием мысли о лучшей жизни, более правильной." И при это рассуждал о том, что реформы сверху были бы более разумны, но вот будут ли они... а Запад, по его мнению, где возрастала доля пролетариата, он более или менее образован, ждет неминуемая Буря народного восстания.[15] То есть, можно сказать, что старший брат был на те годы настроен несколько более радикально в отношении видения будущего, однако, пройдет не так много времени и Петр Алексеевич намного превзойдет Александра и в степени радикализма, и в уровне вовлеченности в революционно-пропагандистскую деятельность (в то время, как пыл старшего брата, наоборот, будет охладевать с годами), но до этого было еще несколько лет, и пока он учился в Корпусе и вел активную переписку с братом.

При этом Кропоткина заботили, кроме всего прочего, перспективы необходимости выбора своего будущего, так как на тот момент он не мог решить, чему же конкретно хочет посвятить свою жизнь. В конце концов, наука всегда привлекала его, но не одна она, в связи, с чем он писал 6 декабря 1859-го года брату: "Не знаю, до чего я так дойду со временем, меня интересует и желание получить практическое воспитание, и естественные науки, и история по временам затрагивает меня. На чем же я остановлюсь? Неужели ни на чем? Более и более убеждаюсь я в неспособности понимать философские книги; да и лень одолевает. Обломовщина? Избави бог. Зато вдвое более прежнего полюбил я поэзию, и никогда стихотворения не могли доставить мне такое удовольствие, как теперь. Все это однако ничто. Я чувствую, как вредит мне Корпус, он убьет во мне последнее, что было хорошего!"[16] При этом стоит отметить, что молодой князь отмечал, насколько ему претит нахождение в Пажеском корпусе, что атмосфера, царящая в нем способна и его поглотить, развратить характер, стоит отметить его самокритичный анализ, его указание на то, что он не хочет быть царедворцем, как подавляющее большинство окружающих его товарищей, выходцев из дворянских семей, что он хочет большего, хочет развиваться, получать знания, а не вести праздную жизнь, и не просто получать знания, а уметь применять их в жизни, а не просто забивать себе голову новым прочитанным материалом.

Интересен вот еще какой эпизод. Однажды старший брат написал Петру о том, как он навестил в очередной раз их родной дом, и поругался с отцом, что закончилось избиением Александра, который ничуть не пытался сопротивляться отцу, и только был глубоко подавлен случившемся (это при том, что, в общем-то, Александр был отнюдь не кроткого нрава). В ответ на эти душевные переживания Петр высказал в письме брату весьма характерные для себя замечания: "Скажи пожалуйста, что ты за баба такая? Отец бьет тебя и ты не обороняешься. Если дело дошло до драки, нечего церемониться, я бы сопротивлялся (...)"[17] Из этих слов будущего теоретика анархизма вновь и вновь явствует его неукротимый нрав бунтаря, который отнюдь не намерен мириться с царящей несправедливостью, с ее конкретными проявлениями. Он характеризует себя настоящим борцом и бойцом, в лучшем смысле этого слова - не нравится, борись, и борись до конца, не позволяй втаптывать себя в грязь, кто бы это ни пытался сделать, иначе грош цена всем твоим размышлениям о противоборстве злу.

Происходившие в 1861-м году в Санкт-Петербурге, Москве студенческие волнения сильно привлекли внимание молодого князя, и он посвятил им отдельное письмо, адресованное брату, в котором освящал данные события.[18] Эти эпизоды были, к тому же, только частью происходивших на фоне начавшихся реформ событий по всей России: крестьянские выступления, участие в них интеллигенции. Порой для прекращения беспорядков власти привлекали войска... что заканчивалось время от времени кровавыми столкновениями (были убитые и раненые), власть применяла репрессивные меры - арестовывала и ссылала студентов.

Из приведенных отрывков переписки Петра и Александра Кропоткиных видно, что они оба активно интересовались, кроме всего прочего, революционными событиями, революционными идеями того времени, что их заботила перспектива будущего родной страны, которой они оба желали избавления от самодержавной власти, дабы обрести, наконец, справедливое общественное устройство. Они пытались понять для себя перспективы происходивших в стране и мире событий, определить в них свое место, выбрать для себя путь, которому готовы будут следовать.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что они живо интересовались революционно-демократическими, социалистическими идеями, которые только набирали силу, привлекали лучшие умы того времени. Тем более, что эти идеи были прямым следствием существующих порядков (которые вызывали столь негативную реакцию у братьев), и призывали к решению существующих проблем, вырабатывали "рецепты" избавления мира от несправедливости, угнетения, когда большая часть человечества влачит жалкое существование.

В 1861-м году Петр Алексеевич Кропоткин был назначен камер-пажом императора, как первый ученик в корпусе, что, однако, вовсе не поспособствовало воспитанию в будущем крупнейшем теоретике анархизма верноподданнического духа, преданности царствующему дому, скорее наоборот - дало лишней пищи его критическому восприятию действительности.[19]

По окончании училища (1862-й год) перед молодым Кропоткиным открывались "блестящие" перспективы: он мог выбирать карьеру при дворе, в гвардии или на дипломатическом поприще, стоило ему только того захотеть.[20] Но Петр Алексеевич поступил неожиданно для всех, и, проигнорировав столь радужные перспективы (от которых никто бы, или, вернее, почти никто и никогда, на его месте не отказался бы - что явствует из реакции его сокурсников), изъявил желание служить в Казачьем Амурском войске, чем вызвал немалое удивление у всех своих знакомых, и в том числе, у членов царской фамилии, которые не понимали, как можно, имея такие возможности, решиться на столь "безумный" шаг, как можно вместо спокойной, умиротворенной, размеренной жизни избрать столь беспокойную и хлопотную службу в глухом краю Империи. Однако желание его все же было удовлетворено, и князь отправился на службу в Сибирь, чем и определил навсегда свою судьбу, ведь именно данный его поступок стал поворотной, знаковой вехой всей жизни князя-бунтаря, так как именно Сибирь по-настоящему "свела" его с анархистским учением (хотя и не непосредственно).

