То, что происходит в Венесуэле, не имеет ни малейшего отношения к "революции", "социализму", "защите демократии" или знаменитому "сокращению бедности", вопреки аргументам, которые разбрасываются направо и налево. Можно упомянуть "нефть", и это будет уже ближе к истине. Но факты указывают на иные изломы. Мы имеем дело с отчаянной борьбой между консервативной буржуазией, оттесненной от контроля над государственным аппаратом, но сохраняющей связи с нынешним государством, и развивающейся новой буржуазией, которая использует государство в качестве рычага для "первоначального накопления".

В недолгой истории латиноамериканских стран такое происходит не впервые. Такими были войны за независимость – борьбой между "готами" (монархистскими уроженцами Иберийского полуострова) и развившейся "креольской" олигархией, которая использовала контроль над государственным аппаратом для того, чтобы узаконить захват земель аборигенов. При этом "креолы" опирались на поддержку со стороны британской и французской колониальных держав, в духе той же логики, по которой сегодня, перед лицом необратимого упадка США, опираются на Китай прогрессисты и даже такие консерваторы, как Макри.

Слабость креольской буржуазии вынудила ее мобилизовать народные массы (индейцев, чернокожих и бедняков), чтобы разгромить Иберийские державы. Она пошла на уступки, освободив рабов с той же целью, с какой сегодня новая буржуазия использует социальную политику по уменьшению бедности: в обоих случаях "низы" остаются в своих подвалах в качестве дешевой рабочей силы, ни на миллиметр не уйдя с того места в социальной структуре, которое они занимают.

Новые венесуэльские элиты – те, кого в народе называют "болибуржуазией" – это смесь высших чиновников из государственных компаний и государственного аппарата, высших военных чинов и некоторых предпринимателей, обогатившихся в тени госучреждений. Это менеджеры, встроившиеся в государственный аппарат. Поэтому они яростно сопротивляются перед лицом перспективы потери власти, так как в этом случае вся их сеть обрушится. Некоторые из них уже сумели превратить накопленный ими доход в частную собственность. Но значительная часть их еще только находится в процессе такого превращения. Поэтому бразильский социолог Руй Брага называет, к примеру, профсоюзных менеджеров пенсионных фондов в своей стране – новый восходящий класс – частью "хрупкой гегемонии".

Роланд Денис считает, что его страной управляют мафии: "Мадуро может иметь самые хорошие намерения, но в действительности внутри правительства утвердилось самое мощное мафиозное лобби" ("Ла Расон", 27.12.2016). Философ и бывший заместитель министра планирования и развития в 2002–2003 гг. утверждает, что некоторые из этих мафиози – банкиры, а другие – выходцы из старых групп "нефтяных рантье", которые утвердились уже много лет назад. Он резко обрушивается на "интеллектуалов", которые прикрывают грязные делишки власти: "С помощью левого языка они оправдывают политику, которая пошла на пользу только банкирам, крупным импортерам, монополистическим и транснациональным сетям. Теперь эта политика путем навязывания цен и корпораций разрушила мелкое производство сахара и кофе в пользу импортеров. А пачки "Кофе Венесуэлы", которые попадают в мешки местных комитетов по снабжению продовольствием и производству, служат лишь для обмана дураков".

Иной, чавистско-мадуристский взгляд, который во всем обвиняет других, дается Маркой Харнекер: "Историческое время – в нашу пользу. В нашей борьбе против консервативных сил помогает то, что предлагаемый нами тип общества, который мы начали строить, объективно соответствует интересам огромного большинства населения, в отличие от типа, предлагаемого консервативными силами и приносящего выгоды только элитам" ("Ребелион", 4.04.2017).

В свете того, что происходит в регионе на протяжении двух последних десятилетий, мы можем выдвинуть новое определение левых: это политическая сила, которая борется за власть, опираясь на народные массы, с тем чтобы прочно внедрить в государственные институты свои кадры, которые с годами и по мере установления ими своего контроля над механизмами принятия решений, превращаются в новую элиту, могущую заменить старые, заключить с ними сделку или слиться с ними. Или сочетать все три возможности.

Левые – это часть проблемы, а не ее решение. Потому что, строго говоря, хотя сегодня они начинают пытаться отмежеваться от этого, прогрессисты – это порождение той же самой социальной ткани. Взглянем на Партию трудящихся Лулы. Она отрицает наличие коррупции, которая была очевидной еще 10 лет назад, когда Фрей Бетто написал свою "Синюю муху", отказавшись от поста в первом правительстве Лулы после "Менсаланского скандала" (с подкупом голосов, – перевод.): "Укус синей мухи впрыскивает людям концентрированную дозу жажды власти. Люди более восприимчивы к яду мухи, когда находятся в ситуациях, когда они действительно располагают более конкретными возможностями для осуществления большой власти. То есть, когда объективные условия более благоприятны для импульсов, которые их субъективно стимулируют".

Какой тип людей (членов, активистов, лидеров) мог бы вырасти в политическом проекте, не предлагающем брать власть? Этот вопрос был в свое время в той или иной степени поставлен в свое время сапатистами. Как нам назвать силу, которая предложит "попросту" преобразовать общество, опираясь на повседневную жизнь людей? Мы этого не знаем, потому что набор идей, выстроенных на протяжении двух минувших столетий, указывает в направлении государственной власти. Как будто речь идет о том, чтобы преобразовать что-то внешнее, а не, в первую очередь, о действиях тех же самых людей, которые называются активистами.

Мы знаем лишь, что реально существующие левые превратились в препятствие для того, чтобы большинство людей взяли на себя ответственность за свои жизни. Поляризация "правые – левые" ложна, она не объясняет почти ничего из того, что происходит в мире. Но самое худшее – это то, что левые становятся полной симметрией правых в ключевом вопросе: одержимости властью.

Рауль Сибечи (Уругвай)

http://brecha.com.uy/cuando-la-izquierda-problema/