Период 1900–1930-х гг. стал временем расцвета российской анархистской мысли. Вместе с тем, это было время серьёзных изменений в мировой истории, связанных с процессами становления индустриально-капиталистического общества. На рубеже XIX и XX вв. происходит очередной переворот в производственной сфере, обусловленный широким внедрением новых технологий.

Как отмечает В.В. Дамье, «технические и организационные изменения на производстве подрывали профессиональные ремесленные навыки работников. Внедрение механических и электрических деталей, машин и операций разлагало труд на части, что вело к деквалификации рабочих, к тому, что они всё меньше представляли себе процесс своего труда в целом и соответственно утрачивали возможность его контролировать» (1).

В 1920–1930-е гг. разворачивается фордистско-тейлористская рационализация производственного процесса, ориентированная на детальное разделение труда, внедрение конвейерной системы и массового производства. Эти процессы сопровождались усилением концентрации капитала и централизацией экономического управления в руках монополистических объединений частных капиталистов и государственных структур (2). Уже с начала XX в. в странах Европы и Америки возрастает регулирующая роль государства в ряде важных сфер жизни общества. Эти тенденции во многом ставили под сомнение возможность реализации анархо-коммунистической концепции П.А. Кропоткина, предлагавшего принципиально иную модель общественных отношений, основанную на принципах децентрализации политической и экономической системы общества в рамках федерации небольших коммун.

Несмотря на пестроту теоретической палитры отечественного анархизма, анархо-коммунистическое учение Кропоткина имело наибольшее число последователей в рядах анархистского движения (3). Тем не менее, в первой половине XX в. его последователи предпринимали неоднократные попытки пересмотреть ряд положений его социально-политической концепции в соответствии с новейшими тенденциями в развитии социально-экономической системы. Задача нашего исследования – показать основные пути ревизии идей Кропоткина русскими анархистами применительно к условиям индустриально-капиталистической системы.

В конце XIX – начале XX вв. значительное влияние в России получают марксистские идеи. Прогрессистская направленность идей К. Маркса и Ф. Энгельса, считавших индустриально-капиталистическую модернизацию необходимым этапом на пути к социалистическому обществу, казалось, отвечала требованиям современности. Близкие марксизму веяния охватили и анархистскую среду. Весьма характерной тенденцией здесь становится интерес к классовой борьбе и рабочему классу как ведущей силе социальной революции, способной реализовать анархическую альтернативу. Среди последователей и оппонентов П.А. Кропоткина большое распространение получили квази-марксистские теории, авторы которых критиковали своего учителя за народнические «иллюзии», полагая, что представления о ведущей роли отношений солидарной взаимопомощи в общественном развитии ведут к отрицанию классовой борьбы. Наиболее яркими критиками социально-философской доктрины Кропоткина среди анархистов-коммунистов были И.С. Гроссман и Я.И. Кирилловский.

Кирилловский полагал, что новая теория анархизма должна строиться «на твёрдом реалистическом базисе борьбы классов, а не на туманной «взаимопомощи»» (4). Он пытался использовать марксистские теории о развитии производительных сил, классовой борьбе и формационной схеме исторического развития в качестве обоснования анархо-коммунистической программы социальных преобразований и революционно-синдикалистской (5) стратегии борьбы за новое общество (6). Развитие производительных сил и борьбу классов Кирилловский считал основными факторами смены формаций (7). Ведь классовая борьба в условиях капитализма способствует росту солидарности, политической сознательности рабочего класса, объединяющегося в «профессиональные рабочие организации — зародыш будущих вольных ассоциаций». Ведущую роль в социальной революции, которую Кирилловский представлял в форме всеобщей стачки, перерастающей в вооружённое восстание, он отводил профсоюзам, руководимым анархистами (8).

Он полагал, что «в недрах современного общества вполне созрели начала коммунизма и анархии» и лишь «государство насильственно охраняет современный порядок». Достигнутый же уровень развития производительных сил способен обеспечить производительность труда, достаточную для достижения изобилия (9). Тем самым уже созданы технические возможности для свободного распределения продуктов труда по потребностям каждого. Концентрация капитала и централизация управления производством, по Кирилловскому, – исторически прогрессивные явления: придавая производству общественный характер, они вытесняют мелких частных производителей. В рамках современного индустриального производства любое предприятие представляет собой ассоциацию работников. Объединение многих рабочих в рамках одного предприятия способствует осознанию классовых интересов, укрепляет солидарность между различными группами рабочего класса. Промышленный пролетариат объединяется в отраслевые, общенациональные и международные профсоюзные организации. В момент социальной революции рабочим останется лишь устранить частного собственника и государственный аппарат насилия, захватить современную производственную систему, превратив структуру отраслевых профсоюзов в организацию регулирования производства (10). Как и Кропоткин, Кирилловский видел в основе анархо-коммунистического общества городскую и сельскую коммуны. В отличие от Петра Алексеевича, предполагавшего разносторонний характер составляющих коммуну объединений, он представлял её как «союз всех свободных рабочих ассоциаций» (11).

Гроссман полагал, что доктрина П.А. Кропоткина, не отводящая классовой борьбе первостепенной роли в историческом процессе, порывает с практикой рабочего движения начала XX в. Он призывал к изживанию «абстрактно-гуманистических тенденций», присущих учению Кропоткина, и формированию новой анархической теории, в основе которой лежит представление о непримиримой борьбе с любыми силами, властвующими над человеком, как движущей силе истории (12). Первоначально это была борьба с властью природы («космических сил»). С момента же победы над природой, купленной «ценой порабощения имущими живой силы, живой материи», человек начал войну с «архией социальной – господством человека над человеком – классовым господством». Одним словом, новоявленный теоретик анархизма автоматически поставил борьбу на место взаимной помощи (13).

Действительно ли Пётр Алексеевич Кропоткин отрицал за классовой борьбой какую-либо роль в историческом процессе? Утверждая его многофакторность, как отмечают некоторые исследователи, он рассматривал общество как равнодействующую «различных факторов и противоположных тенденций» (14). По словам Кропоткина, «общество, в настоящем его виде, конечно, не является результатом какого-нибудь основного начала, логически развитого и приложенного ко всем потребностям жизни. Как всякий живой организм, общество представляет собой, наоборот, очень сложный результат тысячи столкновений и тысячи соглашений, вольных и невольных, множества пережитков старого и молодых стремлений к лучшему будущему» (15). Ведущую роль в историческом развитии человечества, по Кропоткину, играют этические идеалы, устремления, определяющие направление действий широких слоёв населения (16). Истоки этих идеалов – в практике взаимопомощи и борьбы, которые в процессе биологической и социальной эволюции человечества приняли форму привычек и инстинктов. Выделяя взаимопомощь как созидательное начало в историческом процессе, он не отрицал и значения борьбы, указывая на её негативную, разрушительную роль. Но следует помнить, что для Кропоткина, как и для его учителя М.А. Бакунина, борьба имела и прогрессивное значение как фактор, служащий разрушению социальных институтов, поддерживающих угнетение личности и сдерживающих проявления начал свободы и солидарности. Разрушение в этом контексте могло быть оправдано лишь конструктивной работой над созиданием основ нового справедливого общества. Весьма точно эту мысль передал А.В. Гордон: «Если с точки зрения законов социальной эволюции революционный взрыв представлял объективно неизбежную форму исторического прогресса, то с точки зрения нравственного содержания (а оно для Кропоткина было сутью прогресса) главное – это сознательность революционного субъекта, его одухотворённость идеалом будущего и придание революции характера «построительной работы» ради его осуществления» (17). С этой точки зрения, для Кропоткина на первое место в подготовке социальной революции выходила воспитательная работа, связанная с распространением анархических идеалов в массах, с приближением личности к нравственному идеалу анархического коммунизма (18).

Элементы солидарной взаимопомощи Кропоткин находит и в организациях, ориентированных на классовую борьбу. Так, наряду с кооперацией и сельскими общинами, он включает в число практик взаимопомощи профсоюзы и спонтанные объединения рабочих для организации забастовок (19). Неоднократно в своих работах Кропоткин обращался к проблемам борьбы «рабочих классов» за свои социально-экономические интересы, видя в ней шаг на пути преодоления этатистских и капиталистических порядков. На рабочих и крестьянство он возлагал основные надежды, как на главную силу анархической социальной революции (20). Однако анархо-коммунистический идеал общественного устройства, по Кропоткину, имеет общечеловеческое значение, в отличие от конкретных экономических требований. Ведь анархическая социальная революция освобождает от ига капитала и государства всех людей, независимо от их социального положения.