Причина же подобного поступка Петра Алексеевича крылась в том, что он мечтал поступить в университет, а никак не посвящать свою жизнь армии, и уж тем более - гвардейской службе при дворе. Проблема, однако, заключалась в том, что это шло в разрез с планами отца, а поступить в университет без его поддержки было попросту нереально. Приходилось выбирать некий компромиссный вариант, в связи с чем Кропоткин и выбрал службу в Сибири, раз приходилось пока выбирать между ней и гвардией, все-таки такой поступок открывал для него впоследствии определенные перспективы, да и вообще был куда менее противен его жизненной позиции, чем служение при императорском дворе, карьеризм. Так что, хотя это и был компромиссный вариант, однако же, если бы ни он, научный мир, возможно, не получил такого исследователя как Петр Кропоткин, а революционное движение, столь замечательного теоретика, чьи идеи и по сей день вдохновляют молодых бунтарей в их стремлении изменить жизнь к лучшему.

Как справедливо заметил Н. Лебедев: "В Сибири закаляется не только его (Петра Алексеевича - К. С.) физическое здоровье, но и воля."[21] То есть, Сибирь повлияла на П. Кропоткина во всех отношениях: и здоровье окрепло, и характер его приобрел, наконец, те черты, которых недоставало ранее для становления из князя-либерала твердого сторонника Революционного переустройства общества исходя из анархистских принципов. К тому же здесь Кропоткин приобрел и необходимые ему начатки научных знаний, которые столь пригодились ему в дальнейшем, при разработке анархо-коммунистической доктрины, которую тот выстраивал исходя из строго научного подхода, так как считал, что только естественнонаучные методы должны применяться при рассмотрении каких бы то ни было социальных вопросов.

Именно служба в Сибири показала ему жизнь "во всей красе" (то, что он наблюдал дома в отношениях отца и его крепостных крестьян было лишь малой толикой того, с чем на самом деле приходилось жить миллионам людей), и именно отсюда он вынес твердое убеждение в том, что государственная власть никогда не сможет (будь у нее даже на то желание, что, в общем, мягко говоря, - маловероятно) сделать жизнь простого трудового народа истинно счастливой и справедливой. И именно благодаря своей службе в Сибири он познал, как в действительности происходит управление Империей, когда Петербург не знает, а то и не хочет знать реального положения вещей, насколько слова расходятся порой с делом, а благие пожелания, намерения гибнут из-за бюрократических проволочек.

Вспоминая впоследствии о своем пребывании в Восточной Сибири, Кропоткин писал в "Записках революционера" следующее: "Я видал крестьян в их ежедневной жизни и убеждался, как мало может дать им правительство, даже если оно одушевлено лучшими намерениями."[22]

Жизнь в Сибири, служба в тех краях оказала огромное влияние на молодого князя.

Проследить это можно не только по его произведениям, созданным для печати, что естественно не может гарантировать видения нами истинной картины его душевных переживаний, его истинных взглядов. Для более объективной оценки нужно принять к рассмотрению и другие свидетельства, и к таковым, в частности, можно отнести дневники князя, как, например, тот, что вел Кропоткин с момента своего выезда из Петербурга, и продолжавшийся уже во время службы. Сам дневник для печати не предназначался (хотя многие сделанные в нем заметки и ложились в основу статей, которые он высылал для печати в прессе), это были личные записи, сделанные для себя, а, значит, несут в себе довольно большую печать объективности, с точки зрения нашего познания истинных мотивов, душевных переживаний молодого князя.

Примечательной является уже самая первая запись, сделанная им сразу по выезде из столицы: "Наконец-то, навсегда выбрался я из Петербурга. Пора, давно пора."[23] И в этом заключается очень многое, особенно если вспомнить, насколько его тяготила служба в Пажеском корпусе, которая "оглупляла" его, и от чего он вместо службы в столице Российской Империи отправился в столь "непролазную глушь", коей являлась Сибирь (одна дорога к месту службы отнимала у него огромное количество времени, что лишний раз показывает, насколько странным, с точки зрения его дворянского окружения, был совершенный выбор).

В следующем году, в мае, он напишет своему брату: "На Амуре: шестимесячная дорога, новизна, некоторая независимость, избавление от неудобств Академии, надежда поселиться в хорошем климате и уверенность в том, что увижу много интересного".[24] Можно сказать, что пребывание в Сибири "оживило" Кропоткина, придало новый вкус его существованию, способствуя дальнейшему развитию его личности во всех положительных смыслах. Здесь он вновь почувствовал вкус жизни, причем жизни деятельной, и, на его взгляд полезной, то есть, способной, кроме всего прочего, послужить улучшению положению дел в стране (об этом свидетельствует, в частности, его опыт работы в комиссии по изучению положения в тюрьмах и его намеченный по итогам проверки план их преобразования, который, что вполне закономерно, оказался не осуществлен).

