Петр Алексеевич Кропоткин не был "создателем" идейной доктрины анархистского коммунизма, но по праву считается одним из ее авторов. Его авторитет, как мыслителя, среди современников-анархистов (если не считать "индивидуалистов", явно выпадавших из "мэйнстрима" движения) был почти непререкаем. Как замечал в этой связи историк анархизма Макс Неттлау, идеи Кропоткина в те годы "редко осуждались, редко подвергались сомнению": "… многим мнения Кропоткина казались не подлежащими сомнению истинами, а другим представлялось нежелательным поднимать вопросы, чтобы не ослабить огромное влияние, которое оказывали личность, талант и преданность его своему делу" (1).

Каким бы странным это ни могло показаться, но первый удар по своему авторитету нанес сам Кропоткин, когда он поддержал участие в Первой мировой войне на стороне Антанты и вместе с рядом других видных анархистов подписал соответствующую "декларацию 16-ти". Отход мыслителя от традиционных идей интернационализма и антимилитаризма – идей, которые он же прежде столь рьяно пропагандировал – вызвал смятение среди многих участников движения. Сочтя такой вираж предательством, они попытались защитить доктрину Кропоткина он него же самого. Характерны в этом отношении заявления русских анархистов-эмигрантов 1916 г. Парижская группа заявила, что "не только не может отныне считать подписавших «Декларацию» лиц своими товарищами по борьбе, но вынуждена решительно относиться к ним как к хотя и бессознательным, но от этого не менее действительным ВРАГАМ РАБОЧЕГГО ДЕЛА". Представители Женевской группы, упомянув персонально Кропоткина, провозгласили: "Те, кто призывают народ к участию в войне, не могут быть ни анархистами, ни антимилитаристами… Они вырывают душу анархизма и бросают ее на растерзание служителям милитаризма. Мы же остаемся на старом посту" (2).

Характерно, что уважение к личности Кропоткина в анархистской среде было настолько велико, что ему (в отличие, скажем, от другого видного либертария, подписавшего манифест в поддержку войны – Жана Грава), по существу, простили его "отступничество" и "демократические иллюзии" 1917 – 1918 гг. К примеру, Александр Беркман, посетивший ветерана движения в 1920 г., в своей дневниковой записи о встрече ни словом не упомянул его прежние "грехи", зато отметил: "Печать идеалиста столь поразительно лежала на нем, что духовность его личности ощущалась почти физически" (3).

Но время шло, и мир 1920-х и 1930-х годов уже сильно отличался от прежнего, довоенного. Ужасные испытания "последней" (как хотелось думать современникам и как утверждали победители) войны не только продемонстрировали никем не предполагавшуюся и неожиданную степень человеческого варварства и презрения к жизни, но ясно показали, как достижения технического прогресса и науки могут быть поставлены на службу убийству и разрушению. В последующие десятилетия развернулась так называемая "рационализация" производства, которая выражалась в широком внедрении конвейерного производства и тейлористских методов организации труда (и контроля над ним). Превращая работника в придаток машины, живой автомат (вспомним знаменитый фильм "Новые времена" Чарли Чаплина с его образом маленького человека, лежащего на огромной шестеренке!), эта техническая перестройка возвещала новую роль науки и техники. В 19 столетии они служили синонимом освобождения – теперь же стали восприниматься как еще одна, более утонченная форма рабства и господства. И хотя никто еще не мог даже в страшном сне вообразить чудовищную фабрику индустриального массового уничтожения в Освенциме, зазвучали первые тревожные голоса. "Если рационализация труда продолжится в нынешней форме еще 50 лет, любая надежда на социализм исчезнет", – предупреждал немецкий анархо-синдикалист Рудольф Роккер (4).

Эти тенденции ставили под вопрос саму идею "научного анархизма", за который ратовал Кропоткин. Как известно, мыслитель стремился создать единую и непротиворечивую концепцию мироздания, из которой вытекала бы идейная и политическая доктрина анархизма. В основу этой концепции была положена позитивистская логика, хотя Кропоткин в некотором отношении поставил позитивизм с ног на голову. Он разделял представления о единых закономерностях развития природы и общества, характерные для позитивистов 19-го века, но если те обыкновенно переносили на общество действие законов природы, то анархистский мыслитель, напротив, пытался распространить на природу (включая неживую) социальные принципы гармонии и самоорганизации, торжество которых он хотел бы видеть в сообществе людей (5). Проблема была даже не в том, справедлив такой взгляд на природу, или нет (многие современные ученые склонны признавать хотя бы частичную его правоту), а в самом позитивистском подходе, из которого вытекала апология "позитивного знания", "данности" и содержащихся в ней тенденций как почти естественнонаучных закономерностей. Следовало всего лишь освободить им дорогу, и они должны были восторжествовать, как торжествуют законы природы. Но что если "данность" куда более сложна и противоречива, и в ней заложены отнюдь не только эти, но и совсем иные тенденции? Какие из них должны одержать верх? В состоянии ли чистая наука объяснить и предсказать это? И можно ли вообще подчинять человеческую жизнь, человеческие чувства, человеческую свободу холодному научному разуму, работающему с точностью и закономерностью машины? Не убьет ли он этику вместо того, чтобы утвердить ее? (6).

Подобная критика позитивизма и привязки к "данности" с ее закономерностями в русле марксистской мысли породила социальную философию Франкфуртской школы (7). В анархизме она положила конец попыткам выстроить цельную анархистскую философию и здание "научного анархизма". Видный анархист Эррико Малатеста в 1920-х годах, пусть и не вполне справедливо, упрекал Кропоткина в "механицизме" и стремлении свести дело освобождения человека к природному детерминизму, предупреждая, что "наука – это оружие, которое может служить как добру, так и злу; но сама она полностью игнорирует понятия добра и зла". Наука "останавливается там, где кончается фатальность и где начинается свобода". Вот почему не следует "вносить науку туда, где ей не имеет никакого смысла быть", и идеал анархизма – человеческая свобода, этика, солидарность – вытекает не из научной предопределенности, а из свободной воли людей (8).

Однако основные баталии развернулись все же не вокруг философских взглядов Кропоткина. В центре их оказалась та часть его доктрины, которая касалась анархистской революции и будущего общества анархистского коммунизма. Как отмечал секретарь анархо-синдикалистского Интернационала – Международной ассоциации трудящихся (МАТ) Рудольф Роккер, "война и период революций в России и Центральной Европе поставили целый ряд новых проблем, о которых прежде вообще не знали или же которые надеялись с легкостью обойти" (9).

Развернулись оживленные дискуссии в анархистских изданиях, собирались конференции, спорные вопросы активно обсуждались внутри либертарных организаций, на конгрессах МАТ и т.д.

По словам исследователя истории анархизма Г.Манфредонии, в этот период получил развитие своеобразный "анархистский ревизионизм" (10).

К оживленным дискуссиям подталкивал, в первую очередь, опыт Русской революции (1917 – 1921 гг.) и всемирной революционной волны 1918 – 1923 гг. Хотя трудящиеся массы Росси проявили большую тягу и склонность к самоорганизации и самоуправлению, а их требования были нередко близки к анархистским, анархистам в целом не удалось повернуть ход событий в русло осуществления своей "программы". В ряде других стран сторонникам либертарных идей удавалось наложить собственный отпечаток на ход событий (в таких странах, как Испания, Италия, Аргентина, Бразилия или Перу даже решающий), но они так и не сумели добиться победы. Почему в России восторжествовали авторитарные социалисты, установившие строй государственного капитализма? Почему революционное наступление по всему миру захлебнулось? На эти вопросы анархистское движение должно было найти ответ.

Сам Кропоткин в последние годы жизни энергично предостерегал товарищей, говоря, что большевики показали, "как не следует делать революцию" (11). В примечании к послереволюционному изданию "Хлеба и воли" он особо отметил: "Теперь, когда мы видим из опыта, как трудно бывает «создавать», заранее не обдумавши весьма тщательно на основании изучения общественной жизни, что и как мы хотим создать, – приходится (…) сказать – «создавая, разрушу!»" (12). Иными словами, это было признание того, что стихийного порыва масс было недостаточно. Анархистское движение оказалось неподготовленным к революции; оно не успело распространиться к моменту начала социального переворота достаточно широко, чтобы оказывать влияние на настроения и действия достаточно обширных слоёв населения; наконец, ему не хватило конструктивного, творческого потенциала. Из подобного вывода, вполне разделявшегося большинством анархистов 1920-х годов, следовало одно из двух: или либертариям следует лучше подготовиться к грядущим революционным боям (но как именно?), или им предстоит исходить из того, что к моменту следующей революции они останутся в меньшинстве, и им придется сосуществовать с другими идейно-политическими силами и течениями.