Весьма показательно с этой точки зрения и его отношение к революционно-синдикалистскому движению (21). Как справедливо отметил Г.П. Максимов, работы П.А. Кропоткина, посвящённые этому вопросу, редко переиздавались и были недоступны широкому кругу его читателей и исследователей творчества (22). Между тем, есть весьма серьёзные основания полагать, что Кропоткин был среди тех, кто стоял у истоков синдикалистской стратегии борьбы. Письма Петра Алексеевича содержат два упоминания о том, что именно ему и одному из видных бакунистов П. Бруссу принадлежит авторство доклада, с которым А. Баливэ выступил на Рабочем конгрессе Франции в Лионе (1878 г.). А ведь именно этот текст авторы, писавшие о синдикализме, в том числе Ю. Лагардель и Ж. Сорель, считали одним из первых программных документов революционно-синдикалистского движения Франции (23). Григорий Максимов и Александр Шапиро, последователи П.А. Кропоткина и видные деятели отечественного и международного анархо-синдикалистского движения, истоки его синдикалистских симпатий видели во влиянии идей М.А. Бакунина и бакунистского крыла I Интернационала. Действительно, Кропоткин начинал свою деятельность как член Юрской федерации – одной из ведущих групп федералистского Интернационала. Оба автора приводят его тексты этого периода, основные идеи которых близки принципам революционного синдикализма. Кропоткин полагал, что это течение возникло под влиянием идей П.-Ж. Прудона, М.А. Бакунина и практики секций I Интернационала (Испанской секции МТР, Юрской федерации и т.д.) (24).

Кропоткин разделял ряд положений революционно-синдикалистской стратегии революции, в частности – представление о ведущей организационной роли рабочих и крестьянских профсоюзов в реорганизации общества на социалистических началах. «Социал-демократы, – писал он, – хотят завоевания власти и рассчитывают на парламент; мы хотим захвата средств производства и наличного богатства капиталистического общества, и рассчитываем… на самих рабочих. В социал-демократической схеме организацией производства “на другой день после революции” занимается государство, а у нас – кто? Группы рабочих… занятых в одном производстве… профессиональные союзы» (25). По Кропоткину, активно участвуя в деятельности рабочих и крестьянских профсоюзов, анархисты способствуют развитию традиций солидарной взаимопомощи среди трудящихся: «…союзы рабочих одного ремесла или одной отрасли промышленности … это – первый способ проявления рабочей солидарности в повседневной борьбе» (26). Признавая синдикаты, объединяющие трудящихся независимо от различия их политических взглядов, приемлемой для анархистов формой организации рабочего класса (27), Пётр Алексеевич считал необходимой пропаганду в их рядах анархических идей вплоть до принятия профсоюзами программы строительства либертарно-коммунистического общества (28). Это должно было гарантировать, что в процессе революции они будут проводить анархо-коммунистические преобразования (29).

К синдикализму Кропоткин обращался и в последний период своей жизни и творчества (1918–1921), пытаясь решить вопрос о вероятных перспективах возрождения анархистского движения в России. В письме к А. Шапиро (1920 г.) он прямо идентифицирует себя с анархо-синдикалистским течением: «Я часто думаю, что если бы в мае 1914 г., когда уже можно было предвидеть, что неизбежная война приведёт к серьёзным событиям, - если бы тогда нас составилась маленькая, но тесно связанная, не разделённая взглядами на войну, анархо-синдик[алистска]я русская группа, и издавала бы хоть ежемесячный листок, - наша русская молодёжь, несмотря даже на некоторые успехи большевистской революции, уже теперь начала бы сплачиваться вокруг этого листка, для намечающейся предстоящей им работы» (30). В этом же письме Кропоткин говорит о необходимости разработки его единомышленниками в России «общей программы» действий с анархо-синдикалистами из других стран мира, с целью создать новый «Интернационал, - анархический, крестьянско-рабочий … на основе повседневной борьбы с Капиталом» (31). Международное объединение анархо-синдикалистских рабочих и крестьянских профсоюзов (Международная ассоциация трудящихся) действительно было создано в 1922 г. и ведёт активную деятельность по сей день. Что же касается Александра Шапиро, корреспондента Петра Алексеевича, – он стал одним из лидеров этой организации и на некоторое время – её Генеральным секретарём.

Несложно проследить, как отразилось влияние идей П.А. Кропоткина в трудах Г.И. Гогелиа и М.И. Гольдсмит – его наиболее ортодоксальных последователей в России и первых теоретиков анархо-синдикализма. Указывая на роль классовой борьбы как важной предпосылки социальных преобразований, они подчёркивали решающее значение психологических и этических факторов для становления нового общества свободы, самоуправления и социального равенства. В первую очередь, речь шла об этических идеалах, которыми индивиды руководствуются в повседневной борьбе за свои социально-экономические интересы (32). Вслед за Кропоткиным главной задачей анархистов в рабочем движении его ученики считали распространение этики самоуправления и солидарности (33). Трансформировавшись в формально беспартийные организации рабочих-анархистов, профсоюзы своим внутренним устройством и системой принятия решений будут дублировать самоуправление анархо-коммунистического общества и постепенно превратятся в самоуправленческую субкультуру, которая в момент социальной революции распространится на всё общество.

Для М. Гольдсмит и Г. Гогелиа была очевидна общечеловеческая, а не узкоклассовая сущность идеалов анархизма. Уже в 1920-е гг., дискутируя с авторами, пытавшимися представить политическое учение П.А. Кропоткина как исключительно «пролетарское», «классовое», М. Гольдсмит утверждала примат моральных критериев в оценке революционности идей и действий революционеров: «Глубоко ошибаются те из наших товарищей, которые хотят затушевать нашу общечеловеческую точку зрения, якобы в интересах революции. Если бы между интересами революции и интересами человечества было противоречие, это означало бы, что революция не нужна - и мы не были бы революционерами. Точно так же, если бы между интересами пролетариата и интересами человеческой личности было противоречие … то мы бы не были защитниками рабочего класса. Но суть то в том, что в каждую историческую эпоху угнетённая часть общества, стремящаяся к своему освобождению, была и носительницей общечеловеческих идеалов, потому что она пробивала дорогу к лучшему будущему и увеличивала сумму свободы в человечестве. Вот почему, если нам когда-нибудь укажут как на служащий интересам пролетариата, на метод борьбы вредный вообще для человеческой личности, мы сможем смело сказать, что это - ошибка и что предлагаемая тактика в первую голову будет вредна самому пролетариату. Так произошло с "диктатурой пролетариата". Группа лиц, действующая от имени рабочего класса, узаконивает экономическое неравенство, создаёт политически привилегированный общественный слой, подавляет общественную инициативу, уничтожает свободу мысли и т.д. Этим рабочий класс лишается всякой самодеятельности, всякой возможности пользоваться плодами своей революции для своего общественного и духовного развития и самому строить себе новую жизнь» (34). Разделяя анархо-синдикалистские принципы, Гогелиа и Гольдсмит считали себя сторонниками угнетённых слоёв населения лишь потому, что считали их борьбу оправданной с моральной точки зрения и отвечающей выдвинутым Кропоткиным принципам свободы и солидарной взаимопомощи.

Признание многофакторности исторического развития, исключающего преобладающее значение для него классовой борьбы, предполагало сочетание разносторонних стратегий в борьбе за воплощение в жизнь анархических идеалов. Наиболее ярко эту позицию выразил один из ведущих теоретиков русской анархической эмиграции 1920–1930-х гг. В.М. Волин, полагавший, что анархическое учение имеет разносторонний характер, включая в себя не только «классовый», но и «общечеловеческий», «индивидуалистический» и др. элементы (35). Волин доказывал узость теорий общественного развития, авторы которых считали, что развитие общества детерминируется каким-либо одним фактором, будь то классовая борьба, социальная взаимопомощь или роль личности (36). Окружающая действительность, полагал он, может быть познана лишь как «Великий синтез», «вечно движущийся, вечно меняющийся», как «некая равнодействующая множества сил, факторов, энергий … вечно движущаяся равнодействующая, которая проходит ближе то к одному, то к другому фактору и никогда не задерживается надолго ни у одного» (37). Синтез различных факторов исторического процесса ведёт к необходимости сочетания в рамках одной анархической организации различных форм борьбы, соединяющих самые разные социальные и культурные движения в единый революционный поток: «Задача переустройства широкими массами всех общественных отношений … хозяйственных, социальных, культурных и иных, в условиях разнообразия местностей, состава населения, характера, ближайших потребностей и целей хозяйственной, трудовой и культурной жизни различных районов (и, быть может, различных стран), – такая задача потребует несомненно творчества, применения и творческого сочетания самых разнообразных приёмов и форм. Тысячью дорог будет идти великая революция. Тысячью переплетающихся между собой и комбинирующихся форм, приёмов и методов будут разрешаться её конструктивные задачи. И синдикаты, и профессиональные союзы, и фабрично-заводские комитеты, и производственные и другие рабочие организации с их объединениями и федерациями (в городах и промышленных районах), и кооперативы, и связующие звенья между теми и другими, и – возможно – советы, и всякие иные – живые, подвижные – организации, и крестьянские союзы (в деревне) и их объединения с рабочими организациями, и вооружённые силы обороны, и подлинные анархические коммуны, и индивидуальные силы и их идейные объединения, – все эти формы и методы будут применены к делу…» (38). Из идеи всеобщего синтеза Волин выводил последовательно мысль об объединении в рамках одной анархистской организации анархистов-индивидуалистов, анархистов-коммунистов и анархистов-синдикалистов, признающих, при различии стратегий борьбы и философских воззрений, единство целей своей борьбы – безгосударственное анархо-коммунистическое общество. Объединившись в единой организации, они соединят различные самоорганизованные социальные и культурные инициативы в единый поток (39).