Кропоткин ведет свой дневник вначале весьма регулярно, записывает все интересное для него, все, что кажется ему важным, что заслуживает его внимания, что проявляется в наличии весьма любопытных мелочей, деталей, без которых невозможно полноценно оценить эпоху. Среди прочего, уже в самом начале, присутствуют заметки о жизни народа, как то - пьяные мужья бьют своих жен, а те в свою очередь терпят это, как нечто само собой разумеющееся, оставаясь безраздельно верны своим суженым; отмечает такое явление нашей жизни, как начальствопочитание (за, примерно, сто пятьдесят лет ничего в этом отношении так и не изменилось) - это когда для простого человека нет ничего, но стоит появиться чиновнику более или менее высокого ранга, как все тут же находится; и как иллюстрация к этому, описываемый Петром Алексеевичем уже в самом начале дневника случай в Нижнем Новгороде, когда смотритель долгое время утверждал, что лошадей, необходимых для замены, у него нет, но, стоило появиться генералу Огареву, как лошади тут же нашлись.[25] Кропоткин так же после этого смог получить необходимых ему лошадей, однако, только после того, как он учинил на станции скандал (что тоже весьма любопытно - не поскандалишь, не получишь, - века идут, а нравы не меняются).

В целом, во время своего пребывания в Сибири Петр Алексеевич часто сталкивался с разного рода неприглядными фактами из жизни простого народа, нередко отмечал это в своих записях, и, по всей видимости, эти-то замечания, эти факты Российской повседневности послужили тем основным фундаментом, на котором зародилась в его сознании теория коммунистического анархизма, наложившись на более ранние впечатления о притеснениях простого народа всевозможными чиновниками, и просто представителями привилегированных сословий. Именно Сибирь дала толчок в его развитии в данном направлении (собственно, об этом он напишет и сам в последствии).

Кроме того, есть в его дневниковых записях и заметки о царившем на Амуре в 1856-58-м годах страшном голоде, принесшем огромные беды и несчастья местному населению. Причем отмечалось, что голод, в принципе, не редкость для этих мест, что он случался в тех краях не раз, становясь, каждый раз, настоящим бедствием, уносившим многие и многие жизни местных поселенцев.[26]

Здесь будет уместно упомянуть еще и о тех его наблюдениях, что касаются организации жизни переселенцев на берегах Амура. Дело в том, что все делалось по указке незнакомых с местными реалиями людей, а это приводило порой к серьезным негативным последствиям.

Так, например, когда речь заходит о месторасположении поселений, то выясняется, что выбирались они чисто по указке - положено иметь селение через каждые столько-то верст, вот и строим, а что из этого получается в действительности таким горе-планировщикам и дела нет. А на деле, как это описывает Кропоткин, такие целеуказания приводили вот к чему: "В большую воду Амур топит почти все станицы, и вот теперь происходит почти повсеместное переселение станиц (...) на более удобные места. Снова надо строиться казакам, снова распахивать пашни, снова заводить хозяйство? Разве не было средств избежать этого? Если бы не гонялись за тем, чтобы на каждых 25, 30 верстах по Амуру был не просто станок, а непременно станица; и если бы станицам предоставляли право селиться там, где казаки нашли бы это удобным, хотя бы и внутри страны, поближе к горам, то этой напрасной траты труда русских людей не было бы".[27] То есть, получается, "хотели как лучше, а получилось как всегда" - с точки зрения кабинетной, такое расположение выгодно, а с точки зрения реальной жизни - это приводит к лишним затратам (причем - регулярным) сил и средств, а нередко, и к гибели людей. А все из-за централизованного руководства, когда люди у себя в кабинете думают, что лучше знают о положении на местах, нежели собственно живущие на местах; и самое печальное, что последние вынужденно (или того хуже - осознанно) подчиняются первым.

Кроме того, что касается этих поселений, то тут Петр Алексеевич отметил для себя еще и тот факт, что не только паводок не учитывался, но и даже более очевидные и простые вещи не брались в расчет: высаживают людей на поселение в непригодных местах - сплошь лес или что-нибудь еще в таком роде, а надо сеять, пахать, и, сначала приходится корчевать лес, расчищать землю под пашню, вместо того чтобы сразу выбрать для поселения такое место, где не нужно будет заниматься расчисткой территории, а можно будет сразу спокойно сеять. То есть - заставляют делать крестьян совершенно бесполезный, никому не нужный труд, только силы и время отнимающий.[28]

Много внимания Петр Алексеевич уделял в своих заметках и местным нравам, к которым, в частности, относился, повальный и повсеместный алкоголизм, бывший настоящим бичом для сибиряков, являясь источником многих бед, несчастий, а, вместе с тем, являвшийся так же и следствием, довольно мягко выражаясь, не очень хорошей жизни, той нездоровой атмосферы, что царила в обществе; так что пьянство становилось одной из немногих, а порой и единственной отдушиной для людей. "Пьянство и воровство страшное, - пропивают некоторые по 60 рублей,"[29] - записывает он в своем дневнике находясь в Благовещенске, в ожидании парохода. Люди нередко доходили до того, что пропивали последнее, что у них было, и делали это, более или менее осознанно (если так вообще можно выражаться применительно к алкоголизму), что нередко ставило людей в очень затруднительное положение, однако, поделать с собой ничего не могли, а многие, возможно, уже и не хотели (и хотели ли когда-то - тоже, вопрос).

"Казаков (...) спиртом угощают, для дам - водка (...)"[30] Причем, как он отмечает, пили все, от забитых крестьян, стоящих в самом низу общественной иерархии, и, заканчивая "верхами" общества, пили все социальные слои. Так, например, пишет Кропоткин о поповском пьянстве и разврате, которые так же весьма широко были распространены в Сибири.[31] Проблема алкоголизма, таким образом, вырисовывается очень острой и животрепещущей, так как от хорошей жизни люди вообще не спиваются (а если и спиваются, значит, благополучие - только видимое), что автоматически означает, что жизнь сибирская очень и очень далека от идеала.