Один из вариантов ответа заключался в том, что анархистам следует готовиться, в первую очередь, в организационном отношении. "Группа русских анархистов за границей" во главе с П.Аршиновым и Н.Махно выступила в 1926 г. с проектом "Организационной платформы Всеобщего союза анархистов". Авторы документа видели причину неподготовленности анархистов к революции в их распыленности на отдельные группы и течения, в отсутствии у них четких принципов и организационных методов. Они предлагали создать единую анархистскую организацию на основе общей программы – Всеобщий союз анархистов. Такая организация должна была обладать единой идеологией, единой тактикой и строиться на основе принципа коллективной ответственности. При этом органы Союза имели бы уже не только технический и координирующий (как это принято в анархизме), но и решающий (директивный характер). Подобная сплоченная сила могла бы, по мысли авторов "Платформы", сыграть роль идейного руководящего авангарда: вести борьбу в массовых общественных движениях (профсоюзах, Советах и т.д.) с тем, чтобы вырвать их из-под влияния других идейно-политических течений и добиться идейного руководства ими. Текст документа был составлен в достаточно осторожных выражениях, но некоторые пассажи прямо указывали на то, что создатели предполагаемого "Всеобщего союза" не собирались ограничиваться только "идейной ориентацией" масс. Вот что, например, говорилось в "Платформе" относительно работы в профсоюзах и рабочем движении: "… Задача анархистов в рядах революционного профдвижения может быть выполнена в том случае, если их работа там будет теснейшим образом связана и согласована с деятельностью анархической организации вовне синдиката (то есть, Всеобщего союза, – В.Д.). Иными словами, мы должны входить в рев.профдвижение в качестве организованной силы, ответственной за работу в синдикатах перед общей анархической организацией и руководимой этой организацией" (13). Неудивительно, что в анархистских кругах проект был воспринят как план создания централизованной анархистской партии, которая, по существу, должна была вести борьбу за власть.

Идея распыленных групп, действующих независимо друг от друга, была преодолена еще в конце 19 века: это было связано в том числе и с отказом анархизма от тактики покушений и "пропаганды действием" и с возвращением к работе в массовых движениях. Анархо-коммунистические группы в отдельных странах стали объединяться в федерации. Кропоткин выступил за возрождение массового революционного рабочего Интернационала, но предлагал при этом образовать внутри нечто, наподобие бакунистского Альянса внутри Первого Интернационала. "(…) Мы создаем эту (широкую, – В.Д.) организацию с намерением прямой антикапиталистической борьбы рабочих против работодателей, – писал он Жану Граву в 1902 г. – И, очевидно, в недрах этого нового интернационального альянса был бы образован более узкий альянс людей, знающих друг друга". "Под Интернационалом я понимаю нечто большое, что, через посредство своих конгрессов, производит впечатление на широкую публику и что содержит в своих недрах революционеров, связанных между собой альянсом и оставшихся коммунистами" (14). Однако он не воспринимал эту "внутреннюю" организацию, как внешнюю организационную силу, действующую по нормам централизма и централистской дисциплины. Малатеста, выступая на международном анархистском конгрессе 1907 г., доказывал недостаточность синдикализма и классового рабочего движения для революции, защищал идею отдельной организации анархистов, объединенных в группы, федерации групп и, наконец, Анархистский Интернационал. Но он подчеркивал: "Вне всякого сомнения, ассоциация (анархистов, – В.Д.) должна предоставить своим индивидуальным членам полную автономию, и федерация должна соблюдать ту же автономию для своих групп" (15).

Такая позиция, в целом, преобладала в анархистском движении. Поэтому "ревизионистские" идеи "платформистов" встретили резкие возражения со стороны других анархистов. Среди высказавших отрицательные суждения были такие заметные фигуры движения, как Всеволод Волин, Мария Гольдсмит, Эррико Малатеста, Себастьян Фор, Жан Грав, Макс Неттлау, Диего Абад де Сантильян, Мигель Хименес и другие. Наиболее резким и содержательным по существу был, пожалуй ответ известного итальянского анархиста Луиджи Фаббри: "концепция, предлагаемая Платформой, не добавляет ничего, кроме экивоков: это заставляет опасаться, что духовное руководство будет истолковано как фактическая диктатура и примет такую форму, что будет предполагать антианархическое разделение между меньшинством руководящих элементов и большинством руководимой массы. Массы будут иметь полное право не доверять, несмотря на все обратные заявления тех, кто претендуют на роль руководителей, и даже в духе «генштаба»" (16).

В целом, попытки "платформистов" убедить большинство анархистского движения в своей правоте оказались безуспешными. В 1927 г. им удалось созвать международный конгресс, но "Всеобщий союз анархистов" так и не был создан. Зато в различных странах появились отдельные "платформистские" группы, что способствовало еще большему разъединению либертариев.

Вопрос о взаимоотношении между массовым движением и анархистскими организациями неоднократно поднимался и обсуждался на конгрессах МАТ. 3-й конгресс анархо-синдикалистского Интернационала (1928 г.) отверг возможность участия в нем "непрофсоюзных организаций", отметив, что только революционные рабочие профсоюзы могут быть средством социальной революции и достижения либертарного коммунизма. Это относилось и к анархистским идейным группам, хотя анархо-синдикалисты подчеркнули стремление к сотрудничеству с ними. В Испании с конца 1920-х годов была одобрена линия, получившая название "trabazon" ("связка"): она предусматривала создание своего рода координации между анархо-синдикалистской Национальной конфедерацией труда и Федерацией анархистов Иберии (17). Во Франции ситуация была более сложной, поскольку большинство анархистов предпочитало работать не в синдикалистских, а в социалистических или коммунистических профсоюзах, как более "массовых" (это соответствовало идеям Малатесты, высказанным им еще на анархистском конгрессе 1907 г.: поскольку профсоюзы сами по себе не могут быть революционной силой, то либертариям лучше выступать за "профсоюзное единство", а не создавать отдельные анархистские рабочие союзы). Французские анархо-синдикалисты пытались убедить "несиндикалистских" либертариев присоединяться к организациям МАТ, сохраняя при этом и свои собственные группы. "Анархизм помогает анархо-синдикалистскому движению, не заменяя его собой", – объяснял эту точку зрения Пьер Бенар, ведущий идеолог Революционно-синдикалистской Всеобщей конфедерации труда Франции (РСВКТ). Он предлагал всем группам сторонников анархистского коммунизма объединиться во всемирном масштабе на основе "единства доктрины", создать международную организацию и принять повсюду, на всех уровнях практику "связки". Анархисты должны были вступить в анархо-синдикалистские профсоюзы и одновременно вести широкую идейную и организационную работу по месту жительства, готовя создание в ходе революции либертарных коммун (18). Впрочем, решить эту проблему во Франции так и не удалось: к Анархистской федерации, работавшей в "связке" с РСВКТ, примкнули далеко не все анархисты.

Европейские анархо-синдикалисты придавали первостепенное значение делу организации трудящихся и их "организационной" подготовки к революции. "Социальная революция должна быть подготовлена до деталей, чтобы увенчаться успехом, – подчеркивал, например, шведский анархо-синдикалист Альберт Йенсен. – Совершенно непонятно, как можно желать все импровизировать. Такой позицией могут воспользоваться политические демагоги, чтобы завладеть революцией, вновь укоренить политическую власть и установить диктатуру" (19). Именно так и произошло в России, где большевики воспользовались плодами революции, поскольку массы понимали, против чего они борются, но не имели ясного представления о том, чем заменить старый строй. В результате "анархисты боролись, а большевики начали строительство по-своему", – подчеркивал испанский активист Валериано Оробон Фернандес. "Необходимо сформировать конструктивные способности рабочих, – доказывал он. – Капитализм умирает не сам по себе. Конструктивное действие важнее, чем баррикады. Само разрушение еще отнюдь не является творчеством. Наиболее важен второй день после революции, начало строительство нового" (20).

Как же, по мысли анархо-синдикалистов, следовало готовить трудящиеся массы к революции? Прежде всего, надлежало укреплять и распространять анархо-синдикалистские профсоюзы с тем, чтобы они объединяли в своих рядах большинство работников. Этим органам предстояло стать той уже готовой структурой, которая в момент переворота могла бы взять в свои руки управление экономической жизнью: производством и распределением. "Задача революционного синдикализма, – говорилось, например, в декларации принципов МАТ, – носит двойной характер: с одной стороны, он ведет повседневную революционную борьбу за улучшение экономического, духовного и морального положения трудящихся внутри существующего общественного строя, а с другой, его самая высокая цель состоит в подготовке масс к самостоятельному управлению производством и распределением и к взятию в свои руки всех сфер общественной жизни" (21). В директивах, разработанных немецкими анархо-синдикалистами еще в начале 1920-х гг., когда, как им казалось, революция в Германии стояла на повестке дня, предполагалось, что профсоюзы, организованные по отраслевому принципу, превратятся в органы администрации производством, а их территориальные объединения и федерации – в органы управления распределением и социальной жизнью. Для того, чтобы быть в состоянии взять выполнить эту роль, рабочим союзам надлежало еще при капитализме приступить к изучению хозяйства, собрать статистические данные о потребностях и производственных возможностях и начать разработку планов их состыковки (22). Испанская НКТ, которая объединяла в своих рядах сотни тысяч наемных работников, неоднократно собирала подобную статистику в начале 1920-х и в 1930-х годах.