Идеи Гогелиа, Гольдсмит и Волина не получили всеобщего признания среди последователей П.А. Кропоткина. Среди них было немало тех, кто отводил классовой борьбе роль ведущего фактора общественного развития. Основание для подобных выводов они искали в трудах Петра Алексеевича, не противопоставляя свои идеи его учению. Так, характеризуя идейную направленность сборника «Речи бунтовщика», Г.П. Максимов писал: «Кропоткин всю тактику анархизма строил исключительно на почве классовой борьбы, сам принимал в ней активное участие, как член Интернационала, и звал к этому всех, кто искренне верил в необходимость перерождения общества через социальную революцию» (40). В 1920–1930-е гг. подобный подход к обоснованию анархической теории проводил и ведущий теоретик «платформистского» течения в российском анархизме – П.А. Аршинов. Не разрывая открыто с учением Кропоткина (41), он игнорировал как используемый Петром Алексеевичем принцип многофакторности, так и представления о ведущей роли в общественном прогрессе этических идеалов. За основу своих теоретических воззрений платформисты взяли принцип определяющей роли классовой борьбы в общественном развитии (42). Признавая «оздоровляющую» роль идей анархического коммунизма для морального облика представителей различных слоёв населения, они трактовали его как идеологию рабочих и крестьянства: «Классовая борьба, создаваемая неволей и вековыми стремлениями трудящихся к свободе, породила в среде угнетённых идею анархизма… Выдающиеся мыслители анархизма – Бакунин, Кропоткин и др. – не создавали идею анархизма, а находя её в массах, силою своей мысли и своих знаний лишь помогали её выявлению и её распространению» (43). Безусловно, эти авторы дают несколько одностороннюю оценку взглядов Петра Алексеевича. Ведь даже практику классовой борьбы он рассматривал, скорее, как одно из проявлений взаимопомощи.

Ведущую роль в формировании такого одностороннего подхода играл опыт активистов анархистского движения, непосредственно участвовавших в социально-политической борьбе в условиях революционных событий 1905–1907 и 1917–1921 гг. Г.П. Максимов был в то время одним из пропагандистов анархо-синдикалистских идей в профсоюзном движении. П.А. Аршинов, начавший свою революционную деятельность в 1905 г., как активный пропагандист среди рабочих, в годы гражданской войны проявил себя как один из деятелей махновского движения. Являясь практиками социально-политической борьбы, они отбирали из творческого наследия П.А. Кропоткина всё, что было близко пониманию рабочих и крестьянских «масс». Такое отношение к анархическим идеям в целом было весьма широко распространено среди российских анархистов первой трети XX в. Весьма характерно здесь признание Я.И. Кирилловского, сделанное в «Открытом письме к болгарским товарищам» после поражения русской революции 1905–1907 гг. (44) По его мнению, анархисты в России дискредитировали свои идеи тем, что фактически отказались от распространения своих идеалов и увлеклись борьбой за материальные интересы низших слоёв населения. «Мы не старались поднять народ до высоты нашего идеала, – писал он, – а понижали своё учение до самых низменных интересов массы. …Этот немного упрощённый «анархизм» оказался очень удобным некоторым рабочим, босякам и бедным крестьянам, которые и без нас «точили зубы» на капиталистов, и вот нахлынул мутный поток экспроприаций, в котором потонули последние остатки нашего идеализма» (45). Апологет классовой борьбы в годы первой русской революции, Кирилловский видел теперь путь к спасению чистоты анархической идеи в борьбе исключительно за социально-политические идеалы: «Не интерес, а идеал должен быть положен в основу анархической тактики. …Только идеализм, необузданно чистый идеализм может создать истинно народное движение, вызвав массовый героизм». Проводя аналогии с буддизмом, ранним христианством, крестовыми походами, он трактует анархизм как «новую религию человечества», а борьбу анархистов – как «дело духовного освобождения» (46).

Стремление противопоставить этические идеалы реалиям классовой борьбы, духу материализма, пронизывающему индустриально-капиталистическое общество, было присуще и другим выдающимся популяризаторам идей Кропоткина. В противовес как ортодоксальным кропоткинцам, так и сторонникам преобладания классовой борьбы, они стремились абсолютизировать представления о роли этических идеалов в истории человечества. «Многие анархисты восприняли его работу о «Взаимной помощи» как манифест против классовой борьбы», – отмечал эту тенденцию Г.П. Максимов (47). Наиболее ярким примером здесь является Иван Сергеевич Книжник-Ветров, выдающийся историк и публицист. Считая эволюцию этических идей основным фактором исторического развития общества, он отрицал какое-либо значение борьбы классов. Класс он представлял как понятие «сверхэгоистическое», мировоззренческое, фактически – культурный конструкт. Участие в борьбе за истолкованные определённым образом классовые интересы уже предполагает альтруистический характер мировоззрения человека, его готовность к самопожертвованию, проявлению солидарности. Идеи анархизма, как и любые мировоззренческие установки, не являются достоянием какого-либо класса. Поэтому анархическая социальная революция может быть поддержана всеми, кто уверовал в альтруистическую этику анархистов (48): «каждый день … даёт нам примеры людей, принадлежащих к классу узурпаторов капитала и власти, но благодаря умственному и нравственному просветлению ... борющихся против эгоистических интересов своих кровных родных и вчерашних друзей вместе с насильственно обездоленным пролетариатом» (49).

Определённый вклад в переосмысление учения Кропоткина в духе идеализма и противопоставления его общечеловеческого значения классовой позиции внесли анархо-мистики, развивавшие своё учение в 1920–1930-х гг. «Анархизм – это не "классовое" учение, а учение всеобщей справедливости», – писал в 1920-е гг. один из теоретиков «анархо-мистического» течения Е.З. Моравский (50). Отрицал он и детерминирующее значение борьбы классов в общественном развитии. Такая роль, полагал он, принадлежит процессам духовного совершенствования личности: «Классовая борьба никогда не определяла форм общественной жизни. Они определяются только духовным развитием человечества. Классовая борьба может определять до некоторой степени формы экономические…» (51). Другой видный представитель анархо-мистиков, А.А. Солонович, также однозначно трактовал учение Кропоткина как этическое, далёкое от принципов и практики классовой борьбы: «Благодаря углубленной способности сопереживания – его опыт становился все больше и позволял ему легко прозревать сквозь оболочку условностей, сквозь искусственные перегородки социальных неравенств – то общечеловеческое в страдании, что присуще каждой душе, несмотря на все ее индивидуальное и личное своеобразие... Поэтому же он никогда не мог стать на точку зрения классовой борьбы и т.п. схематизации...» (52). Уже сам выбор Кропоткиным пути революционера, анархиста был обусловлен этическим чувством сострадания, на что Солонович указывает как на один из главных аргументов своей трактовки идей Кропоткина (53). Принимая, как одну из основ собственного «анархо-мистического» учения, этику взаимопомощи Кропоткина, Солонович отвергал даже материалистический характер его философской концепции: «Материя нисколько не противоположна духу, и раз она живёт и мыслит, она ничего общего с материей метафизической не имеет, а так как название для той или другой философской системы даётся в области философии же, то там под формой материализма понимается совершенно определённое учение. Но это учение совершенно не совпадает с тем материализмом, о котором говорят Бакунин и Кропоткин. Поэтому точнее было бы назвать это не материализмом, а реализмом, потому что оно прежде всего хотело считаться с реально существующим» (54).

Обращение Кропоткина преимущественно к общественной жизни и коллективистским ценностям, полагал Солонович, перечеркнуло возможность утверждения этического характера его учения, выдвинув в фокус его внимания социально-экономическую и политическую борьбу. Полная переориентация интересов Петра Алексеевича на этические проблемы была возможна при постановке в центр его исследований личности как таковой, однако он сосредоточил внимание на социальной природе человека и связанных с ней факторах. Итогом стала «философская беспомощность» Кропоткина перед проблемами личности: «Для него остается наглухо и навсегда закрыта внутренняя сторона личности, что предохраняет его от многого, делает его цельным, но зато и не дает ему возможности глубже взглянуть на жизнь и самих людей. Сама личность в силу этого истончается перед его глазами, делается прозрачной и сквозь нее Кропоткин видит одну только массу» (55). Обращение Петра Алексеевича в последние годы жизни к работе над вопросами этики Солонович трактовал как своеобразную попытку преодолеть ограниченность собственного коллективистского мировоззрения: «В попытке создать новое обоснование морали можно видеть проблески своеобразного бегства Кропоткина из «Ясной Поляны» – его светлого рационалистического оптимизма, … убедить себя, что может быть можно уйти из старого, не отрекаясь от него, сохраняя его прежнюю цельность...» (56). Эта ограниченность преодолевается в призыве Кропоткина к совершенствованию личности, который Солонович толкует как вывод из кропоткинского этического анархизма (57). Тем самым Кропоткин перенёс внимание с проблем общественного переустройства на проблемы личностного совершенствования. И вслед за ним сам А.А. Солонович утверждает необходимость перевести фокус практической работы анархистов с воплощения социальной утопии на духовное совершенствование как собственной личности, так и окружающих людей (58).