Это, опять же, было, думается, ценным наблюдением для человека, выросшего в условиях столицы, где всегда больше возможностей, вариантов времяпрепровождения, нежели в провинции, так что князь мог лишний раз получить пищу для размышлений относительно того, что реально дает централизация в отношении регионального жизнеустроительства, развития местной инфраструктуры, как это отражается на людях (и в данном случае это касается всех слоев общества, но много больше других - его беднейшей части, находящейся на низшей ступени социальной иерархии).

К тому же, как одну из причин такого повального увлечения "горячительными напитками" Петр Алексеевич называл ту, что сюда (в Сибирские земли) часто уезжали и так уже неудавшиеся, несостоявшиеся люди, которые направлялись на новые земли в поисках счастья, и, не находя его, начинали пить...[32]

Пишет о кошмарной жизни поселенцев - о постоянных проблемах с хлебом, и множестве других проблем местного значения.

Такого человека как Кропоткин, равно как и любого другого человека, такие вещи не могли оставлять равнодушным, а у него к тому же не просто было чувство сострадания, но было в чрезвычайной степени развито чувство справедливости, которое никак не могло принять вышеописанное за норму жизни - это было для него попросту невозможно, что и обуславливало все большее "полевение" его социально-политических воззрений.

Причем временами Петр Алексеевич делал настолько животрепещущие записи, что читаешь их и понимаешь, что за последние сто-сто пятьдесят лет наши чиновники, наша провинция фактически не изменились, и это так же дает повод лишний раз перечитать работы Кропоткина, проанализировать его социально-политические, философские взгляды, перечитать критику современного ему общества.[33]

К числу таких нелицеприятных фактов из нашей жизни, что остались неизменными со времен князя-революционера, относится в частности следующее: "Нравственность здесь своя особая. Нужно чиновнику девку, говорит "старшому", и "старшой" любую приведет, а то и прямо к родителям адресуется; они даже больше любят это, чтобы не через чужих получали девку, а через родителей - "без огласки", по крайней мере; и это начинается с тех пор, как девка только может..., хоть с 14 лет."[34] И это только один, из приводимых П. А. Кропоткиным примеров о проблемах нравственности, что лишний раз свидетельствует нам о том, насколько развращены были нравы тех лет, а так же о том, что официальная власть с этим, в общем-то, и не боролась, так как и сама была поглощена теми же недостатками, что и остальное общество. И именно такие моменты нашей действительности формировали в анархистах тогда, и формируют сегодня особое отношение к проблемам нравственности, основанное на понимании порочности существующих устоев, на осознании необходимости их кардинальных изменений, так как для либертарного общества развращенные нравы современности совершенно не годятся, так как они суть порождение государственности и капиталистических отношений (в меньшей, но, не менее важной степени).

Таким образом, можно говорить о том, как, видя повседневную реальность жизни простых обывателей, Кропоткин постепенно становился с реформистского, либерального на анархистский, революционный путь. Понятно, что такой пересмотр жизненных позиций, идеалов были не случайны, но основаны на жестком анализе окружающей действительности и желании данную ситуацию изменить, при все большем осознании, что мирными средствами сделать это будет попросту невозможно (точнее - только мирными средствами, так как делать упор исключительно на насилие не менее бесперспективно).

"Где та польза, которую я мог бы приносить? И что же мои мечтания? Бесполезны? Бесплодны, по крайней мере. И с каждым днем, с каждым разом, как я встречаюсь с этим народом, с его жалкою, нищенскою жизнью, как читаю об этих страшных насилиях, которые терпят хоть христиане в Турции, - боль, слезы просятся. Как помочь, где силы? Не хочу я перевернуть дела, не в силах, но я хотел бы тут, вокруг себя, приносить хотя микроскопическую пользу им - и что же я делаю, чем приношу? и умру я, видно, ничего не сделав, и все мы помрем, проживши также бесполезно. Дети? В силах ли мы детям внушить ненависть, омерзение к этой силе, которая давит их. Мы, да, мы сами давим их! Чорт знает, что это!"[35] - записывает Петр Алексеевич в своем дневнике находясь в Уссури, 16 июля 1864-го года. Вот какие обуревали его ум сомнения при виде всего происходящего вокруг, вот каким путем он шел к анархизму, что мешало ему окунуться с головой в ту же самую, горячо любимую и по-настоящему интересную ему науку.

При этом, когда Петр Кропоткин находился в Иркутске и Чите, воодушевление, наполнившее его поначалу, начало затихать, так как он снова попадает "почти в такую же социальную среду, от которой бежал из Петербурга", хотя, конечно, одновременно с этим в Сибири среда высшей администрации была либеральнее, у губернатора Забайкалья, генерала Куколя, можно было найти в библиотеке и "Колокол" Герцена и его "Полярную звезду", так что при всех недостатках, местные условия не могли способствовать полному затуханию бунтарских начал в душе князя, в отличие от того же Петербурга, где деградация личности в административных кругах была много глубже.[36]

И, раз уж мы упомянули о местных сибирских библиотеках, в которых Кропоткин читал статьи Герцена и других социалистов, то стоит рассказать несколько подробнее о положении библиотек в Сибирских городах того времени, тем более, что этому Петр Алексеевич уделил место в своих записях (и место, надо заметить, не последнее), так как данный вопрос оказался весьма важен и одновременно с тем, довольно любопытен, с точки зрения их состояния и отношения к ним сибиряков.