Работу по изучению хозяйственной деятельности анархо-синдикалисты предполагали вести на всех уровнях – от отдельных предприятий, фирм и населенных пунктов до всемирных масштабов. На местах этим следовало заняться фабрично-заводским Советам, которые должны были быть организованы синдикалистскими профсоюзами. Им предстояло не только защищать интересы рабочих в конфликтах с предпринимателями и государством, но и организовать курсы для рабочих с целью изучения производства, собирать информацию о деятельности своего предприятия, контролировать бухгалтерские книги и регулярно обмениваться информацией с другими Советами. Таким образом, полагали анархо-синдикалисты, рабочие смогут не только захватить свои фабрики, заводы, учреждения и службы в ходе социальной революции, но и без больших проблем наладить управление ими, переориентировав производство на удовлетворение потребностей конкретных людей (23).

Испанский синдикалист Хуан Пейро полагал, что пока не созданы отраслевые федерации анархо-синдикалистских профсоюзов, ни о какой революции не может быть и речи. На конгрессе МАТ в 1931 г. французские анархо-синдикалисты предложили "План реорганизации международного синдикализма". Он предусматривал перестройку международной организации в виде однотипной для всех стран структуры отраслевых профсоюзов снизу доверху – от профсоюзных фабричных Советов, соединяющихся затем в сети вплоть до общенационального уровня, до интернациональных отраслевых органов. Они должны были быть как орудиями борьбы с капитализмом (учитывая его интернационализацию), так и зачатками экономической системы будущего. В их задачи включались также сбор хозяйственной и технической информации, осуществление рабочего контроля над деятельностью предприятий и движением рабочей силы, подготовка трудящихся к делу управления производством на всех уровнях, включая международный (24).

Однако многие анархисты отвергали такую ориентацию на "организационный" момент и считали ее "механизацией" анархизма. Соглашаясь, что революция должна быть подготовлена, они, в то же время, делали упор на идейную и психологическую подготовку. Испанский анархист Хосе Альберола доказывал на конгрессе НКТ в 1931 г.: "Сторонники отраслевой федерации выступают за нее, потому что утратили веру в фактор цели и верят только в зубчатые колеса машинного механизма. А я говорю, что машина не создает силы, а потребляет их, вот почему мы создаем менталитет, который оказывает сопротивление всему тому, что собирается механизировать личность… Нам нужен идеал, который рано или поздно сможет разрушить этот капиталистический машинный механизм" (25).

Другой представитель "радикального" крыла НКТ, Хуан Гарсиа Оливер заявлял, что подготовка революции носит второстепенный характер и что "все что можно подготовить, уже сделано". Теперь важна воля к свершению переворота (26).

"В буре революции все приготовления будут выброшены за борт, – заявили, к примеру, представители Аргентинской региональной рабочей федерации (ФОРА) на конгрессе МАТ в 1931 г., – революция создаст себе свои собственные формы жизни". "Надо думать не исключительно о производстве, а больше о самих людях; главная задача – не организация хозяйственной системы, а распространение анархистской идеологии" (27). Только "создавая этические ценности, способные развить в пролетариате понимание социальных проблем независимо от буржуазной цивилизации, можно придти к созданию неразрушимых основ антикапиталистической и антимарксистской революции, которая разрушит режим крупной индустрии и финансовых, промышленных и торговых трестов", – утверждал теоретик ФОРА Эмилио Лопес Аранго (28).

В основе подхода аргентинских рабочих анархистов лежало развитие и революционное истолкование Кропоткиным концепции французского фиоософа А.Фулье о преобразующей роли "идей-сил", то есть "мыслей, ведущих к делам". Анархистские идеи, полагал Кропоткин, вызывают "целый ряд действий протеста: сначала – протеста личного против капитала и государства, затем протеста коллективного в виде стачек и рабочих бунтов, причем и тот и другой виды протеста подготовляют, как в умах, так и в жизни, восстание массовое, т.е. революцию" (29). К этому представлению о движущей роли идей (прежде всего, этических идей солидарности, взаимопомощи и свободы) теоретики ФОРА прибавили идущую от Бакунина концепцию "революционной гимнастики". Они исходили из того, что в ходе борьбы за повседневные экономические и духовные требования трудящиеся смогут вновь обрести забытую или подавленную капитализмом социальность, навыки солидарности и взаимопомощи. Эти навыки могли, наряду с идейной и культурной работой, помочь эксплуатируемым преодолеть навязанное существующим обществом разобщение и диктуемые им ценности, позволить им выйти за горизонты "данности" и развить в себе понимание "идеи-силы" социальной революции и анархистского коммунизма. Важно лишь, чтобы эта борьба велась на основе самоорганизации, прямого действия и самоуправления, без политических партий и бюрократов.

Поэтому "фористы" считали отдельную идейно-политическую организацию анархистов ненужной и даже вредной, отвергая, таким образом, как соответствующие представления Малатесты, так и "платформизм". Сам принцип разделения на анархистское объединение и массовую рабочую организацию, в которой действуют организованные либертарии, ФОРА расценивала как авторитарный и партийный. "Этот дуализм, – подчеркивал Абад де Сантильян в "аргентинский" период своей деятельности (до 1930 г.), – обрекает анархизм на бессилие, поскольку антиавторитарные экономические организации никогда не согласятся на то, чтобы ими руководили организации, автономно работающие вне их рамок и не могущие избавиться от известных партийных интересов" (30). Предложенная ФОРА организационная модель – "это ни анархистская «партия», ни синдикалистская организация"; это рабочее движение, соединяющее в себе профсоюзную форму и идейное (анархо-коммунистическое) содержание (31).

Но что если к моменту восстания против капитализма население не окажется под достаточным влиянием анархистских идей, и анархизму придется сосуществовать с другими общественно-политическими силами и течениями? Что если революция в итоге окажется не "чисто" анархистской? Понятно, что чем больше социальный переворот будет подготовлен (организационно или идейно) анархистами, тем более либертарный характер он приобретет. Ну, а если все-таки эта подготовка запоздает?

В 1920-х гг. в анархистской среде нередко делались критические или иронические высказывания в адрес преобладавшего в 19 столетии представления о социальном перевороте в виде решительного штурма, "великого вечера". Некоторые анархисты и синдикалисты фактически выступили за "переходный период" на пути к "полной" анархии, хотя это и противоречило либертарной "ортодоксии". Так, русский анархо-синдикалист Александр Шапиро еще в 1923 г. писал о том, что "грядущая революция не принесет с собой полного осуществления анархистского идеала" и немедленного "полного равенства". Неизбежное падение производства в период переворота, необходимость применения насильственных мер против врагов и другие трудности, полгал он, породят особый этап, когда синдикалистские профсоюзы, еще не включая в себя всю массу населения, должны будут взять на себя ответственность за управление обществом, деньги временно сохранятся, и т.д. (32)

Французский анархо-синдикалист Пьер Бенар различал "вольный коммунизм" и "либертарный коммунизм". Социальный переворот, овладение средствами производства и обмена и ликвидация частной собственности еще не будут означать создание вольного коммунистического общества, утверждал он. Это лишь откроет переходный период "между разрушением старого режима и стабилизацией нового режима", причем продолжительность его будет "сравнительно долгой". Бенар предрекал, что трудящиеся будут колебаться, уставать, что замедлит продвижение вперед. Придется торговать с заграницей за золото и выпустить общенациональные "боны обмена" с обозначением в рабочих часах, поскольку население привыкло к деньгам и доверяет им. Лишь постепенно несовершенный "либертарный коммунизм" сможет перерасти в "вольный коммунизм", когда можно будет перейти к коммунистическому принципу "от каждого по способностям – каждому по потребностям" (33).