Для анархо-мистиков была характерна попытка сближения анархо-коммунистических идеалов П.А. Кропоткина с религией. В этических идеалах Петра Алексеевича они усматривали религиозные начала: «…в основу этики он кладёт веру и истину» (59). С этой точки зрения Солонович трактует учение Кропоткина как религиозное и проводит параллель с учениями Кришны, Будды и Христа (60).

Весьма серьёзному пересмотру были подвергнуты идеи Кропоткина в вопросе о совместимости современной индустриальной организации производства с анархо-коммунистическими принципами. Кропоткин предполагал, что современная система производства, основанная на жёсткой централизации управления, детальной специализации и разделении труда, не может быть востребована в анархо-коммунистическом обществе и должна быть полностью преобразована. Он доказывал, что эта система убивает творческое, развивающее, интеллектуальное содержание производственного труда, ведёт к деквалификации рабочего, уничтожает любые психологические предпосылки для самоуправления на производстве: «Разделение труда, – это значит, что на человека наклеивается на всю жизнь известный ярлык, который делает из него завязчика узелков на фабрике, подталкивателя тачки в таком-то месте штольни, но не имеющего ни малейшего понятия ни о машине в её целом, ни о данной отрасли промышленности, ни о добыче угля, – человека, который вследствие этого теряет… охоту к труду и… изобретательность…»  (61).

Он предлагал комплексный подход к преодолению детальной специализации труда, включающий в себя периодическую перемену различных видов труда, децентрализацию и разукрупнение промышленного и сельскохозяйственного производства, введение самоуправления производителей и потребителей, интеграцию среднего и профессионального, гуманитарного и профессионально-технического образования (62).

Отрицая индустриальную систему, П.А. Кропоткин призывал сохранить некоторые технологии, необходимые для удовлетворения потребностей населения. Но при этом он поставил под сомнение тезис современных ему экономистов о том, что создание крупной промышленности является непременным условием социального прогресса. Крупному предприятию Кропоткин противопоставлял малые формы производства, способствующие развитию у работника интеллектуальных способностей, «изобретательности» и рационализаторства, художественного вкуса, а в итоге – формированию навыков интеграции интеллектуального и физического труда, возвращению к ремесленному пониманию целостности производственного процесса на основе современных технологий. Анализируя данные о развитии промышленности в Англии, Франции, Германии и России, он доказывал, что мелкотоварное производство не отмирало, напротив, – в конце XIX – начале XX вв. оно переживает подъём, связанный с внедрением новейших технологий: «Мелкая промышленность одарена необыкновенной живучестью. Она подвергается всевозможным изменениям, приспосабливаясь к новым условиям... Возникает в последнее время множество маленьких мастерских с новейшими газовыми и электрическими двигателями, которые изыскивают для себя новые специальности» (63). Условия развития малых форм производства, по Кропоткину, заключались в интеграции труда (промышленного и сельскохозяйственного, физического и интеллектуального, творческого и производительного, исполнительского и управленческого), самоуправлении и самоорганизация производственных единиц, внедрении новейших изобретений, развитии наукоёмких отраслей в промышленности и сельском хозяйстве. Симпатизируя идеям У. Морриса и Д. Рёскина, П.А. Кропоткин поддерживал идею внедрения в современное производство техники средневекового ремесленного мастерства, а также – интеграции искусства в производственный процесс и быт трудящихся: «Для развития искусства нужно, чтобы оно было связано с промышленностью тысячами промежуточных ступеней, которые сливали бы их в одно целое, как справедливо говорили Рескин и великий социалистический поэт Моррис. Всё, что окружает человека, – дома и их внутренняя обстановка, улица, общественное здание … – всё должно обладать прекрасной художественной формой» (64).

Однако вопрос о реорганизации современного крупного производства Кропоткин не решал в полном объёме. Сведение производства к небольшим предприятиям он признавал необходимым лишь в отношении лёгкой промышленности и других отраслей, ориентированных на непосредственного потребителя. В отношении тяжёлой промышленности и машиностроения и даже, отчасти, в текстильном производстве, он допускал развитие крупных форм предприятия (65). Но в отраслях, где преобладали крупные формы организации труда, Кропоткин предлагал сохранить секторы ручной работы для малых форм производства (например, по художественной выделке тканей) (66).

Специализацию производства по регионам Кропоткин предлагает преодолеть в результате диверсификации хозяйства, ориентированного на самообеспечение коммун на основе интеграции промышленного и сельскохозяйственного труда, развития наибольшего количества отраслей в каждом регионе: «…чтобы каждая страна, каждая географическая область могла … производить сама большую часть предметов, которые она потребляет. Это разнообразие – лучший залог развития промышленности посредством взаимодействия различных её отраслей, залог развития и распространения технических знаний и вообще движения вперёд…» (67).

Другим шагом на пути преодоления индустриалистской системы должен был стать переход к малым, локальным формам координации производства. Система органов планирования, осуществляющих управление производством, в работах Кропоткина детально не разобрана. Говоря об организациях, осуществляющих функции регулирования социально-экономических отношений в будущем обществе, он не выступает за жёсткую однородную схему. Эту роль в предложенной им модели выполняют городские и сельские территориальные союзы граждан – коммуны, а также многочисленные свободные отраслевые объединения (от экономических до культурных и досуговых, имеющие возможность объединяться в отдельные федерации). Общество в этой ситуации фактически приняло бы принцип организации, получивший в наше время наименование сети. Само единство общества в этой ситуации неизбежно ставится в зависимость от участия каждого человека во множестве различных сетей: «Это общество будет состоять из множества союзов, объединенных между собою для всех целей, требующих объединения, — из промышленных федераций для всякого рода производства: земледельческого, промышленного, умственного, художественного; и из потребительских общин, которые займутся всем касающимся, с одной стороны, устройства жилищ и санитарных улучшений, а с другой — снабжением продуктами питания, одеждой и т.п. Возникнут также федерации общин между собою и потребительских общин с производительными союзами. И наконец, возникнут еще более широкие союзы, покрывающие всю страну или несколько стран. Все эти союзы и общины будут соединяться по свободному соглашению между собой... Развитию новых форм производства и всевозможных организаций будет предоставлена полная свобода; личный почин будет поощряться, а стремление к однородности и централизации будет задерживаться. Кроме того, это общество отнюдь не будет закристаллизовано в какую-нибудь неподвижную форму; оно будет, напротив, беспрерывно изменять свой вид, потому что оно будет живой, развивающийся организм» (68). Кропоткин указывает, что, освободившись от чёткой привязки к территории и превратившись в экстерриториальные параллельно существующие организации по симпатиям и интересам, социально-экономическая организация общества постепенно приобретёт очертания, близкие сетевому устройству: «Для нас же “Коммуна” уже более не только земельная единица. Это скорее – общее понятие о каком-то союзе равных, не знающем ни городских стен, ни границ. Социалистическая Коммуна скоро перестанет быть чем-то имеющим определённые границы, заключённым в самом себе. Каждое объединение внутри Коммуны неизбежно будет искать сближения с другими такими же группами в других Коммунах; оно свяжется с ними, по крайней мере, такими же связями, как и со своими согражданами, и таким путём создастся Коммуна общих интересов, которой члены будут разбросаны в тысяче сёл и городов. Будут люди, которые найдут удовлетворение своих потребностей только тогда, когда объединятся с людьми, имеющими те же потребности в сотне других Коммун» (69).

В работах «Речи бунтовщика» и «Хлеб и Воля» Кропоткин представляет систему самоуправления и координации хозяйственных отношений, при которой решения принимаются внизу, в общинах, и на основе инструкций избирателей согласовываются представителями на конференциях. Деловая направленность мероприятия, привязанная к конкретным проблемам производства и потребления, по мнению Кропоткина, обеспечит быстрое принятие и согласование решений (70). Такая форма координации экономики должна была приблизить управление к потребностям регионов, к непосредственным запросам населения, учесть многочисленные природные и социальные условия. Согласовательный характер совещательных структур, в отличие от директивно-управленческого, должен был способствовать сглаживанию противоречий, переносу инициативы и ответственности за решения вниз, непосредственно к коллективам производителей и потребителей (71).