"В библиотеке (частной - К. С.) я встретил несколько человек, которые вели очень оживленный спор о городском устройстве, и потом, когда я ни проходил, всегда заставал очень оживленные разговоры и споры по поводу прочитанного; в казенной библиотеке этого нет, разговоры там не допускаются".[37] Подобным образом он мог оценить разницу между частной и казенной библиотеками.

Так что, сравнению подвергалось не только наличие и качество представленной в библиотеках литературы (что было, кстати сказать, в пользу частной), но так же и степень комфорта, то есть атмосферу, в какой находился посетитель библиотеки, что, опять таки, говорило в пользу частной библиотеки, так как там было много спокойнее, а, главное, можно было тут же и обсудить с другими людьми интересующую вас тему, свежепрочитанную работу, в то время как в государственной это строго запрещалось. И речь здесь даже не о собственно преимуществе частного над государственным, но о том, насколько более грамотно делается, что бы то ни было заинтересованными, увлеченными людьми, и, насколько непродуманно и непоследовательно непосредственно незаинтересованными в том же самом деле чиновниками, лишь выполняющими возложенную на них обязанность (смысл которой, они, скорее всего, не понимают, или понимают, но не до конца).

Но это, что касается соотношения частного (точнее в данном случае будет сказать - безгосударственного) и казенного, соотношения их качества, между тем, это в очередной раз демонстрирует нам пути формирования у Петра Алексеевича фундамента для выработки собственного идеала либертарного общества.

Теперь же вернемся к дальнейшему рассмотрению того, как же все-таки конкретно он пришел к анархизму, что подвигло его всецело отдаться социалистической борьбе, в ущерб (отчасти) ученой деятельности, что помогло ему оставить наконец ненавистную армейскую службу, пусть и не при Дворе, а на Амуре, которая изначально была не более, чем компромиссом.

Дело в том, что в то время в Европе происходили революционные события, за которыми Кропоткин старался пристально следить, так как борьба людей за свободу, где бы, в какой бы стране она не велась, не могла оставить Петра Алексеевича равнодушным. Он интересовался и происходящим в Италии, и тем, что творилось в Царстве Польском. Все это вызывало его живейший интерес, о чем, в частности, наглядно свидетельствует его переписка со старшим братом, в которой они обсуждали перипетии народных движений, происходивших повсеместно по всей Европе.

Их интересовало все, от борьбы какого-нибудь народа за независимость, до крупнейших военных столкновений, они все пытались анализировать, вникнуть в суть, в причины происходящих событий, понять их перспективы, чем они могут закончиться и что дать, как самим борющимся, так и всему миру в целом.

Так, например, вот что писал Кропоткин своему брату Александру в письме от 25 августа 1862-го года, когда рассуждал о судьбах итальянского национально-освободительного, революционного движения: "Руки чешутся, когда читаешь про Гарибальди да про сербов."[38] Из чего отчетливо видно, что Петр не мог оставаться, и не оставался равнодушным к судьбам столь мужественных людей, которые все поставили на карту, ради достижения своей цели, в которую свято верили.

В том же ключе писал тогда и Александр в письмах к своему младшему брату, так что, как можно понять, тема народных движений живо интересовала их обоих. В частности, вот что Александр писал о событиях в Польше: "В Польше, говорят, открыли недавно огромный заговор, огромное общество, разделенное на десятки и сотни. Да, там хоть жизнь видна. А наше-то, наше юношество! Глядя на нас, патриот должен притти в ужас. Ведь все, все мне подобны (ленивы - К. С.), не делают решительно ничего. На Украйне лучше. Ненависть к "москалям" возрастает."[39] Что, опять же, весьма любопытно, так как Александр жалуется ни на что-нибудь, а на лень, пассивность отечественного студенчества, которое, вроде как должно наоборот, всеми силами участвовать в революционных событиях. Причем, что особенно знаменательно, он обращает внимание на то, что патриот (то есть, человек, которому не безразлична судьба его страны) должен придти в ужас именно от этого - от пассивности отечественного студенчества, ведь оно всегда и везде считалось наиболее политически активной частью населения, в первую, конечно очередь, благодаря своей начитанности.

Тем временем, П. А. Кропоткина все чаще стали посещать мысли о том, чтобы оставить службу, так как она сковывала его в действиях, да и по сути своей, действовала на него больше пагубно, нежели как-то еще, тем более, что тяготили князя в ней и разгильдяйство, и моральное разложение, производимое ей с служилыми людьми, и сам факт того, что он, как военный, мог оказаться втянутым в какие-нибудь "военные игры" начальников - а это уже совсем никак не вязалось с его моральными принципами.

В связи с такими мыслями, посещающими его, Петр писал брату в мае 1864-го года, о том, что: "Мысль бросить службу и заняться честным трудом все больше и больше крепнет во мне (по моим убеждениям казенная служба положительно труд нечестный)."[40] Как видно, он хотел не просто выйти со службы, но заняться "честным трудом", так как служба не сочеталась с его понятиями о честности и справедливости. Он не верил, что по-настоящему честный человек вообще может посвящать свою жизнь службе (уж во всяком случае - военной).