Представления о "переходном периоде" на пути к "полной" реализации либертарного идеала нашли отклик и в движении других стран. В испанской НКТ к подобной позиции склонялось умеренное крыло, т.н. "трентисты". Их представители также утверждали, что "ввести непосредственно либертарный коммунизм" невозможно, и "неизбежен этап синдикализма" в качестве "своего рода моста", когда существует "господство большинства", а профсоюзы осуществляют "исполнительную власть в области производства и распределения" (34). Сходные мысли высказывал и переехавший в 1930-х гг. в Испанию и примкнувший к испанскому движению Абад де Санильян. Он также понимал либертарный коммунизм как некое переходное общество на пути к полной анархии (коммунизму), допуская вначале отход от коммунистических принципов распределения "по потребностям" и введение какого-то "средства обмена". "Мы предвидим после разрушения капитализма длинный и трудный процесс работы", поскольку "вековое воспитание… не может быть преодолено одним шагом" (35).

Некоторые анархисты, отвергая модель "синдикального переходного периода", ратовали за то, чтобы после революции возникло плюралистическое общество, в котором анархисты могли бы, с помощью свободного экспериментирования, доказать всем преимущество своего способа жизни и хозяйствования. Подобные идеи высказывал Малатеста. Он полагал, что "лишь небольшое меньшинство, при особенно благоприятных условиях, сможет подняться до понимания анархии", пока сохраняются государство и капитализм. "…Обращение масс в анархизм и коммунизм – и даже в самую умеренную форму социализма – невозможно до тех пор, пока нынешние условия продолжают существовать". Следовательно, "революция не может быть осуществлена для немедленного и прямого установления анархии, а лишь для создания условий, которые сделают возможным быстрое развитие в направлении анархии…". Малатеста предлагал создавать анархистские коммуны, объединяющие первоначально меньшинство населения и сосуществующие с другими общинами и сообществами, живущими по рыночным или коллективистским принципам. Затем, как он надеялся, анархо-коммунистам удастся убедить всех в своей правоте и привлечь к себе большинство населения (36). Подобной позиции придерживался и знаменитый историк анархизма Макс Неттлау.

С представлениями о постепенности перехода к анархистскому коммунизму была связана мысль о нереалистичности анархо-коммунистических принципов распределения по потребностям, которые развивал Кропоткин. И если П.Бенар предлагал выдавать после революции всем членам общества равную сумму в рабочих чеках и бонах с тем, чтобы они затем могли обменять их на предметы потребления по своему усмотрению (37), то некоторые немецкие синдикалисты высказывались за возвращение к коллективистскому принципу "каждому по его труду" на начальной стадии строительства нового общества. Согласно этому мнению, "коммунизм возможен лишь при том предварительном условии, что все имеется в изобилии, и только тогда свободное потребление приобретает действительную ценность". К тому же, "нам приходится рассчитывать на людей, как они есть и какими мы вынуждены перенять их из старого общества", с соответствующим правосознанием и привычкой к принципу стоимости (38). Наконец, были такие приверженцы анархистского "ревизионизма" в Германии, которые вообще сочли распределение по потребностям "безумной идеей" (39) и призывали оценивать при распределении "реальную производительность" труда. В свободном обществе, утверждал немецкий синдикалист Фриц Деттмер, "каждый не сможет брать из общественного богатства сколько ему заблагорассудится"; "каждый сможет взять лишь столько, сколько ему будет причитаться, и должен будет работать столько, сколько необходимо для производства распределяемых благ". Он отверг идею равной зарплаты для каждого и считал, что цены на товары и нормы оплаты труда должны будут планомерно согласовываться профсоюзами. Деттмер предусматривал создание общественных банков и системы кредита (40). Он даже не считал нужным серьезно менять структуру производства. Это был уже не просто шаг от анархо-коммунизма к коллективистским доктринам 19 века, но возвращением к давно устаревшим идеям Прудона.

Аргумент, гласящий, что коммунистическое распределение с ориентацией на потребности реальных людей возможно только при изобилии, был явно заимствован из марксистского учения, и не случайно Деттмер ссылался именно на марксистские экономические категории. Однако попытка приписать Кропоткину наивные рецепты неограниченного потребления всех благ и выдать эти рецепты за главный анархо-коммунистический принцип совершенно несостоятельна.

Конечно, в целом можно согласиться с оценкой анархистского теоретика конца 20-го века Мюррея Букчина: идеи нехватки (дефицита) благ и надежды на изобилие довлели над социалистической мыслью конца 19-го и первой половины 20-го столетия (41). Но все же уместно напомнить, что писал в этой связи сам Кропоткин. Хотя он действительно полагал, что сам переход к новому обществу позволит значительно увеличить производство и удовлетворить основные потребности людей, мыслитель подчеркивал: представление о том, что каждый будет просто брать то, что ему нужно, в неограниченном количестве, "из кучи", – это "болтовня" и "глупая шутка". Принцип анархо-коммунистического распределения Кропоткин описывал совершенно иначе: "…Пусть каждый берет сколько угодно всего, что имеется в изобилии, и получает ограниченное количество того, что приходится считать и делить" (42). Иными словами, все зависело от соотношения потребностей и производственных возможностей. Однако Кропоткин считал важным соблюдать принцип равного доступа всех людей к общественному богатству, независимо от их индивидуального "трудового вклада" как потому что последний в действительности практически невозможно измерить, так и поскольку он мог определяться массой случайных обстоятельств, не зависящих от желания людей и потому не могущих рассматриваться как их заслуга или "вина". Теоретик подчеркивал необходимость тщательного изучения потребностей и производственных возможностей и их координации через органы самоуправления производителей и потребителей (своеобразного "планирования снизу"). Для предметов потребления, не имеющихся в изобилии, он предлагал фиксировать верхнюю границу индивидуального потребления (43).

Таким образом, отсутствие "изобилия" еще не было, с точки зрения ортодоксального анархистского коммунизма, основанием для отказа от равного права всех людей на доступ к общественным благам. Но у сторонников пересмотра доктрины в запасе был еще один, самый главный довод: несоответствие идей и "рецептов" Кропоткина индустриальной ступени развития общества. Речь шла прежде всего о концепции преодоления узкого и детального разделения труда, о его интеграции и о самоуправляющейся коммуне как основной единице свободного анархистского общества.

Стоит напомнить, что Кропоткин допускал существование в будущем либертарном обществе самых различных типов объединений и ассоциаций: территориальных, производственных, по интересам и склонностям и т.д. И все же его основу он усматривал в "городской коммуне, объявившей свою независимость" (44). Теоретик анархо-коммунизма исходил из того, что такая самоуправляющаяся территориальная единица станет ориентироваться на максимально возможное самообеспечение основными благами и услугами, хотя никто не выступал за полную ликвидацию обмена и абсолютную хозяйственную автаркию. Соответственно, это означало широкое развитие в коммуне самых разнообразных отраслей сельскохозяйственного и промышленного производства, преодоление узкого разделения труда на индустриальный и аграрный, умственный и физический, и достижение его интеграции. Экономическая и политическая децентрализация, по Кропоткину, не означали эгоизма и замкнутости. Коммуны, полагал он, должны будут объединяться в федерации и совместно решать хозяйственные и общественные вопросы, которые затрагивают интересы нескольких общин, региона, страны или всего мира.

Однако в условиях "второй индустриальной революции" 20-х годов эта программа многим казалась несовременной и устаревшей. Одним из первых подверг критике "идиллический гармоничный дух" кропоткинской "промышленной деревни, самодовлеющей и дружественной по отношению к своим соседям", Неттлау. "Хотя возможно механически выращивать зерно и фрукты в оранжереях, при искусственном свете и тепле, даже и в наиболее бесплодных северных районах, однако это способ, к которому могут обращаться поневоле только люди, отрезанные от всего остального мира, – утверждал он. – Этот способ… предполагал бы существование очень странного мира, подразделенного на много регионов, еще более отчужденных друг от друга, чем современные европейские государства" (45).

В том же духе высказывался и Абад де Сантильян, отказавшийся от взглядов ФОРА: "Представление о сельском рае или о свободных коммунах выдвигалось поэтами прошлого, – подчеркивал он. – На будущее дело обстоит, однако, совершенно иначе… «Свободная коммуна» – это логический результат групповых связей, но в экономике таких свободных коммун не существует, потому что нет их предпосылки – независимости… Экономический коммунизм – это реликт старых юридических концепций коммунальной собственности… Экономика сегодня – это чрезвычайно разветвленный организм, и любая изоляция принесет ущерб. Только ликвидировав специализированный труд, мы можем представить себе свободные коммуны как экономический идеал. Но это сегодня невозможно" (46).

Индустриалистские критики Кропоткина предлагали вернуться к "синдикалистской утопии", как назвал тот взгляды революционных синдикалистов начала 20-го века в предисловии к книге французских синдикалистов Э.Пато и Э.Пуже. Согласно этим представлениям, основу будущего общества должны были составить производственная отраслевая ассоциация – синдикат (профсоюз) и их федерации, вплоть до мирового уровня. Территориальное объединение играло бы при этом вспомогательную роль (организация потребления, досуга, коммунальной жизни и т.д.). Соответственно, экономика подлежала большей централизации через механизмы планирования и обмена, а широкое разделение труда и внедрение крупных технологий воспринимались не как путь к отчуждению человеческой личности, а как залог прогресса. Одним из средств обмена могли служить деньги.