Значительная часть теоретиков российского анархизма не приняла кропоткинскую модель демонтажа индустриальной системы. Часть из них, как упоминавшийся нами Кирилловский, открыто увязывала наступление анархического общества с развитием производительных сил. Так, А.А. Боровой, один из наиболее радикальных критиков П.А. Кропоткина, полагал, что лишь технический прогресс в рамках индустриального общества сделает возможной экономическую независимость индивида от общественного производства. Производительные силы человечества должны достигнуть такого уровня, что «человек будет в состоянии один собственными силами произвести целиком тот продукт, в котором он нуждается. Ему не нужны будут помощники, не нужны будут специалисты в отд[ельных] отраслях хоз[яйст]ва. Он станет самодовлеющей хозяйственной единицей» (72). Исходя из этого, он признавал государственно-социалистический строй как необходимый этап «технико-экономической» и «психологической» подготовки общества к анархии. В эпоху государственного социализма процесс развития производительных сил будет направлен на замену разделения труда «процессом обратного собирания функций» (73). Развитие техники позволит преодолеть детальную специализацию труда. Отсюда следовал вывод о том, что «всякий последовательный анархист должен не бороться против надвигающегося социалистического строя. А наоборот … ускорить его наступление…» (74).

Современные индустриальные формы организации производства Боровой предлагал сочетать с самоуправлением трудящихся, призванным смягчить их негативные последствия для человеческой личности. Весьма примечателен в этом плане его взгляд на тейлористскую рационализацию производства, развернувшуюся с 1910-х гг. на промышленных предприятиях Северной Америки и Западной Европы. Система организации труда по Тейлору, сводящая роль рабочего лишь к выполнению указаний специалистов-интеллектуалов, управляющих производством, полагал он, таит в себе опасность подавления личной инициативы. Выхолащивая творческое содержание производственного труда, она «превратит рабочего в совершенно мёртвый автомат, механически выполняющий инструкции заводского начальства», в «придаток к машине», в котором «безвозвратно гибнут все интеллектуальные потребности и способности» рабочих (75). Боровой указывал, что деспециализация рабочих, возрастающая в результате тейлористской рационализации, в сочетании с жёсткой регламентацией труда на предприятиях будет способствовать закреплению разрыва в уровне знаний между рабочим и технократической элитой, а значит - и системы социального неравенства. Но, критикуя тейлоризм, Боровой не отказывается от возможности применения этой системы в сочетании с развитием самоуправления на производстве, ростом материальной заинтересованности, повышением уровня образования и квалификации рабочих: «Логическая, изящная, совершенная работа, о которой говорит система, должна строиться на высокой культуре, широкой образованности рабочего, коротком рабочем дне. … Иначе она – или превратит рабочего в совершенно мёртвый автомат, механически выполняющий инструкции заводского начальства, или благодаря огромной напряжённости поведёт в конечном счёте к истощению рабочего организма. И капитализм, конечно, совершенно не справится с задачей. Совершенная работа предполагает свободного и сознательного работника. Она предполагает творчество. В капиталистических условиях рабочий не пойдёт на совершенную работу, от которой ему достанется лишь ничтожнейшая часть. Техническое совершенство Тейлора не сулит ему никаких выгод» (76).

Взгляды Борового на роль индустриальной системы в создании предпосылок для анархического общества разделяли А.Л. Гордин и Я.И. Кирилловский. А. Гордин полагал, что победа анархической революции во всём мире возможна лишь после победы социализма. Объединив «на основе единого национального хозяйства» производство, установив экономическое планирование, большевики создают условия для перехода к анархо-коммунистическому обществу (77). При этом концентрация производства должна достигнуть весьма высокого уровня, вплоть до образования гигантских предприятий («Дворцы труда»), каждое из которых способно вместить в себя целую отрасль (78). Подобную гиперцентрализацию, по Гордину, следовало провести в рамках сельского хозяйства. Необходимым шагом к этому он и его сторонники считали коллективизацию индивидуальных крестьянских хозяйств (79). Сверхцентрализация должна была сочетаться с контрольной ролью самоуправления трудящихся в лице отраслевых профсоюзов и выборных контрольно-ревизионных комиссий на предприятиях и в масштабах страны (80).

В отличие от Борового и Гордина, Кирилловский полагал, что технические и культурные условия для установления полной автономии личности от социальной среды будут достигнуты в рамках анархо-коммунистического строя. В этой ситуации общество, утратив экономические предпосылки своего существования как цельного организма, станет «совокупностью самостоятельных свободных личностей» (81). Это подлинно индивидуалистическое общество будет состоять из групп («groupement d'affinité»), в основе которых лежит лишь «естественное влечение», «внутреннее духовное сродство» (82).

Признание прогрессивного характера индустриальной системы вело оппонентов Кропоткина к признанию централизованного характера управления производством. Кирилловский игнорировал это положение, Боровой и Гордин возлагали надежды на преобразовательный потенциал диктатуры социалистов. Другие же авторы считали возможным сохранение централизованной системы управления экономикой и в рамках анархо-коммунистического общества. Таких воззрений придерживался, например, Книжник-Ветров. Он признавал – как явления прогрессивные, служащие экономии сил и рабочего времени, – концентрацию производства при максимальном сокращении числа работников, вытеснение мелкой промышленности крупными предприятиями, разделение труда при ограничении роли работника исполнением одной из многочисленных операций (83). «Я возражал, что … есть производства, обслуживающие весь мир из одного центра, так что без централизма нельзя обойтись в хозяйстве крупного машинного масштаба», – писал он (84). Книжник-Ветров допускал «самую сложную централизацию» в любой сфере «всякий раз, когда это для интересов хозяйства и культуры оказывается необходимым», но подчёркивал, что такая система может быть установлена «по вольному соглашению» и не должна противоречить «интересам личной свободы» (85). Иными словами, централизованное управление производством должно было сочетаться с самоуправлением и вводиться по почину самих же трудящихся. Эти идеи были подвергнуты критике Кропоткиным, заявившим, что централизация «приведёт к захвату власти центральным хозяйственным аппаратом» (86). Пётр Алексеевич также высказал Книжнику-Ветрову возражение этического характера, подчеркнув, что для анархиста «высшей целью является человек, а не крупное производство» (87).

Для анархо-синдикалистов такая модель могла выступать в виде иерархического централизованного производства, управляемого профсоюзами. Эта система весьма напоминала представления о посткапиталистическом обществе, сформулированные идеологами американской революционно-синдикалистской профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира» (88). Между тем, эта организация, как и ВКТ, представлялась российским анархистам эталоном организационных форм рабочего движения и её программные установки служили одним из источников заимствований.

Отношение Кропоткина к социальной программе революционных синдикалистов было неоднозначным. В послесловии к книге «Речи бунтовщика», написанном в 1919 г., он не только подчёркивает своё полное согласие с идеей экспроприации средств производства и потребления профсоюзами, но и признаёт за ними функции реорганизации производства и потребления на анархо-коммунистических началах (89). Синдикалистскую программу преобразований, изложенную в книге ведущих активистов ВКТ, Э. Пато и Э. Пуже, Кропоткин характеризовал как выражение идеалов, наиболее близких анархо-коммунистическим идеям представителей рабочего класса. А сама книга свидетельствует о том, как «анархическая мысль претворилась в умах рабочих» (90). «Конечно, Пато и Пуже рисуют нам ещё не анархию. Но организация, о которой они повествуют нам, имеет то преимущество, что она не основана больше на иерархической — лестничной и чиновничьей бюрократии, как основаны были все организации, прославлявшиеся до сих пор социалистами-государственниками», – писал он (91). По свидетельству И.С. Книжника-Ветрова, в 1905 г. Кропоткин активно пропагандировал революционно-синдикалистскую стратегию преобразования общества среди анархистов: «В противовес террору и экспроприациям П[ётр] А[лексеевич] выдвигал борьбу с буржуазией посредством организации рабочих масс в синдикатах, захватывающих в один прекрасный день путём всеобщей стачки все фабрики и заводы и управляющих ими на основе свободного договора различных синдикатов, образующих каждый свободную коммуну. Среди крестьян П[ётр] А[лексеевич] также предлагал организовать синдикаты» (92). Но предлагаемая теоретиками революционного синдикализма модель центральных координационных органов с властными функциями, по мысли Петра Алексеевича, была антианархична (93).