В том же году (но несколько ранее - в апреле) Кропоткин записал у себя в дневнике об одном происшествии, связанном с жизнью крестьян, с их взаимоотношениями между собой (об отношениях между беднейшей частью землепашцев и представителями зажиточных слоев). Он пишет о том, как четверо крестьян убили своего богатого земляка, за что и были расстреляны: "Двух расстреливали здесь, за острогом, чтобы весь острог вывести смотреть на экзекуцию. В саловаренном заводе то же будет. Думают этим устрашить народ, прекратить подобные вещи на будущее время. Едва ли." Эта запись была сделана во время его пребывания в Иркутске.[41]

Эта запись в его дневнике очень характерна, особенно если учесть его наблюдения за жизнью и работой на Сибирских рудниках, о том, насколько такая жизнь тяжела, сколько отнимает сил. Это вызывало все новые и новые размышления о социализме, социалистических идеях. Так, в письмах к брату Александру из Восточной Сибири летом 1866-го года он много писал о тяготах (и не только) сибирской жизни, и, в частности, о работе на приисках, о социализме, о недостатках капиталистических отношений.[42

Еще несколько ценных замечаний Кропоткина, касаемо того, насколько все-таки порочна Государственническая и Капиталистическая система, наглядно иллюстрирующая нам, что она делает с людьми, насколько извращает психологию обывателя: "Вот cercle vicieux (заколдованный круг - К. С.): давать хлеба (из казенных запасов - К. С.), - убеждаются, что будут кормить, и продолжают ничего не делать; не давать хлеба, - продают скот и все больше и больше становятся в безысходное положение." Это говорилось по поводу плохих хозяев, не умеющих (и не желающих научиться) грамотно и умело вести свое хозяйство - сеять, следить за посевами, собирать урожай.[43]

Летом все того же 1866-го года (в июне) Петр Алексеевич в письме брату излагает свои мысли относительно потенциальной революции, задается вопросом о ее движущих силах, о том, что должно будет стоять во главе угла революционной борьбы. Он рассуждает о соотношении нравственности, безнравственности и их соотношении с революционной борьбой, о том, что и в какой степени может быть соотносимо. При этом он приходит к выводу, что если использовать в борьбе исключительно только нравственные средства, то положительного результата это не даст - революция погибнет, соответственно, требуется использование так называемых "безнравственных" средств, правда тут уже возникала проблема совершенно иного рода: если увлечься такими средствами, то можно, просто-напросто, погубить "дело" собственными руками. Исходя из этого, князь приходил к такому выводу, что использовать в борьбе стоит, безусловно оба типа "средств", однако, превалировать должны "нравственные", в то время как "безнравственные" должны быть вспомогательными, и, соответственно, не должны играть ведущей роли, а должны только помогать слому существующей системы, и больше ничего; только такое сочетание средств должно было принести успех - а иначе революция проиграет, все приложенные усилия окажутся напрасными.[44]

Таким образом, мы можем видеть, что Кропоткин находился на перепутье, еще немного, и что-то может с ним произойти, нужен был только повод, который и возник осенью 1866-го года.

"Осенью 1866 года совершили побег ссыльные поляки, работавшие на строительстве Кругобайкальской дороги. Туда сразу же направили войска - отряд под командой полковника Лисовского."[45] Эти события очень угнетающе подействовали на Петра Алексеевича Кропоткина (равно, как и на его старшего брата, так как его это угнетало в не меньшей степени), которого тяготила мысль о том, что так вот и его могут послать на усмирение какого-нибудь бунта или восстания, что он считал для себя крайне не приемлемым, и, кроме того, переживал, как бы не послали на подобные "мероприятия" и его брата (так же находившегося на военной службе). Как бы то ни было, но им не пришлось принять участие в столь противных их мировоззрению событиях, по причине своего служебного долга, но зато это послужило для них обоих сигналом к тому, чтобы оставить, наконец, военную службу, и именно так они и поступили, оставив, наконец, тяготившее военное поприще в поисках более достойного занятия.

Справедливости ради необходимо заметить, что, при всем этом впоследствии он писал в своих воспоминаниях о том, что: "Годы, которые я провел в Сибири, научили меня многому, чему я вряд ли мог бы научиться в другом месте. Я быстро понял, что для народа решительно невозможно сделать ничего при помощи административной машины."[46] Таким образом, можно говорить о том, что служба в Амурском войске оказала неоценимую услугу будущему теоретику анархизма, причем сразу в двух областях: во-первых, способствовала его развитию, как ученого, исследователя; во-вторых, дала толчок формированию его революционных анархистских воззрений.

Но, самое главное - это то, что он не просто получил основательную подготовку для своего будущего перехода на позиции анархизма, но то, какие именно он отметил за свое пребывание в Сибири факты, что для себя почерпнул, так как многие его наблюдения вошли в последующие работы, посвященные анархизму, различным его аспектам. Так что период жизни в Сибири для Кропоткина - это, наверное, самый важный этап в процессе развития его личности, так как оказал огромное влияние не то что на самого князя, но также оказал огромное влияние на ход мировой истории в целом, особенно если учесть то, какой вклад деятельность Петра Алексеевича как теоретика анархического коммунизма оказала на ход мировой истории, на развитие всего человечества.

После своей отставки он переезжает в столицу, поступает наконец-то в Университет, занимается научной деятельностью, однако, отнюдь не перестает живо интересоваться происходящими заграницей событиями, возможно, важнейшим событием которой явилась в то время Франко-Прусская война 1870-2871-го годов, закончившаяся полным разгромом французов (пленением Наполеона III и подписанием перемирия в условиях блокады немецкими войсками Парижа, который находился на грани сдачи).

Эта война так же, что вполне закономерно, вызвала живейший интерес у Петра Кропоткина, что было во многом обусловлено тем, что Франция в глазах многих демократически мыслящих людей того времени представляла собой родину либертарной мысли, являлась символом и оплотом Европейской свободы, которые были привнесены Великой Французской Революцией 1789-1793-го годов.