Речь шла, по существу, о марксистско-индустриалистской "корректировке" анархистской доктрины. Так, немецкий синдикалист Г.Вартенберг прямо возмущался стремлением анархо-коммунизма к децентрализации, к ориентации на максимально возможное самообеспечение и на решение как можно большего числа вопросов на местном уровне. Он сетовал на то, что такой подход привел бы к "развалу крупных предприятий", между тем как именно они в состоянии обеспечить "рациональное производство". Вартенберг призывал также отказаться от "устаревшего", по его мнению, резкого противопоставления государства и общества. Функции первого после революции, утверждал он, не исчезнут: "… Определенные функции государства должны будут в будущем обществе, по крайней мере, на переходной стадии, исполняться всеобщей организацией…". Эта система Советов "в основном должна совпадать с тем, что представляли себе старые французские синдикалисты в облике структуры бирж (территориальных межпрофессиональных объединений, – В.Д.)" (47). Примерно такую же схему рисовали П.Бенар и Абад де Сантильян.

Хотя сторонники пересмотра "ортодоксальных" взглядов в анархизме в 1920-х – 1930-х гг. активизировались, нельзя сказать, что они добились преобладания в движении. "Обновленцы" отнюдь не выглядели столь убедительно, как им самим казалось. Как справедливо замечала ученица Кропоткина Мария Корн (Гольдсмит), "идеалов и новых путей нам не показывают, а если и показывают, то в них легко бывает узнать нечто гораздо более старое, чем те, столь хулимые довоенные идеалы, которые хотят заменить. «Новое» оказывается, в сущности, возрождением давно прошедшего, которое считалось лет 30 тому назад безвозвратно канувшим в вечность" (48).

Немалое число видных и популярных анархистов выступили в защиту анархо-коммунистической доктрины.

Среди них был, к примеру, Александр Беркман, написавший в 1929 г. книгу "Что такое коммунистический анархизм?". Он взял под защиту доводы Кропоткина о невозможности определить и оценить трудовой вклад отдельного человека и оспаривал утверждение, будто отсутствие материальной заинтересованности обязательно приведет к лени и отказу от работы. Моральное уважение и признание могут служить гораздо лучшим стимулом, равно как и солидарность между свободными людьми. Речь должна при этом не о карикатурной "уравниловке", то есть обезличивающем усреднении, а, напротив, о максимальном развитии творческого разнообразия, индивидуальных способностей и склонностей каждого. Социальная революция, считал Беркман, будет осуществляться в форме всеобщей стачки, низвергающей государство и капитализм. Такая революция "не является чем-то случайным или внезапным событием... Идеи не меняются внезапно. Они медленно и постепенно прорастают, как растение или цветок. Вот почему социальная революция... разворачивается до момента, когда значительное число людей усвоят новые идеи и полны решимости осуществить их на практике" (49).

Социальная революция, утверждал Беркман, "это не разрушение, а созидание". Она "несет с собой возникновение новых человеческих ценностей и социальных связей, а также изменение отношения человека к другим людям..., она предполагает иной настрой в индивидуальной и коллективной жизни" (50). Такое изменение не возникает само по себе, оно должно быть подготовлено: людям предстоит понять, представить себе и спланировать жизнь без правительства и без принципа авторитета. Все это формируется в трудящихся людях лишь в ходе борьбы за свои права и интересы, за освобождение. Важным моментом является при этом развитие солидарности, объединение в борьбе рабочих, крестьян и специалистов ("интеллектуальных пролетариев"). Беркман подчеркивал первоочередную роль революционных и либертарных профсоюзов в организации трудящихся, подготовке и осуществлении такой стачки. Он представлял себе организацию таких союзов в виде системы советов предприятий и их объединений на всех уровнях. По мнению американского анархиста, это должен быть как орган борьбы, так и то место, где работник учиться солидарности, изучает производство и его функционирование, понимает свое место в общество и свои задачи. Уже теперь следовало повсюду создавать на предприятиях такие Советы. В ходе всеобщей стачки рабочим организация (рабочим Советам и их объединениям) предстояло затем взять экономическую и общественную жизнь в свои руки, наладить регулирование производством, потреблением (совместно с домовыми и окружными комитетами) и т.д.

Но если, таким образом, революция есть результат эволюции (просвещения людей и их идейного развития, складывания в массах представления о том, что и как надо делать на практике, каким образом строить новую жизнь), то, раз начавшись, она уже не должна знать никакие переходные периоды или смешанные формы. В ожидании того момента, когда новое общество сможет производить достаточно для того, чтобы свободно удовлетворять потребности людей. Беркман предлагал ввести равномерное для всех распределение того, чего не достает (при несколько увеличенной доле для больных, стариков, детей и беременных женщин). При этом деньги, по его мнению, подлежали немедленной ликвидации, а производство переориентировалось на потребности: выявленные через те же рабочие организации самими потребителями, потребности становились своеобразным "заказом" – регулятором производства. Все производимое безвозмездно отправлялось бы на общественные склады для доставки нуждающимся (51).

Важное место в книге Беркмана занимала перестройка системы производства с ориентацией на децентрализацию и, в значительной мере, самообеспечение территориальных общин (в духе Кропоткина). Защиту революции он видел как дело объединенного в федерации вооруженного народа, а не специальной армии, тайной полиции и т.д.

Таким образом, книга Беркмана была основана на соединении идей анархо-коммунизма Кропоткина и анархо-синдикалистских рецептов организации и борьбы. Ее, в известной мере, можно считать ответом сторонников сохранения классических принципов анархизма на постулаты и доводы "анархо-ревизионистов".

Интересную и целостную критику взглядов противников "ортодоксии" предложил живший в Европе индийский анархист М.Ачарья. Он резко возражал против всякого намерения сохранить деньги ("украденный труд") в будущем обществе. Предлагаемая деньгами свобода выбора в потреблении мнима, писал Ачарья, это "свобода в несправедливости и эгоизме", по сути, это рабство. Деньги как регулятор распределения плохи тем, что они безлики и не учитывают индивидуальных потребностей и особенностей конкретного человека. Индийский анархист защищал анархо-коммунистический подход, при котором "местные коммуны справедливо распределяют необходимые им товары пропорционально общему числу членов", причем "под общественным контролем". Общее количество людей и есть регулятор верхней границы потребления, и каждый должен получить именно то, что ему нужно, а не безликие деньги. "Обмен – это капиталистическая форма хозяйственной жизни". Как и "классические" анархо-коммунисты, Ачарья отмечал неразрывную связь между принципом обмена и государством. "Идея обмена, – подчеркивал он, – ведет к индивидуализму и заканчивается, в конечном счете, необходимостью судьи и диктатора...". Он доказывал, что свободное общество нельзя построить на эгоизме: "Тот, кто обменивает, тот не социалист, а насильник, вечный носитель политических конфликтов...".

В социалистической идеологии, писал Ачарья, не должно и не может быть речи об обмене и теориях обмена. Труд, изделия и общество неразрывны. Вопрос не стоит даже об обмене между отдельными коммунами, ведь все коммуны – не более чем части одной большой всеобщей коммуны, все члены отдельной коммуны являются в одно и то же время членами общего целого. Все они в известной мере под одной крышей, как одна семья. Человек свободного общества трудится не на обмен, а для того, чтобы доставить удовольствие себе и своим товарищам. Отвечая на утверждения, будто такое общество невозможно, Ачарья ссылался на опыт первобытных народов и вновь созданных общин и коммун.

Индийский теоретик назвал вещи своими именами: речь идет о заимствовании некоторыми либертариями марксистских представлений. "Нет никакой переходной стадии между несоциалистическим и социалистическим строем, – настаивал Ачарья, – даже во время революции. Любой мирный переход был бы комбинацией обоих, диаметрально противоположных по сути своей принципов... Такой переход может быть только марксистским: сначала революция, затем переходная стадия и только потом идеология и цель". Это заканчивается большевизмом, предупреждал он, призывая срочно разрешить вопросы, связанные с социализмом, до революции (52).