Подобная модель федерации профсоюзов, управляющей различными сферами жизни общества через структуру собственных региональных и отраслевых организаций, была выдвинута одним из выдающихся теоретиков российского анархо-синдикализма в 1907 – 1915 гг. Л.И. Фишелевым (известен под псевдонимом «Максим Раевский»). Интересно, что свою концепцию он строил на «реалистическом истолковании некоторых кропоткинских идей», их приложении к реалиям современного ему индустриально-капиталистического общества: «Надо было приспособить к новым условиям анархистской работы ту мысль, которая проходит красной нитью по всем писаниям П.А. Кропоткина, – об обязательности сознательного революционера ни при каких условиях не порывать с народом, всегда оставаться в народной среде. Назрела также насущная потребность дать новое истолкование мысли Кропоткина о богатых организационных возможностях, таящихся в народе…» (94). Поскольку профсоюз является наиболее массовой формой самоорганизации рабочего класса, организационной основой рабочего движения, копирующей отраслевую структуру производства, на него Фишелев и возлагает роль основного звена системы управления в будущем обществе. В России, в условиях малочисленности профсоюзных структур, такую роль, по его мнению, должны были сыграть органы производственного рабочего самоуправления, возникающие стихийно для координации социально-экономической борьбы рабочих, подобные тем, что возникли в ходе революции 1905–1907 гг., — советы рабочих депутатов, советы безработных, заводские собрания и «территориальные рабочие съезды» (95). Фишелев предложил схему организации рабочего движения, согласно которой «решения по всем вопросам пролетарской революции будут приниматься на рабочих собраниях по фабрикам и заводам», а советы рабочих делегатов различных уровней будут играть роль связующих и координирующих органов рабочего движения (96). Постепенно из этих советов должны были вырасти отраслевые и городские профсоюзные организации (97).

Фишелев не отвергал анархо-коммунистическую модель социально-экономического устройства в том виде, как она изображена в трудах Кропоткина, но вёл речь о переходном периоде, связанном с реорганизацией экономики на анархо-коммунистических началах. Этот период он связывает с захватом революционно-синдикалистскими организациями (в данном случае – Советами рабочих депутатов, городскими объединениями рабочих союзов) «экономической власти», т. е. «руководства производством и потреблением». При этом Раевский подчёркивает федеративную и самоуправленческую структуру этого строя и его переходный характер по отношению к «анархистскому идеалу экстерриториальной коммуны» (98). Советы и руководящие органы федерации профсоюзов должны были выполнять функции правительства. Фишелев допускал, что переходный период «не уничтожит сразу государственный элемент в общественных отношениях» (99). Функции государства будут ограничены, поскольку оно лишится возможности вмешиваться в сферу экономических отношений. Не отрицал он и возможности проведения в жизнь анархо-коммунистических начал на производстве и в сфере распределения в период «синдикального строя». Однако осуществление этих принципов может быть как ограничено, так и отложено на неопределённое будущее: «…когда мы говорим, что уже ближайшая революция может и должна стать «нашей» революцией, то мы этим не хотим, конечно, сказать, что она непосредственно приведёт к полной реализации анархо-коммунистического идеала» (100). Таким образом, сложившиеся условия приведут к постепенному отмиранию государства и к эволюции общества в направлении анархо-коммунистических отношений: «Синдикалистская революция, уничтожив старый экономический фундамент государства – капиталистическую собственность, не даёт ему вместе с тем, в противоположность революции соц[иал]-демократической, никакого нового экономического базиса. За государством, если так можно назвать те жалкие остатки государственности, которые переживут синдикалистскую революцию, останется тогда только функция политического объединения «граждан». Но дальнейшая эволюция синдикалистского строя, – переход к полному проведению коммунистических принципов в экономических отношениях, – должна будет привести также к полному исчезновению, вследствие её ненужности, политической формы сожительства людей» (101). Идею переходного периода к строю «коммунистического анархизма» Фишелев трактовал как наиболее последовательное выражение истинного «духа анархистского учения», его «кропоткинско-бакунинского направления» (102).

Для российских анархистов начала XX в. традиционной была противоположная точка зрения на вопрос о роли государства как в процессах общественного развития в целом, так и в ходе социальной революции, в частности (103). Государству теоретики анархизма противопоставляли стихийное выражение солидарности и взаимопомощи трудящихся, в едином разрушительном и творческом порыве революции сокрушающих государственную машину и начинающих строительство анархо-коммунистического общества. Предполагалось (особенно ярко эту точку зрения выражали анархо-синдикалисты), что роль рычага социальных преобразований сыграют свободные общественные объединения, созданные самими трудящимися для защиты своих интересов и удовлетворения актуальных потребностей (рабочие и крестьянские союзы, кооперативы, коммуны, культурные и научные ассоциации, сельские поземельные общины). По мысли П.А. Кропоткина и его учеников (Г.И. Гогелиа, М.И. Гольдсмит и др.), складывающиеся в этих структурах отношения самоуправления, федерализма, солидарности должны были подготовить широкие слои населения к восприятию идей анархизма (104). Между тем, уже в 1914 г. Кропоткин скорректировал свой взгляд на эти проблемы. В «Письмах о текущих событиях» (1914–1918), в своей речи на Государственном совещании (14 августа 1917 г.) и в программных документах «Лиги федералистов» (1918) он сформулировал идею о преобразовании России в конфедеративную демократическую республику с широкими правами местного самоуправления, которая по форме политического устройства напоминала бы Швейцарию (105). Права центральной власти сводились бы к минимуму. Все решения, касающиеся федерального уровня (по армии, внешней политике и общефедеральным предприятиям), должны были вырабатываться на основе «договоров провинций» (106). Такая республика, полагал он, помогла бы становлению предпосылок для анархо-коммунистических отношений.

Во многом под влиянием политических успехов большевиков на почве борьбы за власть в годы гражданской войны, происходит дальнейшее углубление этатистских представлений российских анархистов. Подобные идеи были изложены авторами «Организационной платформы Всеобщего союза анархистов» (П.А. Аршинов, Н.И. Махно, И.М. Лазаревич и др.). Признавая, в отличие от Фишелева, необходимость проведения в жизнь анархо-коммунистических принципов непосредственно в ситуации революции, «платформисты» фактически допускали существование многих атрибутов государства. Среди них – властные функции в руках свободно избранных Советов и др. органов экономического регулирования, существование спецслужб и армии с централизованным командованием (107). Для руководства действиями масс в будущей социальной революции они предлагали создать «Всеобщий союз анархистов» – централизованную партию, основанную на единстве идеологии, общей программе, коллективной дисциплине. Предполагалось существование органов, руководящих деятельностью партии. Эта организация должна была направлять деятельность профсоюзов, ставя их руководство под свой контроль (108). Данная позиция сильно отличалась как от представлений самого П.А. Кропоткина, так и от анархо-синдикалистской программы, предполагающей, что рабочие организации отвергают любой контроль со стороны политических партий и не только сохраняют свою самостоятельность, но и руководят рабочим движением. Основой будущего анархо-коммунистического общества платформисты считали принцип единства управления производственной системой (109). Как указывает В.В. Дамье, «фактически они перенимали индустриальную форму организации производства, предполагая лишь избавить её от частной собственности и передать под управление фабричных Советов» (110). Идеи централизации производственного аппарата получили достаточно полное и последовательное развитие в работах «платформистов». В своих трудах они говорят о «едином производстве», в котором «организаторские функции перейдут к специально созданным рабочими массами органам управления – рабочим советам, фабрично-заводским комитетам или рабочим фабрично-заводским управлениям» (111). По мысли авторов «Платформы», «органы эти, связанные между собою в пределах города, области и затем всей страны, образуют городские, областные и, наконец, всеобщие (федеральные) органы руководства и управления производством. Будучи избираемы массой и находясь под её постоянным контролем и воздействием, они постоянно будут обновляться, осуществляя идею подлинного самоуправления масс» (112). В итоге, как указывает А.В. Шубин, платформисты предложили «концепцию «анархического» общества со всеобщей централизацией управления, производства и распределения, с гигантским продовольственным фондом. Относительно демократические принципы комплектования руководящих органов нейтрализовывались в этой системе фактически неограниченными экономическими полномочиями центра» (113). Таким образом, речь шла об установлении централизованного иерархичного управления производством (принцип «единой мастерской»), сочетаемом с выборностью управленческих органов, производственной демократией. Избранные трудящимися центральные органы управления (некое подобие индустриального парламента) должны были принимать решения по вопросам планирования и распределения продукции. Примерно такие же оценки системе политического устройства, предлагаемой сторонниками Аршинова, дали участники группы В. Волина. Они выделяли в программе платформистов черты, объективно сближающие её с большевистской идеологией: «…необходимость руководить массами и событиями; партия; …руководство синдикалистским движением; необходимость существования политически направляемого «органа борьбы с контрреволюцией»; централизованная армия, находящаяся в распоряжении высших производственных организаций, руководимых Союзом (114)» (115).