При этом у будущего теоретика анархизма был довольно интересный подход к оценке тех событий, что, в общем-то, отнюдь не было лишено строгой логики: так, в июле-августе 1870-го года он придавался рассуждениям о том, что было бы весьма хорошо и полезно, причем, прежде всего для самой Франции, для самих французов, если проиграют эту войну, если "пруссаки вразумят французский народ", так как последним, по его мысли, необходимо было очнуться от состояния политической стагнации и вернуть себе прежнее место ведущего лидера образчика и борца за общечеловеческое освобождение[47], что было очень важно и необходимо для мирового социалистического движения (к которому и сам он уже фактически примкнул).

Следует отметить, что он еще не был революционером, хотя его формирование, как личности, в данном направлении, уже фактически свершается, окончательное же его отождествление себя с революционными и социалистическими идеями произошло несколькими годами позже отставки и переезда из Сибири в Санкт-Петербург. Связано это было с его первой поездкой за границу: "В 1872 году во время путешествия в Европу он знакомится со взглядами М. А. Бакунина и деятельностью Юрской федерации I Интернационала. Антиавторитаризм и революционность анархизма производят на Кропоткина большое впечатление."[48] При этом он не просто познакомился вплотную с анархистскими идеями, но познакомился и с самими анархистами, входившими в бакунинскую секцию Международного Интернационала - Юрскую Федерацию, в которую тогда же Кропоткин и вступил. И, хотя, так и не состоялась встреча между Михаилом Бакуниным и Петром Кропоткиным, однако, намного важнее оказался сам факт того, что Петр Алексеевич посетил Швейцарию и лично ознакомился с жизнью и деятельностью либертарного крыла Международной Ассоциации Трудящихся[49], конфликтовавшего с Марксом (боровшегося за влияние в Интернационале).

Возможно, это был второй важнейший (и равнозначный по своему историческому значению) шаг Петра Алексеевича Кропоткина после выбора в качестве места прохождения службы Амурского Казачьего войска, так как личное знакомство с Европейскими анархистами (и русскими революционерами-эмигрантами, в частности - лично знавшими М. Бакунина) очень сильно помогло ему в плане развития именно уже как теоретика анархизма, и, кроме того, именно после возвращения из данной поездки, он вступает в кружок "чайковцев" с целью пропаганды революционно-социалистических идей и пишет свою первую теоретическую работу - программную "Записку" организации, которая называлась "Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?"

Во время своего посещения Швейцарии, он понимает для себя раз и навсегда, на всю оставшуюся жизнь, что: "Социалист всегда должен жить собственным трудом."[50] То есть, что человек, призывающий человека к революционной борьбе, призывающий к уничтожению несправедливости, старающийся увлечь людей своими светлыми идеалами, сам должен жить той же простой жизнью, что и те люди, которых он призывает к революционной борьбе, а иначе эти призывы будут выглядеть, по меньшей мере, искусственно, если не сказать лицемерно, так как пропаганду среди рабочих должен вести только такой человек, который сам понимает на своем опыте, что труд, иначе между ними возможно недопонимание, и просто не знание реальных желаний, потребностей. Что бы теория имела возможность быть осуществленной, она должна базироваться на жизненном опыте, реалиях повседневности, а не на кабинетных исследованиях.

Что касается обстановки, в которой Кропоткин совершил свою поездку в Европу (1872-й год), то это было очень бурное время, насыщенное различными событиями. Годом ранее была потоплена в крови Парижская Коммуна; в апреле 1865-го года завершилась гражданская война в Соединенных Штатах, ознаменовавшаяся уничтожением рабства; в 1866-м студент Каракозов стрелял в Российского императора Александра II-го, за что и был в том же году повешен. Богатое на события было время, и неудивительно, что Кропоткин столь живо заинтересовался идеей анархизма, которая отвечала его жизненным поискам, связанными с кризисом его либеральной позиции.

Следует отметить здесь еще и то свидетельство Н. М. Пирумовой, что, находясь в России: "С особенно пристальным вниманием следил он за скудными известиями, мелькающими в печати о Международном Товариществе Рабочих."[51] Говоря при этом о его поездке в Европу, она отмечает: "Соглашаясь с тем бесспорным фактом, что активная революционная деятельность Кропоткина началась с 1872г., хотелось бы заметить, что поездка за границу дала ей только толчок. Но его анархизм, с самого начала был далеко не равноценен бакунизму."[52] Не равноценен, да, но если бы не Бакунин, его международная известность как борца за социальную справедливость, его личная порядочность, и общий гуманистический, позитивный в целом дух его теоретических и критических работ, то еще не известно, кем мог бы стать Кропоткин со временем, и узнал ли бы революционный мир в нем одного из своих лидеров.

В своих размышлениях о революционной борьбе, он говорил о том, что её итог будет всецело зависеть от творческой силы, прилагаемой для устройства жизни на новых началах, и от уровня нравственности преследуемых целей. Это было отражение того гуманизма, той порядочности, что была привита ему еще в раннем детстве, и которые он пронес через всю свою жизнь, не смотря ни на какие испытания, повороты судьбы, не взирая на все пережитые невзгоды.

Данная его этическая позиция отразилась уже в первой теоретической работе, и впоследствии присутствовала во всех его социально-политических трудах, находила отражение в его брошюрах и письмах, если речь в них заходила о революционной борьбе, либо вообще о проблемах социалистической мысли.