Известный немецкий анархо-синдикалист Генрих Древес, ссылаясь на поддержку со стороны "многих товарищей", осудил попытки решить проблемы создания нового общества "с помощью капиталистического образа мышления, его идей и принципов", поскольку считал, что такие попытки обречены на провал (53). Теории об использовании денег в свободном обществе он называл "умопомрачительными". Да, социализм необходимо подготовить и планировать, поскольку он предполагает глубокое изменение сознания людей, но это не чисто организационная подготовка. Необходимы еще "силы волевого импульса, силы духа, силы сопротивления". Революционеры должны способствовать их становлению и развитию задолго до момента революции, пытаясь "превратить социалистические идеи в содержание духа времени" и продемонстрировать их людям. Люди должны увидеть "представление мыслей-образов, изображающих будущий экономический и социальный строй", который освободит их от рабства и бедствий, "прояснение понятий и идей". Это позволит им постичь всю абсурдность, лежащую в основе капиталистического строя, и не пожелать больше ее терпеть. А организационное оформление этого "процесса прояснения" даст людям возможность людям в надлежащий момент активно вмешаться в ход событий и одержать победу (54).

Большая часть французских либертариев также возражала против представлений о переходном периоде. Так, в резолюции конгресса крупнейшей анархистской организации Франции (Анархо-коммунистического революционного союза) подчеркивалось, что он "противостоит идеям переходного режима в ситуации революции" и выступает за либертарную революцию "без переходных периодов и идеологических уступок" (55).

Анархо-коммунисты не только защищали идеи Кропоткина, но и в значительной мере развитии и обогатили их во многих аспектах. К таким аспектам относятся, прежде всего, критика индустриализма, разработка принципов вольной коммуны и реорганизации производства и потребления.
Важный вклад в такое развитие внес Рудольф Роккер (несмотря на свои отступления от "ортодоксального" подхода в вопросах распределения). В ходе дискуссии о второй промышленной революции (которую в те годы называли "рационализацией") он резко осудил "планомерное приспособление тела и разума к ритму машины и движению конвейера", превращение человека в "машину из плоти и крови", которая работает на износ в интересах предпринимателей и подстегивается ими, пока не будет выброшена на свалку. Роккер расширил традиционную анархо-коммунистическую критику марксистского экономизма и продуктивизма, то есть, представление о прогрессе как непрерывном росте производства, о разделении труда, механизации, централизации и концентрации экономики как о процессе, неизбежно и закономерно ведущему к социализму. Ведь социализм – это вопрос не только желудка, но и новой культуры, новой психологии. Это принципиально иное общество, в центре которого находится человек, а не экономика, и ведут к нему совершенно другие дороги, нежели "преувеличенная и односторонняя индустриализация хозяйства в соединении с доведенным до предела разделением труда". Нельзя видеть "в самых чудовищных наростах капиталистической системы" предпосылки для социализма. Это – дорога к бездне: "капитализм в его нынешней форме превращается во все большую угрозу для всей человеческой расы". Следует понять, что "путь к социализму ведет не через постоянное увеличение производительности каждого и производства в целом", поскольку "не человек существует для экономики", но экономика – для человека. Труд должен перестать быть отупляющим и разрушающим дух и здоровье, его надо сделать осмысленным и привлекательным. "Нет, не прогрессирующее разделение труда и рационализация за счет физической и умственной деградации человека, а интеграция труда, децентрализация промышленности, соединение индустрии и сельского хозяйства и всестороннее развитие человека… – такова… основа и предпосылка практического и конструктивного социализма", – подытоживал теоретик анархо-синдикализма (56).

В свою очередь, Г.Древес призывал отвергнуть свойственные многим синдикалистам индустриалистские представления и отбросить "весь капиталистический способ труда и хозяйствования". От него останется лишь "голая человеческая деятельность", навыки, однако самому облику экономики предстоит измениться, поскольку в центре хозяйства окажется сам человек: ход экономического развития будет определяться именно его потребностями и нуждами, а не погоней за прибылями или рынками сбыта. Речь, с точки зрения Древеса, должна была идти не только о социализации средств производства и земли с предоставлением последней в свободное пользование всем желающим ее обрабатывать, но о гораздо более глубоких изменениях. Он настаивал на том, что "индустриализация хозяйства уступит место аграризации, техника из самоцели экономики превратится в средство", а машина – из господина человека в его слугу. Древес говорил о "переориентации... с индустрии на сельское хозяйство", которая "положит конец безобразиям и противоестественности индустриального раздувания экономики". Руководствуясь своими нуждами, люди смогут сознательно направлять хозяйственную деятельность и подчинят ее своей воле. Предстоит также переориентация с "директориальных" (единоличных, капиталистических) методов организации процесса труда на "коллегиальные" (социалистические), с приказов и подчинения на согласование и техническое умение. Новое разделение труда будет основано на свободной договоренности людей.

Все эти перемены, продолжал Древес, окажут значительное воздействие на саму структуру и организацию производства. Он уверял, что "примерно три четверти капиталистической индустрии, к примеру, химическая промышленность, оружие, авиация, транспортные средства и т.д. с их разветвленными хозяйственными придатками, не удовлетворяют никакие «потребности» в социалистическом смысле, но выросли исключительно из капиталистических законов власти и прибыли...". Соответственно, нет смысла создавать синдикальные отраслевые федерации, которые затем придется ликвидировать. Придется решать также важную задачу устройства в других отраслях тех, кто выполняет в настоящее время работу, подлежащую упразднению при социализме (57).

Следует отметить, что идея об "ответственном" и "осмысленном" производстве, об отказе от изготовления товаров, которые служат исключительно целям рекламы и престижа, но вредны для здоровья, от вредных технологий и индустриальных процессов выдвигалась Кропоткиным. В 1920-х гг. она заняла прочное место в представлениях многих анархо-синдикалистов. Об этом много писали немецкие синдикалисты, а испанская НКТ даже проводила забастовки с требованием улучшения качества производимой продукции (58).

Представители аргентинской ФОРА не ограничились осуждением последствий капиталистической "рационализации", но, развивая мысли Кропоткина, вступили в открытую полемику с теорией линейного прогресса и всей основанной на нем философии истории. Они подвергли резкой критике экономический и исторический детерминизм, отрицали прогрессивность капитализма и его экономической организации. "Индустриализация не является необходимой, – заявляли теоретики аргентинского анархистского рабочего движения. – Люди тысячелетиями жили без нее; жизненное счастье и благосостояние не зависят от индустриализации" (59). Ведущий теоретик ФОРА Эмилио Лопес Аранго воспринимал саму хозяйственную структуру индустриально-капиталистического общества (фабричную систему с ее иерархией, централизацию производства, отраслевую специализацию, жесткое разделение труда и т.д.) как "экономическое государство" – наряду с "политическим государством", т.е. властью. Один из уроков Русской революции, утверждал он, заключается именно в том, что если свергнуть власть, но сохранить "экономическое государство", то это последнее самой логикой своего существования поведет и к восстановлению "политической власти" (60). Полемизируя с европейскими синдикалистами, аргентинские анархисты доказывали, что "не только политический фашизм, но капиталистический индустриализм является опаснейшей формой тирании… Капиталистический аппарат, если он останется, как есть, и в наших руках, никогда не станет инструментом освобождения человека, подавленного гигантским механизмом. Экономический кризис вызван огромным развитием машин и рационализации… это универсальный кризис, который может быть решен только социальной революцией" (61).

Из этого следовало, что новое, свободное общество должно не вытекать из закономерностей старого, а быть решительным разрывом с ним и с самой его логикой. Пролетариат призван остановить дальнейшее развитие индустриализма и капитализма: он "должен стать стеной, которая остановит экспансию индустриального империализма". Система анархистского коммунизма ни в коем случае не может строиться "в недрах" старого, иначе его ждет судьба Русской революции (62).

Поэтому аргентинский анархистский профсоюз настаивал на том, что в основе будущего либертарного общества не может находиться синдикат. Профсоюз, неоднократно отмечали аргентинские рабочие анархисты, – это естественный инструмент борьбы трудящихся за свои права в капиталистическом обществе, он порожден потребностями, возникшими в рамках существующего социума. С победой революции его функция заканчивается (63). Общество анархистского коммунизма может строиться только на вольной коммуне, свободной ассоциации производителей и свободном распределении.

Японские анархо-коммунисты 1920-х гг., опираясь на идеи Кропоткина, довели такие положения, как критика марксистской философии истории, индустриализма и "чистого" синдикализма, до их логического завершения. Они подробно обосновали концепцию анархистской революции как кардинального разрыва с логикой капитализма и индустриализма. Нынешнее общество, говорили они, основано на крайнем разделении труда и вытекающей отсюда иерархии; это разделение и его венец, механизация, лишают трудящегося всякой ответственности и требует координирующей и руководящей власти, что несовместимо с принципами либертарного коммунизма, определенными Кропоткиным. Поэтому структура будущего свободного общества не может соответствовать структуре существующего, авторитарного и капиталистического. Оно должно будет преодолеть индустриализм, пагубное современное разделение труда и опираться на иную концепцию, соединяющую потребление и производство, причем с упором на потребление. Ее базовой единицей должна стать самообеспечивающаяся автономная коммуна, соединяющая промышленность и сельское хозяйство (64).