Однако реакция последователей Кропоткина на процессы становления индустриально-капиталистических отношений была далеко не столь однозначной. Некоторые из них заявляли о необходимости полного разрыва с современным обществом, в том числе и с его технологиями, в процессе анархической социальной революции. Одним из наиболее последовательных сторонников Кропоткина в этом вопросе выступил В.М. Волин, выразивший эти идеи в ряде своих статей 1920-х гг. По его мнению, становлению нового общества должен предшествовать радикальный процесс устранения всех опор государственного, капиталистического, классового общества: «Пока современная экономическая жизнь не разрушена до основания, – у широких человеческих масс не может быть достаточного стимула, чтобы решительно оторваться от прошлого и приступить к строительству нового. Пока экономическая жизнь не разрушена до основания, – всегда найдутся силы, которые захотят и сумеют ухватиться за уцелевшие остатки старого и восстановить на них, в той или иной форме, прежнюю систему. … Разрушение необходимо, между прочим, и для того, чтобы подготовить крушение основ всей современной хозяйственной техники: производственной, трудовой, техники обмена и т.д. Вся "техническая инерция" современного общественного хозяйства (нынешняя организация трудового процесса, нынешняя фабрика, нынешняя техника обмена, деньги и пр.) должна быть в корне расшатана разрушительным процессом. Сказанное об экономической, социальной и технической сторонах относится и к области культуры, политики, права, религии, нравов, повседневного быта и т.д.» (116). Как видим, современная организация производства, по мысли Волина, подлежала полному устранению в процессе социальной революции, как совершенно непригодная для реализации принципа самоуправления. Фактически, Волин выступил как один из представителей антииндустриалистского направления в международном анархическом движении 1920–1930-х, широко распространённого среди анархо-синдикалистов Аргентины, Испании и Японии (117).

Централизации экономической системы Волин стремился противопоставить систему «непосредственного участия этих масс в самом осуществлении производственных задач, в организации самого производственного процесса» (118). Любые вышестоящие структуры (комитеты, управления, экономические советы) должны были формироваться лишь «поскольку в них будет чувствоваться живая, конкретная надобность» (118). Как только они выполняли свою задачу, их следовало распустить. Кроме того, параллельно этим структурам, на местах, население втягивалось в многочисленные организации, также осуществляющие связь между разного рода предприятиями. Волин намеренно отказывается от подробного изложения схемы органов будущего общества, поскольку живой творческий процесс в связи с многосторонними потребностями населения привёл бы к созданию гораздо более сложной и переплетающейся структуры организаций (120). Намеренный отказ от изображения подробной утопии будущего также роднит Волина с близкими некоторым его идеям теоретическими установками Аргентинской региональной рабочей федерации (ФОРА) (121).

Последователи и оппоненты Кропоткина в анархистском движении России и российской эмиграции первой трети XX в. искали пути к воплощению в жизнь анархо-коммунистического идеала в условиях индустриального общества, что для России, находившейся в стадии перехода к индустриально-капиталистической системе, было как нельзя более актуально. Стремясь открыть дорогу в будущее, они ориентировались на опыт своих единомышленников из стран, уже вступивших в стадию развитого индустриального общества, развивая их программные установки. Итогом идейной эволюции теоретиков российского анархизма стал отказ от установки на децентрализацию производства и признание необходимости сохранения экономической централизации и разделения труда. Кропоткинский идеал вольной коммуны, децентрализации производства и интеграции труда в этой ситуации либо фактически отрицался, либо отодвигался в неопределённое будущее. Для ряда теоретиков такая эволюция завершилась переходом в ряды большевиков. Таков пример П.А. Аршинова, подтвердившего свои большевистские убеждения в работах конца 1920-х – начала 1930-х гг. (122)

 

ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Дамье В.В. Забытый Интернационал: Международное анархо-синдикалистское движение между двумя мировыми войнами. Том 1. М. 2006. С. 27.

(2) Дамье В.В. Анархо-синдикализм в XX веке. М. 2001. С. 47.

(3) См., например: Ермаков В.Д. Анархистское движение в России: история и современность. СПб. 1997. С. 21, 36–37; Кривенький В.В. Анархисты // Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века. Энциклопедия. М. 1996. С. 32–34; Его же. Анархисты-коммунисты // Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века. Энциклопедия. М. 1996. С. 36–38.

(4( Новомирский. [Кирилловский Я.И.] Из программы синдикального анархизма. Б.м. 1907. С. 4.

(5) Революционный синдикализм – традиция самоорганизованного рабочего движения, отстаивающая любыми, даже самыми радикальными методами интересы трудящихся независимо от политических партий, парламента, предпринимателей, органов власти. Единственной организацией трудящихся, правомочной выражать их интересы, революционные синдикалисты признавали свободные от функционеров профсоюзы (синдикаты), основанные на федералистском принципе и самоуправлении. Предполагалось, что в годы революции синдикаты возьмут в свои руки управление производством, преобразовавшись в организацию социалистического общества. Анархо-синдикализм – течение в анархизме, соединяющее анархо-коммунистические цели борьбы за безгосударственное общество самоуправления с практикой революционно-синдикалистского движения. Своей организацией анархо-синдикалисты считают синдикаты, принявшие программу строительства анархо-коммунистического общества.

(6) Новомирский. [Кирилловский Я.И.] Ук. соч.; Его же. Манифест анархистов-коммунистов. Б.м. 1905.

(7) Новомирский. Из программы синдикального анархизма. С. 13–14.

(8) Новомирский. Манифест анархистов-коммунистов. С. 26–27.

(9) Там же. С. 13.

(10) Там же. С. 26; Новомирский. Из программы синдикального анархизма. С. 38–39.

(11) Новомирский. Манифест анархистов-коммунистов. С. 28; Его же. Из программы синдикального анархизма. С. 45.

(12) Чёрное знамя. 1905. № 1. С. 10.

(13) Там же. С. 1.

(14) Гордон А.В. Кропоткин – теоретик // Труды Комиссии по научному наследию П.А. Кропоткина. Вып. 1. М. 1992. С. 22; Рябов П.В. Философия истории П.А. Кропоткина // Пётр Алексеевич Кропоткин и проблемы моделирования историко-культурного развития цивилизации: материалы международной научной конференции. СПб. 2005. С. 147–148.

(15) Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М. 1990. С. 454.

(16) См., например: Кропоткин П.А. Записки революционера. М. 1988. С. 265–266.

(17) Гордон А.В. Кропоткин в российской рецепции Великой французской революции // Труды международной научной конференции, посвящённой 150-летию со дня рождения П.А. Кропоткина. Вып. 1. М. 1995. С. 87.

(18) Кропоткин П.А. Записки революционера. С. 179–180.

(19) См., например: Кропоткин П.А. Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса. М. 2011. С. 217–220.

(20) Кропоткин П.А. Речи бунтовщика. Пб.; М. 1921. С. 144–145, 315. Взглядам П.А. Кропоткина на проблемы революционно-синдикалистского движения посвящена одна из наших работ: Рублёв Д.И. П.А. Кропоткин и становление идей российского анархо-синдикализма начала XX века // Пётр Алексеевич Кропоткин и проблемы моделирования историко-культурного развития цивилизации: материалы международной научной конференции. СПб. 2005. С. 121–126.

(22) Максимов Г.П. Кропоткин и синдикализм // П.А. Кропоткин и его учение: Интернациональный сборник, посвящённый десятой годовщине смерти П.А. Кропоткина. Чикаго. 1931. С. 106.

(23) Переписка П.А, Кропоткина с Н.А. Рубакиным // Пробуждение. Февраль 1931. № 15. С. 49; Письма П.А. Кропоткина М.И. Гольдсмит, А.А. Боровому и А. Шапиро. Предисловие и публикация С.Ф. Ударцева // Труды комиссии по научному наследию П.А. Кропоткина. Вып. 1. М. 1992. С. 192.

(24) Кропоткин П.А. Предисловие // Оргеиани К. [Гогелиа Г.И.] Как и из чего развился революционный синдикализм. Б.м. 1909. С. 5; Переписка П.А. Кропоткина с Н.А. Рубакиным. С. 49–50; Kropotkin P. Syndikalismus und Anarchismus. Meppen. 1981. S. 9.

(25) [Кропоткин П.А.] Русский Рабочий Союз // Хлеб и воля. Сборник статей. Б.м. Б.г. С. 193–194. Ср.: Кропоткин П.А. Наше отношение к крестьянским и рабочим союзам // Листки «Хлеб и Воля». 1906. № 2. 14 ноября. С. 3–4.

(26) [Кропоткин П.А.] Русский Рабочий Союз. С. 188–189, 191.

(27) Там же. С. 185, 187.

(28) Там же. С. 194.

(29) Кропоткин П.А. Наше отношение к крестьянским и рабочим союзам. С. 5. Ср.: [Кропоткин П.А.] Русский Рабочий Союз. С. 192, 194; Неттлау М. Взгляд на жизнь П.А. Кропоткина в свете некоторых его писем // Пробуждение. Февраль 1931 г. №15. С. 160.

(30) Письма П.А. Кропоткина М.И. Гольдсмит, А.А. Боровому и А. Шапиро. С. 192.

(31) Там же. С. 193.