Находясь в Швейцарии и общаясь с членами Первого Интернационала, Кропоткин имел возможность несколько со стороны наблюдать за их внутренней жизнью, а, стало быть, видеть как хорошие, положительные моменты, так и неприятные, неприглядные факты из их "политических будней" (да и личностных, тоже, в том смысле, что мог оценить их не только как революционеров, но и просто, как людей, с чисто человеческой точки зрения). В связи с этим, видя отдаленность отдельных вождей международного движения от народных масс, политические махинации того же Н. И. Утина, он пишет в своих "Записках...": "Я был вполне разочарован и сказал Утину, что хочу познакомиться с "бакунистами" или "федералистами", то есть с другой секцией интернационала."[53] Данное высказывание Кропоткина как нельзя лучше показывает нам, почему он вернулся из Цюриха именно анархистом, а не сторонником другой части Интернационала, марксистской - он прекрасно видел и понимал, как политические махинации мешали ведению реальной борьбы за права трудящихся масс, да и что такое в принципе "политическая борьба", что она реально дает, и ради чего ее, в основной своей массе, ведут всевозможные политические активисты. Он прекрасно видел это и понимал, и осознавал, тем самым, справедливость позиции Бакунина по данному вопросу.

Кроме того, им было сделано еще одно, весьма ценное замечание: "(...) я скоро заметил, что никакой революции - ни мирной, ни кровавой - не может совершиться без того, чтобы новые идеалы глубоко не проникли в тот самый класс, которого экономические и политические привилегии предстоит разрушить."[54] Это, видимо, было логическим выводом из того, что, читая социалистические и анархистские газеты он осознавал, что примирения между социалистическим устремлением масс трудового народа и окружающей действительностью быть не может, ну а, рассуждая дальше, необходимо было понять, что нужно для того, чтобы революция победила, а не потерпела крах, захлебнувшись в собственной крови.

Примечания:

[1]Маркин В. А. Неизвестный Кропоткин. - М., 2002. С. 11

[2]Кропоткин П. А. Записки революционера. - М., 1988. С. 5

[3]Маркин В. А. Неизвестный Кропоткин. С. 12

[4]Кропоткин П. А. Дневники разных лет. - М., 1992. С. 7

[5]Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 45

[6]Бакунин М. А. Государственность и анархия // Философия. Социология. Политика. - М., 1989. С. 437

[7]Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 88-89

[8]Там же. С. 8

[9]Там же. С. 9

[10]"Пажеский его величества корпус", воспитанником которого Петр Алексеевич Кропоткин становится в 1857-м году.

[11]Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 107

[12]Там же. С. 120

[13]Кропоткин П. А. Этика. М., 1991. С. 364

[14]Переписка Петра и Александра Кропоткиных. Т.I. - М.-Л., 1932. С. 80

[15]Там же. С. 213

[16]Там же. С. 170

[17]Там же. С. 182

[18]Там же. С. 237-242

[19]Там же. С. 31

[20]Маркин В. А. Неизвестный Кропоткин. С. 14

[21]Переписка Петра и Александра Кропоткиных. Т.I. С. 36

[22]Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 183

[23]Кропоткин П. А. Дневник П. А. Кропоткина. - М., 1925. С. 3

[24]Переписка Петра и Александра Кропоткиных. Т.I. С. 268

[25]Кропоткин П. А. Дневник П. А. Кропоткина. С. 11

[26]Там же. С. 83-84

[27]Кропоткин П. А. Дневники разных лет. С. 312

[28]Там же. С. 315-321

[29]Кропоткин П. А. Дневник П. А. Кропоткина. С. 127

[30]Там же. С. 168

[31]Там же. С. 184-186

[32]Кропоткин П. А. Дневники разных лет. С. 285

[33]После этого понимаешь, что нам все еще есть, что менять, против чего выступать и за что бороться, к чему стремиться, так как, несмотря на все произошедшие в общественной жизни за последнее столетие изменения, неизменным остался факт эксплуатации человека человеком, счастья меньшинства за счет подавляющего большинства, и труды таких людей, как Петр Алексеевич Кропоткин помогают обрести свое место в этой жизни и понять, что бороться можно и нужно, надо лишь найти ту точку опоры, от какой отталкиваться в своей борьбе, как это делали когда-то П. Ж.Прудон и М. Бакунин, П. Кропоткин и Элизе Реклю, Э. Малатеста и А. Боровой, Л. Равашоль и Франческо Гецци, Н. Махно и Б. Дуррути, и многие, многие другие выдающиеся люди, возможно, лучшие представители рода человеческого.

[34]Кропоткин П. А. Дневник П. А. Кропоткина. С. 192

[35]Там же. С. 180-181

[36]Переписка Петра и Александра Кропоткиных. Т.II. - М.-Л., 1932. С. 12

[37]Кропоткин П. А. Дневники разных лет. С. 286

[38]Переписка Петра и Александра Кропоткиных. Т.II. С. 43

[39]Там же. С. 47

[40]Там же. С. 161

[41]Кропоткин П. А. Дневник П. А. Кропоткина. С. 152

[42]Переписка Петра и Александра Кропоткиных. Т.II. С. 189-200

[43]Кропоткин П. А. Дневник П. А. Кропоткина. С. 252

[44]Переписка Петра и Александра Кропоткиных. Т.II. С. 186

[45]Маркин В. А. Неизвестный Кропоткин. С. 95

[46]Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 217

[47]Переписка Петра и Александра Кропоткиных. Т.II. С. 217-222

[48]Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. - М., 1990. С. 4

[49]Что, по мнению российского исследователя В. Дамье, является более точным переводом названием на русский язык, нежели общеупотребимое название - Международное Товарищество Рабочих.

[50]Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 371-372

[51]Пирумова Н. М. Петр Алексеевич Кропоткин. С. 60

[52]Там же. С. 64

[53]Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 270

[54]Там же. С. 279

Весна-лето 2007.