Японские анархисты признавали классовую борьбу историческим фактом, но отказывались видеть в ней базу для либертарной революции, которая, как они считали, вырастает не из экономических противоречий капитализма и не из материальных интересов классов, а из стремления к освобождению человека и ликвидации классов вообще. "Если мы поймем, ... что классовая борьба и революция – это разные вещи, то вынуждены будем сказать, что было бы большой ошибкой заявлять..., будто революция произойдет с помощью классовой борьбы, – ведущий теоретик японского анархистского движения Хатта Сюдзё. – Даже если путем классовой борьбы произойдет изменение общества, это не будет означать, что произошла настоящая революция"(65).

Известно, что Кропоткин, позитивно относясь к революционному синдикализму, как к методу действий, критиковал стремление превратить его в особую идеологию и вытекающие из этого представления о новом обществе, в основе которого был бы положен исключительно производственный принцип. ФОРА и японские анархо-коммунисты также отвергали синдикализм как идеологию и социальную модель. Они видели в такой модели воспроизведение индустриально-капиталистической системы. Продолжение разделения общества на группы в соответствии с видом выполняемого труда, сохранение фабричной системы и централизации, организация социума на основе и вокруг профессиональных и отраслевых союзов увековечили бы разделение труда и иерархию управления. "Синдикализм, – писал Хатта, – заимствует капиталистический способ производства, а также сохраняет систему крупных фабрик, прежде всего – разделение труда и способ хозяйственной организации, который избрал своей основой производство" (66). Структура синдикатов вырастает из капиталистического способа производства и создает организацию, служащую зеркальным отражением индустриально-капиталистических структур. Хатта предсказывал, что если устранить капиталистических хозяев и передать шахты – шахтерам, домны – сталелитейщикам и т.д., то противоречия между отраслями производства и неравенство между отдельными группами рабочих сохранятся. А значит, потребуется некая форма арбитража или органа по разрешению конфликтов между этими секторами и группами. Это создаст реальную опасность возникновения классов и приведет к появлению нового государства и правительства в лице профсоюзной бюрократии, которая, писал другой анархистский теоретик Сакутаро Иваса, стремится встать на место капиталистов, как другие члены банды стремятся скинуть главаря, чтобы самим возглавить грабеж.

Одновременно с критикой синдикализма, японские анархо-коммунисты критиковали и планы организации нового общества в виде системы рабочих советов. Хатта видел в Советах, возникших на производстве, то же проявление капиталистического разделения труда, что, по его мнению, воспроизводило основы власти и дискриминировало тех, кто не принимает непосредственного участия в процессе производства материальных благ или работает во "второстепенных" отраслях экономики.

Конечно, в большинстве стран мира к этому времени анархистское и анархо-синдикалистское движение было уже разгромлено репрессиями и не могло приступить к реализации намеченного идеала. Впрочем, было одно исключение: в Испании после свержения монархии ряда анархо-синдикалистов неуклонно росли, и к 1936 г. число членов НКТ превышало 1 миллион. Среди либертариев Иберийского полуострова идеи Кропоткина пользовались огромной популярностью. Как вспоминал немецкий анархо-синдикалист Аугустин Сухи, по ним иногда даже учили читать неграмотных; "это было новое евангелие" (67). Именно на основе кропоткинского анархо-коммунизма была написана знаменитая книга Исаака Пуэнте о либертарном коммунизме, которая широко распространялась в анархистской среде (68). В свою очередь, работа Пуэнте оказала определяющее влияние на резолюцию о либертарном коммунизме, принятую на конгрессе испанской НКТ в Сарагосе в мае 1936 г.

Эта "Концепция либертарного коммунизма" выдвигала задачу уничтожения капитализма и государственной власти и провозглашения либертарного коммунизма – безгосударственного общества, основанного на самоуправлении коммун и свободных ассоциаций производителей, в котором каждый будет трудиться по своим способностям и обладать равной с другими возможностью удовлетворять свои потребности. Согласно документу, либертарный коммунизм (принцип: от каждого по способностям, каждому по потребностям в рамках экономической возможности) мог установиться без всяких переходных периодов сразу после победоносной социальной революции. В основе будущего свободного общества должна была лежать двойная организация – территориальная (вольные коммуны и их федерации) и отраслевая (синдикаты как ассоциации производителей и экономические органы коммун). Программа ратовала за децентрализованное планирование снизу на основе статистического определения потребностей и производственных возможностей. Деньги подлежали отмене и замене карточкой производителя и потребителя. "С завершением насильственного аспекта революции будут упразднены частная собственность, государство, принцип авторитета и, следовательно, классы... Богатства социализируются, организации свободных производителей возьмут в свои руки непосредственное управление производством и потреблением. В каждой местности установится Вольная Коммуна, вступит в действие новый социальный механизм. Объединенные в профсоюзы производители в каждой отрасли и профессии и на своих рабочих местах свободно определят форму его организации". Координацию экономической и общественной жизни, функции обороны и т. д. предполагалось возложить на коммуны, синдикаты и их федерации. Большое место в программе уделялось коммунистическому принципу распределения, преобразованиям в отношениях между полами и образовании, свободному развитию искусства и науки. Государство и постоянная армия подлежали упразднению и замене федерацией коммун и рабочей милицией (69).

Резолюцию НКТ можно считать свое рода итогом дискуссий вокруг идей Кропоткина, которые происходили в мировом анархистском движении в 1920-х – 1930-х гг. Именно ей вдохновлялись испанские трудящиеся, которые после 19 июля 1936 года взяли в свои руки земли и предприятия в значительной части страны и приступили к проведению социальных преобразований, не имевших себе равных в истории и доказавших жизненность кропоткинских взглядов (70).

В.В. Дамье

Примечания:

1. Макс Неттлау. Очерки по истории анархических идей и статьи по разным социальным вопросам. Tucson, 1991. C.125.

2. Цит.по: Анархисты. Документы и материалы. 1883 – 1935. В двух томах. Т.1. 1883 – 1916. М., 1998. С.616, 618.

3. Alexander Berkman. The Bolshevist Myth (Diary 1920 – 1922). L.; Winchester (Mass.), 1989. P.74.

4. Цит. по: J. Muñoz Congost. La Asociación Internacional de los Trabajadores a través de sus Conhresos. El debate anarcosindicalista (III) // Cenit. 1988. Febrero. No.252. P.7236.

5. "Вся вселенная принимает, при этом новом миросозерцании, иной вид. Представление о силе, управляющей миром, о предустановленном законе и предустановленной гармонии, (…) которая есть не что иное, как равнодействующая движений, бесчисленных скоплений вещества, двигающихся независимо одно от другого и взаимно поддерживающих друг друга в равновесии", – писал Кропоткин. См.: П.А. Кропоткин. Анархия, ее философия, ее идеал // П.А. Кропоткин. Анархия, ее философия, ее идеал. Сочинения. М., 1999. С.206.

6. После Второй мировой войны норвежский писатель Йенс Бьёрнебу отмечал, что нацистские лагеря массового уничтожения в известной мере явились следствием позитивтстско-утилитаристского подхода к действительности. Если принять, что расы действительно существуют и для их существования необходимо очищение от вредящих им элементов – то селекция должна быть, по этой логике, поставлена выше всяких этических соображений и возражений.

7. См.: В.Дамье. Философия Франкфуртской школы // https://aitrus.info/node/109.

8. E. Malatesta. Anarchisme et Science // E. Malatesta. Écrits choisis. I. Annecy, 1978. P.43–52. Русский перевод см.: https://aitrus.info/node/95.

9. R.Rocker. Moderne Probleme des Anarchismus // R.Rocker. Aufsatzsammlung. Bd.1. 1919–1933. Frankfurt a.M., 1980. S.61.

10. G.Manfredonia. France, années 20: Le debat plate-forme ou synthèse // Itinéraire. 1995. No.13 (Voline). P.34–35.

11. A. Berkman. Op.cit. P.75.

12. П.А.Кропоткин. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М., 1990. С.187.

13. Организационная платформа Всеобщего союза анархистов (Проект) // Анархисты. Документы и материалы 1883 – 1935 гг. В 2 томах. Т.2. М., 1999. С.484.

14. M.Nettlau. Eine Arbeiterinternationale in Kropotkins Auffassung // Die Internationale. 1932. Nr.5. Mai. S.117.

15. The International Anarchist Congress of Amsterdam (1907). Ed.by M. Antonioli. Edmonton, 2009. P.96.

16. L.Fabbri. Su un progetto di organizzazione anarchica // http://www.nestormakhno.info/italian/fabbri.htm

17. О решении 3-го конгресса МАТ см.подробнее: В.Дамье. Забытый Интернационал: Международное анархо-синдикалистское движение между двумя мировыми войнами. Т.1. М., 2006. С.715–716. О «trabazon» см.: Там же. С.403–404.