(32) Корн М. [Гольдсмит М.И.] Борьба с капиталом и властью. Наши спорные вопросы. Лондон. 1912. С. 11, 14; Оргеиани К. О рабочих союзах. Лондон. 1907. С. 24, 26; Его же. Источники анархизма // Буревестник. 1909. № 18. С. 4.

(33) Оргеиани К. О рабочих союзах. С. 33, 34.

(34) Корн М. [Гольдсмит М.И.] К вопросу о пересмотре // Дело труда. № 6. Ноябрь 1925. С. 4.

(35) Ответ нескольких русских анархистов на «Организационную платформу». Paris. 1927. С. 10–11.

(36) Там же. С. 16.

(37) Волин. О синтезе // Анархический вестник. № 3–4. Сентябрь – октябрь 1923. С. 14, 15.

(38) Волин. О синтезе // Анархический вестник. № 7. Май 1924. С. 14.

(39) Там же. С. 16.

(40) Максимов Г.П. Ук. соч. С. 104.

(41) См., например: Аршинов П.А. Формы и принципы организации анархистов в борьбе за коммунизм и анархию // П.А. Кропоткин и его учение. Интернациональный сборник, посвящённый десятой годовщине смерти П.А. Кропоткина. Чикаго. 1931. С. 174.

(42) См., например: Аршинов П.А. Организационная платформа Всеобщего союза анархистов // Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935. Т. 2. М. 1999. С. 474–475; Его же. Классовая борьба и борьба за власть // Дело труда. № 4. Сентябрь 1925. С. 4, 6.

(43) Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935. Т. 2. С. 475.

(44) Опубликовано в журнале болгарских анархистов «Безвластие» (Разград, 1909, № 3).

(45) Цит. по: Буревестник. 1909. № 15. С. 23.

(46) Там же.

(47) Максимов Г.П. Ук. соч. С. 106.

(48) Буревестник. № 13. 1908. С. 10.

(49) Ветров И. Очерк социальной экономии с точки зрения анархического коммунизма. Париж. 1908. С. 24.

(50) Долинин [Моравский] Е.З. В вихре революции. Избранные произведения. Детройт. 1954. С. 158.

(51) Там же. С. 329–330.

(52) Солонович А.А. П.А. Кропоткин // Михаилу Бакунину. 1876–1926: Очерки истории анархического движения в России. М. 1926. С. 221.

(53) См., например: Солонович А.А. Философские предпосылки мировоззрения П.А. Кропоткина // Пробуждение. № 8. Июнь 1929. С. 29–33, 37.

(54) Там же. С. 38.

(55) Солонович А.А. П.А. Кропоткин. С. 231.

(56) Там же. С. 230.

(57) Там же. С. 245.

(58) Орден российских тамплиеров. Т. III. С. 492, 494.

(59) Солонович А.А. Философские предпосылки мировоззрения П.А. Кропоткина. С. 41.

(60) Там же. С. 46.

(61) Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. С. 198.

(62) См., например: Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. С. 117.

(63) Кропоткин П. А. Поля, фабрики и мастерские. СПб. 1908. С. 113, 114, 130.

(64) Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. С. 127.

(65) Кропоткин П. А. Поля, фабрики и мастерские. С. 122.

(66) Там же. С. 161.

(67) Там же. С. 206.

(68) Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 389–390.

(69) Кропоткин П.А. Речи бунтовщика. С. 118.

(70) Там же. С. 195.

(71) Там же. С. 260; Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. С. 56–57.

(72) Боровой А.А. Общественные идеалы современного человечества. Либерализм. Социализм. Анархизм. М. 1906. С. 80.

(73) Там же.

(74) Там же. С. 90, 88.

(75) РГАЛИ. Ф. 1023. Оп. 1. Д. 77. Л. 242, 250.

(76) Там же. Л. 242, 248–250.

(77) Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935. Т. 2. С. 406–408.

(78) Там же. С. 408.

(79) Там же. С. 408–409. См. также: Сергеев Л. Крестьянский вопрос // Через социализм к анархо-универсализму. 1921. № 2. С. 38–41.

(80) Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935. Т. 2. С. 412.

(81) Новомирский. Из программы синдикального анархизма. С. 190–191.

(82) Новомирский. Что такое анархизм? Б.м., б.г. С. 77, 83.

(83) Ветров И. Очерк социальной экономии с точки зрения анархического коммунизма. Париж. 1908. С. 27, 29–30, 37.

(84) Книжник-Ветров И.С. Воспоминания о П.А. Кропоткине // Красная летопись. 1922. № 4. С. 41.

(85) Ветров И. Анархизм, его теория и практика. СПб. 1906. С. 12.

(86) Книжник И. Воспоминания о П.А. Кропоткине. С. 41.

(87) Там же.

(88) Производственный синдикализм: (Индустриализм): сб. статей. М. 1919. Этатистские элементы в этих проектах отмечали и комментировавшие их оппоненты. Мнение анархистов о взгляде на будущее в программе ИРМ, аналогичное изложенному нами, см.: Шапиро А. Предисловие // Там же. С. 3–11.

(89) Кропоткин П.А. Речи бунтовщика. С. 339, 340. В предисловии к книге «Хлеб и воля» (1919) он, по крайней мере, признаёт синдикалистский путь воплощения в жизнь анархо-коммунистических идеалов в качестве одного из возможных. См.: Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. С. 15–16.

(90) Письма П.А. Кропоткина М.И. Гольдсмит, А.А. Боровому и А. Шапиро. С. 193.

(91) Кропоткин П.А. Предисловие // Пато Э., Пуже Э. Как мы совершим революцию. Пб. – М. 1921. С. 7.

(92) Книжник-Ветров И.С. Воспоминания о П.А. Кропоткине. С. 33.

(93) Там же. С. 8.

(94) Раевский М. [Фишелев Л.И.] Анархо-синдикализм и «критический синдикализм». Нью-Йорк. 1919. С. 22–24.

(95) Раевский М. [Фишелев Л.И.] Всероссийский рабочий съезд и социал-демократия // Буревестник. № 6–7. Сентябрь – октябрь 1907. С.8–9.

(96) Там же. С.8–9.

(97) Раевский М. [Фишелев Л.И.] Анархо-синдикализм и «критический синдикализм». С. 61, 66–67.

(98) Там же. С. 6, 67–68.

(99) Там же. С. 29.

(100) Там же.

(101) Там же. С. 30–31.

(102) Там же. С. 68.

(103) См., например, Корн М. [Гольдсмит М.И.] Революционный синдикализм и анархизм. Борьба с капиталом и властью // Образ будущего в российской социально-экономической мысли конца XIX — начала XX века. М. 1994. С. 348–351; Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. С. 520–525.

(104) Корн М. Революционный синдикализм и анархизм; Кропоткин П.А. Наше отношение к крестьянским и рабочим союзам; Оргеиан К. О рабочих союзах.

(105) Кропоткин П.А. Анархия, её философия, её идеал. М. 1999. С. 704–707, 712, 717, 758; Маркин В.А. Неизвестный Кропоткин. М. 2002. С. 355, 370.

(106) ГАРФ. Ф. 1129. Оп. 1. ед. хр. 733. Л. 1.

(107) Шубин А.В. Анархистский социальный эксперимент. Украина и Испания. 1917–1939 гг. М. 1998. С. С. 122–124.

(108) Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935. Т. 2. С. 483–484, 493.

(109) Там же. С. 485, 513.

(110) Дамье В.В. Анархо-синдикализм в XX веке. С 46–47.

(111) Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935. Т. 2. С. 486.

(112) Там же.

(113) Шубин А.В. Анархистский социальный эксперимент. С. 109.

(114) Имеется в виду «Всеобщий союз анархистов».

(115) Ответ нескольких русских анархистов на «Организационную платформу». С. 37.

(116) Волин. Письма о пережитом // Анархический вестник. № 2. Август 1923. С. 23, 24.

(117) Подробнее о этом течении см.: Дамье В.В. Развитие анархо-коммунизма П.А. Кропоткина в либертарной мысли 1920-х – 1930-х гг. // Пётр Алексеевич Кропоткин и проблемы моделирования историко-культурного развития цивилизации: материалы международной научной конференции. СПб. 2005. С. 52–57.

(118) Ответ нескольких русских анархистов на «Организационную платформу». С. 22–23.

(119) Там же. С. 23.

(120) Там же. С. 23.

(121) Подробнее о ФОРА см.: Дамье В.В. Развитие анархо-коммунизма П.А. Кропоткина в либертарной мысли 1920-х – 1930-х гг. С. 52–54.

(122) См., например: Аршинов П.А. Анархизм и диктатура пролетариата. Paris. 1931; Его же. Анархизм в наше время. Париж. 1933; Его же. Крах анархизма. Письмо в редакцию // Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935. Т. 2. М. 1999. С. 527–530.

Опубликовано:

Петр Алексеевич Кропоткин / под ред. И.И. Блауберг. М. РОССПЭН. 2012. С. 198 - 232