18. P.Besnard. L`anarcho-syndicalisme et l`anarchisme. Marseille, 1997.

19. IV. Weltkongress der Internationalen Arbeiter-Assoziation. Madrid, vom 16. bis 21. Juli 1931. Berlin, 1931. S.15.

20. Ibid. S.18.

21. Resolutionen angenommen auf dem Internationalen Kongress der Revolutionären Syndikalisten zu Berlin, vom 25. Dezember 1922 bis 2. Januar 1923. Berlin, 1923. S.11

22. Подробнее см.: В.Дамье. Указ.соч. Т.1. С.299 – 304.

23. См.: Die Internationale. 1925. Juni. Nr.5. S.67 – 68.

24. IV. Weltkongress… S.16 – 17, 80 – 81.

25. Congresos anarcosindicalistas en España 1870 – 1936. Toulouse; Paris, 1977. P.109.

26. Цит.по: A.Paz. Durruti. Leben und Tode des spanischen Anarchisten. Hamburg, 1994. S.243–246.

27. IV. Weltkongress… S.17 – 18.

28. E. Lopez Arango, D. Abad de Santillan. El anarquismo en el movimiento obrero. Barcelona, 1925.

29. П.А. Кропоткин. Анархия, ее философия, ее идеал… С.249.

30. D. Abad de Santillan. La Asociacion Internacional de los Trabajadores: su historia, sus ideas, su porvenir. IV // La Revista Internacional Anarquista. 15.04.1926. P.133 – 134.

31. E. Lopez Arango, D. Abad de Santillan. Op.cit. P.7 – 8.

32. См.: A.Schapiro. Die Probleme des Tages nach Ausbruch der Revolution // Der Syndikalist. 1923. Nr.50/51. Beilage.

33. P. Besnard. Du capitalisme… au communisme libre // Le Combat stndicaliste. 1.12.1931. No.49. P.4. Подробнее см.: В.Дамье. Забытый Интернационал… Т.2. М., 2007. С.163 – 164.

34. Цит.по: Ökonomie und Revolution. Wien, 1986. S.92 – 93.

35. Ibid. S.106, 129 – 130.

36. Цит по: М. Неттлау. Против утопий «переходного периода» // М. Неттлау. Очерки по истории анархических идей… С.304 – 318. Ср. также: E.Malatesta. Quelques considerations sur le régime de la propriété après la revolution // Idem. Articles politiques. Paris, 1979. P.379 – 390 (Поскольку, как показывает "русский опыт", "для организации в широких масштабах коммунистического общества необходимо радикально преобразовать всю экономическую жизнь – способ производства, обмена, потребления, а это можно сделать только поэтапно", революция приведет вначале к возникновению разнородного общества, состоящего из многочисленных общин, "связанных как коммунистическими, так и коммерческими отношениями". Иначе это было бы анархистской диктатурой).

37. См.: P.Besnard. Le Mond nouveau: son plan, sa constitution, son fonctionnement. Limoges, s.d. P.68.

38. См., например: R.Rocker. Doktrin und Praxis // R.Rocker. Aufsatzsammlung. Bd.1. S.94.

39. H.Rüdiger. Konstruktive Zukunftsaufgaben des Syndikalismus // Die Internationale. 1928. Nr.12; H.W. Gerhard. “Prende au tas” // Ibid. 1931. Nr.7.

40. F.Dettmer. Produktionskontrolle // Die Internationale. 1931. Nr.5. März. S.112–118; Idem. Regelung der künftigen Wirtschaft // Idid. 1931. Nr.10. August. S.209–212.

41. Подробнее см.: M.Bookchin. Towards a Liberatory Technology // M.Bookchin. Post-Scarcity Anarchism. 2nd.Edition. Montreal; Buffalo, 1986. P.109 – 117.

42. П.А.Кропоткин. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М., 1990. С.58, 80.

43. Об экономических взглядах Кропоткина см. подробнее: В.Дамье, Д.Рублев. Экономические взгляды Петра Кропоткина и вызовы XXI века // Неприкосновенный Запас. 2009. №5 (67). С.79 – 92; В.Дамье. Актуальность анархо-коммунизма П.А. Кропоткина в свете кризиса индустриальной цивилизации // Прямухинские чтения 2008 года. Тверь, 2010. С.40 – 53.

44. П.Кропоткин. Предисловие // Э.Пато, Э.Пуже. Как мы совершим революцию. Изд.2-е. М., 2011. С.6.

45. М.Неттлау. Очерки… С.124.

46. D. Abad de Santillan. Der ökonomische Organismus der Revolution // Ökonomie und Revolution… S.138 – 139.

47. Позднее, по мнению Вартенберга, мог наступить этап "полной анархии", которую он воспринимал как полную стихийность и отсутствие всяких прочных структур вообще. См.: H.W.Gerhard. “Prende au tas”… S.150 – 151; Idem. Unsere Staatsauffassung // Die Internationale. 1931. April. Nr.6. S.128 – 129.

48. М.Корн. Современное положение и наша программа // Дело труда – Пробуждение. 1953. Январь – апрель. №41. С.17 (статья написана в 1930-х гг.).

49. А. Berkman. ABC des Anarchismus. Berlin. o.J. S.34, 44.

50. Ibid. S.49 – 50.

51. Ibid. S.80–82.

52. M. Acharya. Das Problem der Ausbeutung und ihrer Beseitigung // Die Internationale. 1931. April. Nr.6. S.131 –134.

53. H. Drewes. Idee und Organisation im Lichte konstruktiver Planung des Sozialismus // Die Internationale. 1931. Dezember. Nr.13. S.296; 1931. Oktober. Nr.12. S.279.

54. Ibidem. // Die Internationale. 1931. Dezember. Nr.13. S.298 –299, 296.

55. INO Presse-Korrespondenz. 10.11.1931.Nr.32 (104).

56. R.Rocker. Die Rationalisierung der Wirtschaft und die Arbeiterklasse. Frankfurt a.M., 1980. S.13, 43–49, 80.

57. H. Drewes. Op.cit. // Die Internationale. 1931. Oktober. Nr.12. S.279 –280.

58. Так, в ходе забастовки работники пекарен потребовали не повышения зарплаты, а улучшения качества выпекаемого хлеба. См.: Die Internationale. 1925. Juni. Nr.5. S.158 – 160.

59. IV. Kongress der Internationalen Arbeiter-Assoziation… S.17.

60. E. Lopez Arango. Doctrina y tactica // Certanmen internacional de “La Protesta”. Buenos Aires, 1927. P.95.

61. IV. Kongress… S.14–15. О сходстве между антииндустриалистскими взглядами ФОРА и критикой индустриально-капиталистических производительных сил как "матрицы" капитализма в радикальной экологической мысли конца 20 в. см.: В.Дамье., Д.Рублев. Указ.соч.

62. E. Lopez Arango, D.Abad de Santillan. Op.cit.

63. См.: IISG, Amsterdam. IWMA Archive. File “1st. Congress of IWMA, Berlin, 1922”. No.3. Memorandum de la FORA pour le Congrès syndicaliste et industrialistes de Berlin.

64. См. подробнее: В.В.Дамье. Развитие анархо-коммунизма П.А. Кропоткина в либертарной мысли 1920-х – 1930-х гг. // Петр Алексеевич Кропоткин и проблемы моделирования историко-культурного развития цивилизации. Материалы международной научной конференции. СПб., 2005. С.54 – 57.

65. John Crump. The anarchist movement in Japan. London, 1996.

66. Цит. по: Hatta Shuzo: Krytyka syndykalizmu i systemy rad // «Fraternite» (Warszawa). Nr.3. S.26.

67. A. Souchy. Nacht über Spanien. Grafenau – Döffingen, 1987. S.145.

68. I.Puente. Finalidad de la C.N.T.: el comunismo libertario. Barcelona, 1936.

69. См.: Congreso extraordinario de 1936 en Zaragoza. Dictamen sobre «Concepto Confederal del Comunismo libertario» // Congresos anarcosindicalistas... P.157–176. Русский перевод см.: Концепция либертарного коммунизма // Наперекор. 1999. №9. С.38–44.

70. Об Испанской революции и ее преобразованиях см.подробно: В.Дамье. Забытый Интернационал. Т.2. М., 2007. С.313 – 414.
 

Опубликовано: Петр Алексеевич Кропоткин / под ред. И.И. Блауберг. - М.: РОССПЭН, 2012. - С.266-299